Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть
— Это аморально, — сказал один.
— Моралью обладают все. По крайней мере изначально, — не позволяя ему развить мысль, сказал Джефри. — Талантом же только избранные. Но не стоит им жертвовать ради морали.
Вытянув шеи, университетские выпускники наблюдали, как из своей глубины экран выбрасывает текст, начинающийся латинскими цифрами.
— Невероятно, — сказал бородатый, перевернувшись на бок, чтобы удобнее смотреть. — Кто-то теперь перебивает нас... Как встречный удар! Это замечательно, господин Пиватски!
Джефри не любил восторгов, вообще волнений, эмоциональных стрессов. Чтобы погасить нервный подъем, он прочел короткую лекцию о подслушивании электронного шепота компьютеров. Вопросов относительно моральной оценки такого рода операций больше не последовало. Интерес разгорался. Джефри особо наблюдал за бородатым. Парень представлялся находкой для Клео и Бруно.
На сероватом экране отлились строчки. Всем понадобилось время вникнуть в английский текст, и поэтому Джефри рассмеялся еще до того, как немцы сообразили, в чем дело.
«Черт тебя побери, Джефри, и твою сходку тоже, — мерцал текст. — У меня есть новость. Позвони. Пока же для развлечения передаю несколько пассажей из сегодняшней финансовой колонки «Стрейтс тайме», сочиненной Барбарой Чунг. Текст...»
— Это импульс с компьютера, передаваемый из Сингапура по телефону на номер аппарата, которым мы манипулировали, — сказал Джефри.
— Мы гордились, что заграбастали кого-то, а заграбастали-то нас, — отозвался бородатый.
— Успокойтесь, — сказал Джефри. — Из Сингапура нас не отлавливали. Там знали эти телефоны... Попробовали номер в моей комнате, а затем решили поискать здесь.
Он выдал на клавиатуре команду компьютеру забрать информацию с телефона в память.
— Наша встреча завершается, мои молодые коллеги. Спасибо. Каждый получит уведомление о ее последствиях. Не сочтите навязчивым повторение просьбы относительно доверительного характера моего интереса к вам, вашего — ко мне. Спасибо и до свидания! Желаю больших успехов!
Бородатый задержался у двери, покручивая ручку, как бы пробуя, захлопнется ли она за ним. Джефри приметил теперь, что брюки на нем со складкой и кремовые ботинки тщательно начищены.
— Господин Пиватски, — сказал он, прокашлявшись. — Мне нравится это занятие. Я считаю ваш интерес к нашему клубу «хаккеров», любителей-перехватчиков компьютерных данных, честью для пас. Я бы хотел заполучить работу у вас, если она такого рода.
— Не скрою, приятно слышать...
Бородатый просительно смотрел из коридора, пока не закрылась дверь.
Твои ботинки выдают тебя, подумал Джефри. Можешь натянуть вместо черных хоть зеленые штиблеты, но надраить их ты не забудешь, потому что это вбили в военном училище, куда ты пришел, наверное, к тому же из деревни. Военные разведки всего мира — карьера для провинциалов. В политических заведениях больше столичных ребят. Это Джефри усвоил вполне.
Джефри Пиватски, бывший летчик ВВС, усвоил это за шахматными партиями с человеком, формально считавшимся капелланом пультовиков, имеющих допуск к запуску боевых ракет с площадок близ Штутгарта. Сближало их отвращение ко всякого рода развлечениям. У капеллана оно, конечно, носило идеологический характер. А Джефри это отвращение привила первая жена, добившаяся для него перевода после летного училища в ракетные войска, модные и хорошо оплачиваемые, к тому же стоявшие в Европе. Через год гарнизонной жизни он выродился в полнейшего, как тогда говорили, социального выпивоху, последним уходившим с вечеринок, на которых оказывался кто-нибудь с генеральскими погонами или обратным авиабилетом в Вашингтон. Джефри приучился после возлияний читать в постели. Ему казалось, что возбужденное состояние помогает острее переживать содержание книги.
Потом началось бегство от этой жизни.
Внезапно он догадался, почему люди его круга сбивались в толпу себе подобных. От страха. На одного серьезного офицера, одного воспитанного делового человека и одну достойную женщину на случавшихся сходках приходилось по полтора десятка совсем-совсем иных. У которых, как выразился капеллан пультовиков, страх струился потом, но только как бы с другой стороны кожи, внутри... Положение или богатство — не вечны а стало быть, под постоянной угрозой. Увереннее чувствовали себя табуном — на вечеринках, теннисных кортах и гольфовых полях. Все оставались на виду. Они неосознанно страшились расстаться после рабочего дня. Они не употребляли бы и снотворного, если бы спать укладывались под общее одеяло в одну громадную кровать.
