Николай Стародымов - Братишка, оставь покурить!
Мою неосведомленность Корифей воспринял как должное.
Более того, потом я узнал, если бы я сказал, что слыхал, тем самым подставился бы как нечестный человек. А это в среде своих — грех немалый.
— Ну и ладно, — легко согласился Корифей. — Теперь будешь слышать регулярно… Тогда слушай меня внимательно. Дело в том, что все здесь собравшиеся — «афганцы». Как бы заправилы «афганских» фондов, которые захватили места у кормушки с льготами, ни срались между собой, мы, те, кто «за речкой» вместе на боевые ходили, должны друг друга поддерживать, где бы ни встретились. Ты с этим согласен?
Еще бы! Кто бы спорил…
— Вопрос, как я понимаю, риторический, — обронил я.
Корифей чуть усмехнулся.
— Согласен, это аксиома, — заметил он, — которую не следует доказывать и которую мы, ветераны, тем не менее нарушаем на каждом шагу.
Что верно, то верно. И снова, не дождавшись моих слов, Корифей продолжил:
— Здесь нас собралось, как видишь, всего лишь несколько человек. Реально наших в лагере, как ты понимаешь, побольше. Собравшиеся — это своего рода наш штаб. Кроме того, здесь присутствует Казбек, — с другого конца стола мне улыбнулся молоденький парнишка. — Он не «афганец», однако воевал в Нагорном Карабахе…
Между тем, повинуясь жесту Корифея, его помощник стал опять наполнять посуду.
— В общем, давайте, ребята, третий, — поднялся с места председательствующий. — Все мы там хоронили друзей, командиров или подчиненных.
По косому взгляду, который бросил он на меня, стало понятно, что он более или менее в курсе того, за что я тут оказался.
Сразу после третьей стали расходиться. Я потянулся было со всеми, однако Корифей окликнул:
— Погоди-ка, капитан, мы с тобой еще поговорим.
Вспомнилась не к месту сцена из «Мгновений весны» и я невольно усмехнулся.
— Ты чего? — слегка нахмурился Корифей.
— Да так… — хмыкнул я. — Помнишь? «А вас, Штирлиц, я прошу остаться»…
Усмехнулся и Корифей. Кроме нас двоих, здесь находился все тот же его подручный.
— Это мой адъютант, — пояснил старший. — Можешь его пока так и называть — Адъютант.
— Почему пока?
— Да просто сейчас, сразу, ты всех все равно по именам не запомнишь. А так — просто и необидно. А, Мишк, ведь тебе не обидно быть адъютантом?
Тот только усмехнулся в ответ, тускло сверкнув золотым зубом.
Между тем Корифей заговорил серьезно.
— Давай-ка садись, капитан… Налей-ка нам, Мишк, еще по чуток… Тебя, кажется, Костя зовут?
— Константин, — одновременно подтверждая и поправляя, ответил я.
Собеседник кивнул.
— Так вот, Константин, хочу тебе сказать еще несколько слов. С глазу на глаз… Ты, надеюсь, сам понимаешь, что если бы я тебя не взял под свое покровительство, тебе тут туго пришлось бы.
Это было очевидно. Однако Корифей счел нужным по этому поводу добавить еще несколько слов.
— Помимо остальных причин, есть и еще одна: большинство зеков очень не любят офицеров. Тем более, статья, по которой ты сюда попал… Нет, тебе пришлось бы туго.
Он поднял свой стакан, приглашающе коснулся моего. Мы выпили, захрустели темнозелеными крупно нарезанными солеными огурцами.
— Но, как я тебе уже говорил, в лагере достаточно сильна «афганская» прослойка, — легкой усмешкой Корифей подчеркнул шутливость определения времен застоя. — И мы друг друга в обиду не даем.
Не то чтобы я его перебил — просто вставил ремарку.
— И только потому, что вы держитесь дружно, вас здесь не трогают…
Корифей понял иронию. Усмехнулся.
— Ты прав, конечно, сама по себе дружба и взаимопомощь мало что сделали бы против местных «волков»… Дело в том, Костя, что я в миру имел некоторые завязки в криминальных кругах.
Ну что ж, по крайней мере, откровенно. Хотя об этом и догадаться было не так уж трудно.
Но тогда сам собой напрашивался следующий вопрос.
— Ну а сам ты, случайно, не из какого-нибудь «афганского» благотворительного фонда? — небрежно поинтересовался я у него.
— А с чего это ты вдруг так решил? — с любопытством спросил он.
Что тут скажешь? Я неопределенно передернул плечами.
Промямлил, словно в сомнении:
— Да так, подумалось…
Однако он не отставал:
— И все-таки?
Что ж, сам напросился, сам и получай.
— Говорят, они все здорово с мафией связаны.
Корифей хмыкнул, однако ничего не ответил. Сказал по другому поводу:
— Вот оно и обидно, что хорошее дело может в народе восприниматься настолько негативно.
