Фридрих Незнанский - Бубновый валет
— Отпустите ее! Расстреляйте меня, если так нужно для дела коммунизма, но отпустите ее! Ей нельзя оставаться в таких условиях: она же носит ребенка! У нее уже были тяжелые роды, она может умереть!
Надзиратели над ним потешались. Но даже те, что не смеялись, помочь ничем не могли.
За правой стеной камеры помещался кабинет следователя. Имена товарищей по заключению Вишневский с трудом припоминает, но имени следователя ему не забыть. Альнис. Вальдемар Янович Альнис. Холеный, блестящие гладкие волосы зачесаны на прямой пробор. Учтивый, почти ласковый. До поры, до времени… Место Вишневского на нарах располагалось вплотную к стене, и у него до сих пор стоят в ушах вопли, которые доносились из кабинета Альниса. И удары. Вопреки желанию, Вишневский научился различать звуки ударов по голове, по спине, по животу… Особенно отвратительно, если по животу: упругий такой и одновременно глухой, всхлипывающий звук. В таких случаях Вишневский затыкал уши пальцами.
Бруно сказал, что Альнис гнида, фашист в советской форме. Объевшиеся под завязку тюремным опытом сокамерники ответили: что фашисты, что советские, одна масть. Бруно полез в драку: все советское он уважал. Никто не стал с ним драться. Не потому, что кулаков его побоялись. Видно же: не в себе человек.
Альнис, как из всех, выбивал из Бруно признание, что он делал и замышлял все, в чем его обвиняют. Выбить не получалось: Бруно оказался крепким. Нет, за стеной на допросах орал, как и прочие. Что ж в том особенного? Подручные Альниса умели причинять такую боль, от которой кто хочешь заорет. Тюремный опыт избавил Вишневского от веры в героев, которые мужественно молчат под пыткой. Но орать-то Бруно орал, а ничего не подписывал.
Чем у него дело закончилось, Мареку Вишневскому увидеть не пришлось. Марек сидел всего-навсего за то, что перепродавал продукты на черном рынке. Обвинили его справедливо, он и не отрицал. Получил столько лет, сколько полагалось по тогдашнему законодательству, и с чистой совестью отправился на лесоповал. Что там с Бруно и его немкой получилось, неведомо. Скорее всего, забили его до смерти: чересчур был стойкий, в ущерб себе… матка-боска ченстоховска, почему у файной паненки сделалось такое лицо? Что, тот Бруно был ей близкий родич?
Ганя многое отдала бы, чтобы узнать, какие чувства были написаны в тот момент на ее лице. Сама не понимала: наслаждалась ли тем, что ее беспутная мать и художник Бруно получили по заслугам, или запоздало жалела их?
— Вы должны их простить, — посоветовал Турецкий. — Послушайтесь меня, я следователь, я часто сталкивался с человеческим горем… Вам же станет легче. Подумайте о том, как ваша мать и Бруно любили друг друга. Они не виноваты, виновата война. В мирное время такая история завершилась бы обычным разводом, а не трагедией.
— Давно простила, — вздохнула Лили. — Я немолодая женщина, у меня большая семья. Сколько можно переживать из-за того, что случилось в детстве? Если бы даже мой отец не застрелил своего заместителя, скоро Гитлера разгромили бы, отца, наверное, убили, и я в любом случае осталась бы сиротой. Но стоило мне услышать, что какой-то Александр Борисович разыскивает Бруно Шермана…
— Кто вам это сказал?
— Невестка старого Фабера, моя школьная подруга. На днях, говорит, заходил какой-то приезжий из Москвы, зовут Александром Борисовичем, спрашивал нашего деда о твоем Шермане, про которого ты все допытывалась.
— Она знает о вашем происхождении?
— Частично. Для моих близких не секрет, что я приемыш. Но ни о том, что я дочь коменданта Штиха, ни о роли, которую сыграл Бруно в моей судьбе, я никому не рассказывала. Это моя тайна. Я поделилась ею только с вами.
— Но неужели не вызывало никаких вопросов то, что вы так похожи на портрет?
— Портрет все годы советской власти пылился в запасниках: авангардная живопись была не в почете. Его выставили, когда я, как видите, постарела и перестала быть так уж похожа на свою настоящую маму. А если даже и похожа, ну и что? Портрет — всего лишь портрет. Внучка одной моей знакомой вообще похожа на Мону Лизу. Для схожести даже брови сбрила… Извините, это уже бабья болтовня. Наверное, я отнимаю у вас время.
— Нет, что вы! Я вам очень благодарен.
Турецкий проводил женщину до калитки. В это время Васильевна из окна следила за ними мутным, но упорным старческим взглядом. Возможно, ей тоже пришла в голову мысль о привидениях? Или о том, что, если прожить достаточно долго, все начинает повторяться, все возвращается на круги своя?
