Николай Стародымов - Братишка, оставь покурить!
— Это почему же?
— Что почему? Ты не согласен, что не следует изображать из себя дурака?
Кажется, я даже услышал, как скрипнули его зубы.
— Я тебя еще раз спрашиваю: что тебе не нравится в моем предложении? — сквозь зубы процедил он.
В самом деле, хватит уж…
— Ладно, не будем пикироваться, — сбавил я голос. — Ни в какую гостиницу я не пойду. Как не пойду ни на квартиру, не сяду ни в одну машину и не соглашусь ни на один пустырь. Только на людях. А потому мы сделаем так. Послезавтра ровно в полдень мы с тобой встречаемся на Петровке, напротив дома номер 38.
Мой собеседник едва не поперхнулся, услышав адрес.
— Почему именно там?
— Потому что, я думаю, что это для меня будет самое безопасное место… Я буду стоять на противоположной стороне улицы, напротив ГУВД, ты подъезжаешь на машине, чуть притормаживаешь, отдаешь мне конверт с паспортом — и мы друг с другом больше незнакомы. Устраивает?
Он думал недолго.
Потом кивнул:
— Ладно, принято. Только не в полдень. А, скажем, часиков в семнадцать. Семнадцать. Будет светло. Народу вокруг полно. Движение машин напряженное…
— Договорились, в семнадцать.
Пегий одним глотком допил содержимое своего стаканчика.
Взглянув на меня, понимающе усмехнулся:
— Ну что, как я понимаю, ты предпочтешь, чтобы мы уехали первыми, а ты попозже?
Тоже усмехнувшись, я развел руками:
— Ты удивительно догадлив.
Он кивнул, поставил стаканчик на столик. Опершись на подлокотник ладонями, кряхтя поднялся.
Выждав, пока он завершит этот процесс, я его остановил:
— Кстати, тебе не кажется, что ты должен подкинуть мне немного деньжат?
Он удивленно вскинул брови:
— Это за что же?
В эту фразу я вложил не деланно-наигранное, а вполне искреннее чувство:
— Ну ты сам рассуди: жить-то мне за что-то нужно. Был бы паспорт, можно было бы чем-то заняться, подработать. А так… Ты же сам просрочил изготовление документов, так что подкинь что-нибудь в качестве компенсации…
И он ответил тоже искренне, хотя теперь уже и без осуждения:
— А ты и в самом деле нахал…
Потом он повернулся к двери и крикнул:
— Марек!
Дверь мгновенно раскрылась и на пороге появился хозяин квартиры.
— Я слушаю.
Его лицо выражало высшую степень готовности немедленно выполнить любое распоряжение.
— Выдашь Беспросветному… Ну, скажем, долларов двести. Да, двести… — Потом взглянул на меня. — Ну что, теперь у тебя все?
— Все.
— Тогда до послезавтра.
Не прощаясь, Пегий направился к двери. Громко клацнула защелка замка. Я подошел к окну и проследил, чтобы все трое вышли и расселись в поджидавшей их автомашине. Отошел только когда автомобиль исчез за углом.
Конечно, нельзя было исключить, что мордовороты выйдут где-нибудь за углом и вернутся, чтобы встретить меня в подъезде. Однако думать об этом мне не хотелось. Хотелось верить в искренность Пегого.
Можно было уходить и самому. На пороге комнаты уже стоял Марек, сжимая в руке две зеленые купюры.
— Слышь, Беспросветный, — просительно глядел он на меня. — Помоги, а?
Наверное, сейчас попросит одолжить ему денег, — подумал я. Хрен тебе по всей морде, не дам!
— Давай я тебе налью на посошок, — просительно заглядывая в глаза, проскулил он.
Меня трудно чем-то ошарашить. Но тут…
— Ну, наливай… — нерешительно ответил я, не понимая суть просьбы.
Марек обрадовано сунул мне в руку купюры, а сам торопливо, словно опасаясь, как бы я не передумал, засеменил в заднюю комнату квартиры. Оттуда он выскочил уже совершенно другим человеком — он лучился едва ли не счастьем. В руке он нежно нес бутылку какого-то напитка.
Между тем на столе коньяк, который мы так и не допили, еще оставался. А Марек уже торопливо сворачивал пробку с новой посудины. И тут же до краев наполнил два стаканчика. Потащил их ко мне. Подставил оба, на выбор, словно демонстрируя, что ничего там ядовитого нет, что пить будем вместе, чтобы я ничего не боялся.
Ничего не понимаю. Мы чокнулись и он торопливо, сморщившись, заглотил содержимое своего стаканчика. Громко отрыгнул и расплылся в довольной улыбке.
