Фридрих Незнанский - Бубновый валет
— Почему? Именно нелепое-то и поможет.
— Да так, дикость какая-то.
— Ладно, — Голованов сделал вид, что разозлился и собирается звать конвой. Его и впрямь допек этот потешающийся над «начальничками» наглый уголовник. — Сигарет не осталось, платить нечем, так что счастливо оставаться со своими нелепостями.
— Стой! — вонзился ему в затылок приказ Южакова. — Мне эта нелепость и подавно ни к чему. Ну вот, допустим, он сказал: «Уходим под землю». Довольны? Я, например, не понял, к чему бы это. Может, нефтяным бизнесом занялись? Или, того, с кладбищем что-то связано?
Словами Южакова Голованов поделился с Денисом Андреевичем, откровенно признавшись, что тоже не в состоянии их раскусить.
— «Под землю», — задумался вслух Денис. — Что же это? Не с искусством ли связано? Подземелье. Андеграунд. Авангард… Нет, не сходится. Если Сальский прямым текстом заявил, что криминальный бизнес связан с искусством, при чем тут эта фраза? Эх, искусством все равно надо заниматься…
Искусством заняться заставили Толика Рузавина.
Анатолий Рузавин, самый молодой сотрудник агентства «Глория», был молод не только по стажу. Его круглая физиономия с трогательно вздернутым носом и пшеничным вихром челки, спадающим на лоб, вызывала у людей доверие — это была физиономия крестьянского сына или неуспевающего, но компанейского студента. Внешность не обманывала: по сути Толик, как его звали все, начиная с директора и кончая уборщицей, был славным парнем, который не только внушал доверие, но и оправдывал его. Толик старался выглядеть прагматичным, часто заводил разговоры о деньгах, стыдясь того очевидного всем факта, что в агентство «Глория» его повлекла романтика. Об опыте говорить не приходилось, но Толик, парнишка сообразительный, учился быстро всему, чему нужно. А под романтическим соусом нелегкого сыскного ремесла на него можно было взвалить работу самую легкую и не сулящую выраженных результатов.
Именно такой работой обещало оказаться расследование в кругах многообещающих молодых художников. Толику предстояло выяснить, не было ли такого, что какой-либо художник, подававший большие надежды, вдруг перестал писать картины, выставляться, искать клиентов и зарабатывать каким-либо другим способом. Заглянув в специальную литературу, Денис исходил из того, что человек, занимающийся фальсификацией картин, обычно не в состоянии тратить время ни на что другое, на собственное творчество — тем более. Хотя чисто теоретически нельзя было исключать возможность рождения уникального копииста-многостаночника, но, судя по тому количеству картин, которые умудрялся продавать Файн, в России на него трудился целый подпольный изобразительный завод.
— Художники? — Род занятий объекта наблюдения показался Толику малокриминальным.
— Напоминаю, Толик, что речь идет о действиях в России международной банды, занимающейся подделкой произведений искусства, — лично напомнил ему Денис Грязнов, который по сравнению с Толиком неизменно чувствовал себя умудренным опытом и как следует пожившим на этом свете. Для Толика он был примерно тем же, чем дядя Саня и дядя Слава — для него. — Это сотни миллионов долларов. Заказчик у нас есть, надо найти исполнителя, а это можешь сделать именно ты. Найдешь — считай, промежуточное звено у нас в кармане.
Толик просиял: не каждому выпадает честь разоблачить международную банду! Глядя на его реакцию, Денис поздравил себя с психологической удачей: о фронте изобразительных искусств теперь не стоило беспокоиться.
Мальчишество глубоко сидело в Толином характере. Подражая Шерлоку Холмсу, он перевоплощался. В деканаты заведений Москвы и Питера он входил в приличном костюме-тройке, со сдержанно-щегольским галстуком в полоску, предъявляя удостоверение «Глории». А к художникам, не бедствующим, но и не самым благополучным, хотя, должно быть, самым беспечным представителям российского населения, он отправился… он отправился…
— Джаз, хочешь дунуть?
Толик принял из рук девчонки с двумя хвостиками на макушке кривую самокрутку, из которой сыпалось крупно нарезанное содержимое. Девчонку звали Анита, и в сигарете был не табак. Поэтому Толик сделал вид, будто затягивается, стараясь пореже дышать. Вот уже второй вечер он находил себя на тротуаре в этом закоулке Арбата. Скоро придут менты, погонят. Толик думал об этом надвигающемся событии словами своих новых знакомых, забывая, что он сам в определенной степени мент. Здесь он — Джаз, потому что Аните его галстук-бабочка, с которым он явился в первый раз, напомнил какого-то джазового музыканта. Толик напрягся, обнаружив, что переборщил с перевоплощением, но утешил себя тем, что это временно. Задание выполнялось успешно. Ему нравится знакомиться. Его знакомые — источник всяческих приколов.