Не успела откланяться дочь Марианны Штих, как во дворе появился Слава Грязнов. На плече он нес свернутое рулоном покрывало, снятое с кровати.
— Ты откуда? — потребовал отчета Турецкий.
— Загорал. Тут, недалеко, отличный склон возле озера. А что, нельзя? У меня, между прочим, отпуск.
— Напрасно загорал. Пришел бы чуть пораньше, успел бы увидеть небольшую галлюцинацию.
— Опять издеваешься.
— Ничуть. Издеваться завтра будем над Петькой: снова потребуем от него сведений. На этот раз на повестке дня стоит бывший офицер госбезопасности Вальдемар Янович Альнис.
6— А я еще вот что, начальничек-чайничек, тебе скажу… Одолжи только сигаретку.
— Переигрываешь, Южаков, — сдержанно басил Сева Голованов. — Сейчас ни от кого из блатных не услышишь «начальничек-чайничек»: отмирающий жаргон. Это все равно, что спросить: «Ты по фене ботаешь?» В ответ выдадут: «А ты на параше летаешь?»
— Ой-ой, какие мы умные! Если сам все знаешь, зачем я тебе, сирота, понадобился? А сигаретку все-таки одолжи.
И Голованов (разумеется, навсегда, безо всякой отдачи, которую подразумевает слово «одолжить») высыпал полпачки «Бонда» в подставленные ладони полного лысоватого мужчины респектабельной внешности, который уместнее смотрелся бы на телеэкране, чем в комнате свиданий. Даже телогрейка на нем сидела так, словно ее сшил тюремный Пьер Карден. Представитель, как недавно было принято выражаться, организованной преступности, Роберт Южаков проводил дни заключения без особенных бедствий, но скучно. Визит сотрудника агентства «Глория», интересовавшегося близко знакомыми ему на воле Рубежовым и Сальским, представлял приятное разнообразие, и по этому случаю Южаков устроил целое представление: объявлял себя узником совести, жаловался на храп соседа по нарам, со слезой в глазу благодарил за любимые сигареты. И, только досыта натешившись, поделился своей долей информации.
Знал он, собственно, только то, что Пашу Сальского и Жору Рубежова, успевших приобрести известность в определенных кругах, пригласил на работу бизнесмен. Бизнесмен по виду и по имени был русским, носил очки в золотой оправе, бизнес содержал легальный. Платить обещался слишком много, значит, точно врет или недоговаривает чего-то. И точно: не прошло и недели, как обнаружилось, что Николай Анисимович действует от зарубежного попечителя. Напарники в этом смысле не были особенно щепетильны, как и в любых других. Они даже, помнится Южакову, поздравили друг друга с тем, что — вот везение! — именно сейчас вырулили на правильную тропу. Сальский-то всегда мечтал работать киллером в Америке, и вот осуществление американской мечты приблизилось вплотную. Вроде там чего-то было завязано на антиквариате, Южаков краем уха слышал, но не вникал. В общем, произведения искусства стоят больших денег, а деньги американец предпочитает экономить. За счет таких, как «морские котики», старательных парнишек, способных убирать тех, кто слишком зажился на этом привлекательном свете. Пусть лучше излишек долларов заплатят Паше с Жорой, лады?
— А еще что-нибудь о них слышно?
Последняя, целая, пачка «Бонда» растворилась в потайных карманах элегантной телогрейки.
— Странное что-то Паша сказал, когда мы с ним в последний раз виделись. Нелепое… Вам это не поможет, — внезапно отбросив скоморошество, поделился Южаков.
— Почему? Именно нелепое-то и поможет.
— Да так, дикость какая-то.
— Ладно, — Голованов сделал вид, что разозлился и собирается звать конвой. Его и впрямь допек этот потешающийся над «начальничками» наглый уголовник. — Сигарет не осталось, платить нечем, так что счастливо оставаться со своими нелепостями.
— Стой! — вонзился ему в затылок приказ Южакова. — Мне эта нелепость и подавно ни к чему. Ну вот, допустим, он сказал: «Уходим под землю». Довольны? Я, например, не понял, к чему бы это. Может, нефтяным бизнесом занялись? Или, того, с кладбищем что-то связано?
Словами Южакова Голованов поделился с Денисом Андреевичем, откровенно признавшись, что тоже не в состоянии их раскусить.
— «Под землю», — задумался вслух Денис. — Что же это? Не с искусством ли связано? Подземелье. Андеграунд. Авангард… Нет, не сходится. Если Сальский прямым текстом заявил, что криминальный бизнес связан с искусством, при чем тут эта фраза? Эх, искусством все равно надо заниматься…