Я чуть пригубил напиток. Было слишком сладко. Не люблю такое пойло. Отдал стаканчик Мареку. Тот больше на настаивал на посошке.
И тут до меня наконец дошло, в чем дело! У Марека хранился «представительский» фонд спиртного. Сам, для своих потребностей открывать он не имел права ни одной бутылки. Потому он сейчас и напросился на мой «посошок». Теперь в его распоряжении остается две недопитые бутылки.
О люди!..
7Делать мне было, по большому счету, совершенно нечего.
Причем на это чрезвычайно увлекательное занятие требовалось угробить почти двое суток. И в то же время предстояло слоняться так, чтобы нигде случайно не нарваться на проверку документов. Что ни говори, а тоскливое это мероприятие — в собственной стране шарахаться от каждого человека в погонах. Причем, нельзя сбрасывать со счетов пресловутый «закон подлости»: вполне допускаю, что можно годами не подвергнуться ни одной проверке документов, но если они у тебя не в порядке, скорее всего, кто-нибудь обязательно именно на тебе захочет отрепетировать свою бдительность.
Первым делом не мешало бы разменять хоть одну пятидесятидолларовую купюру, полученную от Марека, на наши деньги. В официальный «обменник» дорожка закрыта — там обязательно потребуют паспорт. Ходить от одного коммерческого ларька к другому, предлагая «зелень» торговцам, даже себе в убыток, тоже не дело, хотя бы уже потому, что у любого нормального человека возникнет вопрос, а с чего бы это человек пытается незаконно обменять то, что можно сделать официально. Правильнее всего казалось обратиться к кому-то из наших южных братьев, которых сейчас в Москве повсюду полно, но и тут брала опаска: а ну как тот, к кому я обращусь, увидев «капусту» и поняв, что я предпочитаю не встречаться со стражами порядка, подзовет крепких ребятишек того цвета кожи… Нет, лучше не рисковать.
Одно слово — беспачпортный, бомж. Мазохистски размышляя над своей незавидной долей, я медленно брел по улице, не особенно задумываясь над тем, куда направляюсь. Странное это чувство — когда можешь заниматься чем хочешь, а ощущения свободы нет. Потому что свобода определяется не тем, что тебе нечего делать, а тем, что можешь заниматься тем, чем хочется. В те минуты процесс обретения хоть какого-нибудь документа рисовалось мне едва ли не волшебной чертой, за которой все сразу станет на свои места и все вокруг станет прекрасным, розовым и голубым — если, конечно, в данном случае этим цветам не придавать неких сексуальных символов.
В самом деле, ведь не о таком вот бездельном бродяжничестве мечтал я долгими бессонными ночами, когда, усталый и вымотанный после дневной работы, лежал и глядел в потолок под храп, стоны и бормотание своих товарищей по несчастью.
Именно так, не отбывающих наказание преступников, а товарищей по несчастью. Это до того, когда-то, в предыдущей, наивной и правильной своей жизни, я считал, что за решетку попадают только те, кто того заслуживает. Разумеется, я и раньше знал и принимал поговорку, что от сумы, мол, и тюрьмы зарекаться никому не следует. Однако знал это как-то абстрактно, теоретически, отвлеченно, принимал лишь умом — в душе же и допустить не мог вероятность, что сам проведу на нарах восемь бесконечно долгих лет.
Да, конечно, были среди заключенных законченные негодяи, на которых, как говорится, клейма негде ставить. Впрочем, клейма они сами ставили на себе — изображали на теле татуировкой подлинные вернисажи, особо уделяя внимание звездам и храмам, где количество лучей или число куполов обозначало, сколько они совершили «ходок» и сколько лет они провели в местах лишения свободы. Лагерная татуировка вообще много чего может рассказать посвященному о своем носителе. За что конкретно он «срок мотал», сколько раз, чем провинился перед «братвой»… И не дай, Господи, присвоить себе татуировку более высокого ранга, чем, который реально занимаешь в преступной иерархии!..
Правда, в последнее время отношение к подобным отметинам на теле стало понемногу меняться. Сейчас в «зоне» не так много встречается подлинных «авторитетов», которые обычно умудряются без отсидки выпутаться из самых сложных переплетов. Как правило, они либо откупаются, либо за них сидят другие, «шестерки», которые берут на себя вину своих «хозяев» и получают, именно потому, что «шестерки», срок по минимуму. Но даже если вдруг кто-то из подлинных воротил криминального мира и залетит в «места, не столь отдаленные», серьезные люди, рассчитывающие после освобождения вернуться к бизнесу, они не торопятся оставлять на своей коже отметины своей «ходки». Правда, бывают обозначения, которые наносятся насильно (скажем, за донос или за пассивный гомосексуализм), но обычно татуировка — личное дело каждого зека.