— А вот когда я ездил в Коктебель, то, прикинь, купил анашу, завернутую в листок из такого, ну, ежедневника, с надписью: «План на неделю». Ровно на неделю и хватило…
На самом деле Анита окончила Суриковское, а работает в бутике. Она не наркоманка, просто ей не нравилась ее жизнь, и время от времени она позволяла себе оторваться от жизни.
— Трава много народа губит. Вот был такой Олег Земский, мой знакомый, кто-нибудь слышал о нем? И не услышите. А ведь какой талантливый был! Сам директор сказал: «Это будущий Шемякин…»
— Что же, умер?
— Не умер, а так… Никто больше о нем ничего не знает. То ли в тайгу уехал, то ли вниз головой сиганул.
— При чем же здесь трава?
— Трава всегда при чем.
— Эх, не лазили вы в Раменки! Вот где трава курилась…
— А что это за Раменки? — У Толика гудит голова, но он старается подмечать каждую мелочь.
— В Раменках давно все закрыли. Раменок больше нет.
«Раменок больше нет», — повторял себе Толик всю ночь, а наутро очнулся с сильной головной болью и воспоминанием, что обязан сегодня ехать в те самые Раменки, которых нет. Ему велели одеться похуже и прихватить спелеологическое оборудование, если есть. Спелеологического оборудования у Толика не водилось. Он прихватил веревку, надеясь, что заявленная экскурсия не состоится. Надо сказать, что, увлеченный собственным расследованием, Толик не потрудился дать знать сотрудникам «Глории» о своей поездке в Раменки. Зачем?
Когда Толик выволакивал с балкона моток веревки, оставшейся от ремонта, зазвонил телефон.
— Ну как, едем в Раменки? — нетерпеливо спросил добровольный экскурсовод, который, если Толик правильно вспомнил, носил прозвище Соник: не то от марки «Панасоник», не то от старинного слова «сомнамбула».
— Спускаться надо аккуратно, — инструктировал он в электричке полубесчувственного Толика. — Пониже пригибайся. Не дыши. Вначале очень противно, потом привыкнешь… Я, правда, не уверен, что нас туда пустят. Там вроде фирма какая-то окопалась. А жаль, классные были катакомбищи.
На них косился весь вагон. Чтобы не фиксироваться на переживаниях, Толик, привалясь щекой к стеклу, созерцал подмосковные города и, в разрывах между ними, поля, дачные домики и пустыри. Погода соответствовала цели загородной прогулки: ветер гнал по небу клочковатые тучи, которые, прежде чем раствориться, обрушивались на станции и на ожидающих поезда пассажиров громким веселым летним дождиком. Пассажиры накрывались дождевиками, похожими на плащ-палатки.
В Раменках Соник отколол номер. От платформы они прошли едва ли не весь город Раменки, чтобы очутиться в поле, где отсутствовали намеки на какое бы то ни было человеческое жилье. Вдали, отделенное пространством летних трав, белело какое-то официальное и, похоже, давно не ремонтированное здание.
Толик совсем упустил из виду, что среди поля, где не было ни души, они со своей веревкой видны как на ладони.
— Вон, смотри, — Соник поучал новичка, — белый дом видишь? Похоже, все еще заброшенный. Так, стало быть, от него…
Рузавин успел еще увидеть рыжебородого человека, который направлялся в сторону Соника… Больше он ничего увидеть не успел. Сбоку закричал Соник. Душная темнота обрушилась сзади, поглотив целиком, и самый молодой сотрудник «Глории» перестал слышать и видеть.
В это самое время Агеев пускал пар из ушей, подкатываясь к прислуге Евгения Пескова. В своем небедном доме, расположенном вблизи знаменитой усадьбы «Архангельское», он содержал целый штат: повар, садовник, горничные — и все они были по-английски вышколенными и неболтливыми, вот досада! Агеев возлагал особенные надежды на горничных, но те, вопреки женскому обыкновению перемывать косточки хозяину и его друзьям, держали языки за зубами. Или, возможно, поблекло с годами фирменное агеевское обаяние? Перепробовав разные подходы, Агеев сумел кое-как законтачить только с поваром. Дружба завязалась с бутылки «Метаксы», вследствие чего Агеев принял повара за любителя алкоголя. На самом деле ему было нужно другое, и, пока Агеев думал, что обрабатывает повара, происходил обратный процесс.