Тему о том, в какой степени справедливы подозрения народа и в какой мере оправданна его оценка народа, я решил оставить.
— Короче говоря, Корифей, ты в этих местах «авторитет», — подвел я итог обмену репликами. — И на этом твоем авторитете базируется некоторая независимость «афганцев». Я правильно тебя понял?
Он оценивающе посмотрел на меня.
— Мне не нравится такая формулировка, — медленно и раздельно произнес он.
Будь здесь вся толпа, которая только что рассосалась на просторах «зоны», я, быть может, пошел бы на попятную. Однако мы были вдвоем, мы были примерно одного возраста, а потому не стал так уж под него подстраиваться.
Потому предложил компромисс.
— Давай не будем придираться к словам и формулировкам. По сути: я прав?
Корифей проделал губами несколько движений, будто диктор перед эфиром разминал свой рот. Позднее я узнал, что это у него признак раздумья и легкого раздражения.
— Ну ладно… Да, если по сути, то это где-то близко к телу, — сказал наконец он.
Подал голос Адъютант.
— Корифей, еще будете?
Старший взглянул на меня.
— Ты как?
Что и говорить, я немного поплыл. Все-таки слишком давно я не был в такой вот обстановке, когда общаешься по-доброму с человеком, от которого не ждешь гадости.
А может, напрасно не ждешь от него гадости? — попытался было подать реплику внутренний голос. Да ну тебя! — тут же в пьяном кураже отбросил опасение. В конце концов, слишком давно я не употреблял ничего крепче чая, чтобы теперь отказываться от возможности надраться.
— Вообще-то можно бы еще…
Корифей удовлетворенно кивнул:
— Ну, тогда давай еще… Так вот, Костя, особое положение «афганцев» в «зоне» определяется еще и тем, что заместитель начальника лагеря тоже «афганец».
Я присвистнул:
— А что, их тоже туда посылали?
— Он там был советником, — коротко обронил Корифей и тут же круто перевел разговор: — Но только ты и сам должен понимать: все эти наши внутрилагерные льготы и привилегии — дело относительное. Мы друг друга защищаем и прикрываем только до известных пределов. Потому что за нами и внимание особое. Если только хоть кто-то заметит, что к нам какие-то особое отношение — «накапают». Так что если на чем-нибудь серьезном «влетишь», если в отношение кого бы то ни было ты нарушишь правила поведения или отношения, возможно, ни я, ни кто-то другой не станем за тебя вступаться.
…Так вот и начались мои восемь лет. Когда я освобождался, именно Корифей подсказал мне адрес Марека. Предупредил, что ухо здесь надо держать востро. И в то же время, подчеркнул он, здесь ты можешь рассчитывать на помощь.
Вот я ее получил. Вот я ее отработал. Эх, Корифей-Корифей!.. А еще Корифей! Наверное, отстал ты от нынешней жизни за долгие годы отсидки. Или организация, «от которой» ты загремел под статью, потеряла свое влияние. Или люди тут поменялись. Или авторитет былых «авторитетов» поколебался…
Кто вас знает, господа криминалитет? Только теперь я знал твердо: получу документы — и никогда больше не переступлю порог квартиры Марека.
Впрочем, кто-то хорошо сказал: «Никогда не говори «никогда». Есть резон. Тогда скажем так: не дай Бог, чтобы в моей жизни еще хоть что-то стряслось такое, что заставит меня здесь появиться!
8Однако не мешало бы уже и пообедать, потому что та легкая закуска, которую выкатил на столике Марек, взрослого мужчину накормить был не в силах. Как говорил все тот же Поэт, «пора было съесть кусок еды»…
И мне вдруг от подкатывающего в горлу голода сделалось до боли обидно! Что ж это я, совсем стал каким-то изгоем? Что ж, идти обратно в «зону» проситься, потому что нигде у меня нет пристанища?.. «А в тюрьме макароны дают…»
Был у нас один зек, мы его уважительно Дедушкой называли. Он в общей сложности лет тридцать отсидел. Так у него на белом свете не было нигде ничего и никого — и он на свободу совсем не рвался, более того, страшился ее, свободы и нынешней жизни… Что ж, и мне таким же прикажете стать?
Нет уж, не дождетесь! Деньги-то у меня имеются — ну и хрен с ним, со всем остальным! Что я, комиссар какой-нибудь из сказки про революцию, чтобы мучиться от голода, имея в кармане две сотни «баксов»?
Подумал так — и решительно направился к первому же небольшому кафе, которое попалось на глаза. Вдруг сам собой вырисовался незамысловатый план: поем, а потом с растерянным видом похлопаю по карманам и скажу, что, мол, бумажник дома оставил, так уж возьмите «капустой», вам какая разница, коль еда съедена, только сдачу, пожалуйста, верните, как по курсу положено… Тарарам поднимать и разборки устраивать, милицию вызывать, надеюсь, из-за этого не станут. Платить-то я не отказываюсь, в самом деле…