Впрочем, с кроватью, в сущности, так и происходило. Для Джефри — с женой командира полка. Любовь же, приведшая к их браку, началась со слез. Плакала она в спальне его приятеля, лейтенанта, предоставившего временный приют. Скомкав чужие простыни вокруг себя, отгородившись ими от Джефри, она плакала и плакала по-настоящему, а не из страха, или каприза, или раздражения. Плакала от несчастья.
— Что же это, Джеф? — сказала она, успокоившись. — Неужто больше не бывает долгих-долгих разговоров, долгих-долгих прикосновений и поцелуев, мучений и только после этого все остальное? Ты напился, я была пьяная, ты затащил меня сюда как продавщицу, к которой привязался в дискотеке, и вот мы просыпаемся...
Муж Ольги, безупречный профессионал, жесткий, справедливый и хитрый, манипулировал подчиненными ради служебных целей. Джефри он держал крепко. В послужном списке капитана значилась драка в баре офицерского клуба. Драка из-за Ольги, когда произнесли двусмысленность в ее адрес. Стоило ли ввязываться? Возможно, Джефри инстинктивно защищал не репутацию, а совсем иное, нечто ему самому неясное в женщине, которая не размахивала руками на ходу, не выворачивала ногу бедром вперед, не орала приятельнице в дверях насчет ста лет, которые их разлучали, и так далее. Может, муж Ольги раньше Джефри догадался обо веем. Ведь полковнику предстояло защищать свое, а Джефри отнимать.
Дома же, наутро, когда расстался с Ольгой, Джефри не :шал, куда деваться от растерянности.
— В средние века, — разглагольствовал он перед женой, — воин заводил панцирь. В прошлой войне обволакивали дециметровой броней танка. Теперь распихали по бункерам. Нам остается только вставить и повернуть стартовые ключи, сидючи кротами... Ни одна военная цивилизация не располагала такой убойной силой, как один я в своем склепе! А философия моя кухонная, древняя и панцирная. Президент рассуждает, Джойс, на твоем уровне. Ах, милочка, ты мне — эту пакость, так я отвечу вот тем... А ведь речь идет об Америке.
— Чем это мои рассуждения тебе разонравились? И даже хорошо, что они как у президента...
Джойс понимала его состояние.
— Ты с похмелья и разозлился, что не добрался самостоятельно, заночевал у своего подчиненного... Ты... слабеешь, Джефри. Ты, капитан, водишь дружбу с лейтенантами вместо майоров и ввязываешься как петушок в драки. И вообще хочу напомнить, что Америку для того и открывали, чтобы каждый чувствовал себя свободным говорить что хочет и воевать с кем хочет.
— В том числе и плевать на Америку, — сказал он глупо.
— В том числе и плевать на Америку, мистер, если эта Америка мешает мне сделать из тебя то, что я хочу сделать. Сначала полковника, потом — увидим... Кстати, это вполне предусмотрено конституцией.
— Мои предки появились в Америке триста лет назад. Воевали с индейцами и между собой из-за черных, чтобы дать свободу всем, кстати и твоим еврейским родственникам, заявившимся на континент намного позже, на готовенькое... Все казалось обустроенным. Все норовят испортить.
— Ты — расист!
— Мои предки поднимали страну!
— Теперь твоя очередь поднимать ракеты!
— Когда я вербовался в военно-воздушные силы, то не об этом думал. Честный поединок с кубинцем, с русским, самим чертом... Честный и во имя Америки...
— В голубом небе, — ехидно сказала Джойс.
Он грохнул чашку на блюдце.
— В голубом и чистом небе! Вместо же этого бункер, саван. А поднимать ракеты куда? И ведь получим сдачи...
— Я купила бункер для семьи, Джеф. Там, дома... Придется потратиться.
Большие траты возбуждали ее.
Она подошла к нему. В кимоно без пуговиц. Он вдруг испытал страх. Сказал, что разламывается голова, и пусть она простит. И сообразил, что больше не сможет, во всяком случае в ближайшие дни, заниматься любовью ни с кем, кроме Ольги.