Андрей Воронин - Беспокойный
Часовой выходит из кратковременного ступора, жмет на спуск, мозги вперемешку с осколками маски для подводного плавания и кусками черепа разлетаются по всему бассейну, и практически обезглавленный труп медленно, торжественно опускается на дно. Потом на стоящей поблизости от подводного тоннеля яхте начинают беспокоиться; потом становится ясно, что богатенький дайвер погрузился в последний раз и больше уже не всплывет. Далее следует панический звонок в МЧС, в воду горохом сыплются аквалангисты – уже не набитое деньгами дурачье, а профессиональные спасатели, возможно, даже морской спецназ, «люди-лягушки» с соседней базы ВМФ, – и дело в шляпе: грифом «Совершенно секретно», под сенью которого процветает данный райский уголок, можно смело подтереться в сортире, потому что ни на что иное он больше не годен…
Следовательно, защитные сооружения под водой жизненно необходимы. Раз они необходимы, они есть, а коль скоро они существуют, их, хочешь или не хочешь, надо поддерживать в рабочем состоянии. Из чего естественным порядком вытекает факт наличия где-то здесь, за одной из бесчисленных железных дверей, хотя бы одного акваланга. Скорее всего, конечно, не одного, а нескольких, и не просто аквалангов, а знаменитых спецназовских аппаратов с замкнутым дыхательным циклом, но это уже детали. Главное, что акваланги есть и с их помощью отсюда можно выбраться. Только как их найти? Взять «языка», допросить, а затем под массированным огнем противника пробиваться по узким, простреливаемым вдоль и поперек коридорам сперва к кладовой с аквалангами, а потом к бассейну? Ну-ну. Допустим, какой-нибудь Супермен, Терминатор или Рембо дотянул бы, истекая кровью, до края бассейна и даже нырнул. А потом обнаружил бы, что выход из тоннеля перекрыт наглухо упомянутыми выше инженерными сооружениями – например, банальной стальной решеткой, а то и металлической сетью – и что выбор у него невелик: либо утонуть, как мышь в помойном ведре, либо вернуться назад, под пули охранников…
Сценаристы кассового блокбастера, конечно, нашли бы для героя выход – более или менее притянутый за уши, но вполне приемлемый в формате голливудского боевика. «Жаль, – подумал Сергей, – что у меня за спиной нет грамотного сценариста. То есть сценарист-то есть, и притом вполне профессиональный, но думает он, увы, не за меня, а против, старательно перекрывая все, какие удается найти, лазейки…»
Значит, остается штольня номер семнадцать, подумал он с философским спокойствием. А если не семнадцатая, то какая-нибудь другая. Все равно в любой линии обороны есть уязвимое место. Надо только его найти, и тогда…
Захар сказал: «Вместе – это как Бог даст. А если подвернется удобный случай, рви когти и ни о чем не думай. В том числе и обо мне, потому что живая собака лучше мертвого льва. Это сказал какой-то древний римлянин, а римляне свое дело знали туго…»
«Поглядим, – решил Сергей. – Вот именно, как Бог даст. Может, еще и повезет. Не зря же судьба свела нас вместе! Может, это как в математике: необходимое и достаточное условия. Захар – необходимое, а я – достаточное. Или наоборот, неважно…»
Ворота открылись, сигнализация замолчала. Охранник, одетый, как самый настоящий герой голливудского фильма, благополучно передал Сергея вместе с его транспортным средством с рук на руки здоровенному, как племенной бык, санитару в белой медицинской униформе. Санитар небрежно взмахнул электрошоковой дубинкой, указывая направление, и Сергей покатил свою телегу по белому, выложенному блестящим кафелем и дырчатыми шумопоглощающими панелями коридору. Несмотря на панели, издалека, со стороны тестовой камеры, доносилось отрывистое кряканье тревожной сигнализации и нечеловеческие вопли испытуемых, которые агонизировали в стендовых креслах.
«Сучье племя, – подумал он. – Гадючье гнездо. Ну, кого еще вы сегодня до смерти уморили?»
К его удивлению, санитар направился не в сторону тестовой камеры, а в левое боковое ответвление белого коридора. Это было странно: каждый раз, когда Сергей садился в стендовое кресло, из тестовой кого-нибудь вывозили вперед ногами, и он был уверен, что почетная роль перевозчика душ Харона на сей раз выпала ему. Он думал, что будет ждать конца экзекуции под дверями тестовой камеры, чтобы затем увезти прочь очередного пациента доктора Смерть, для которого этот эксперимент оказался последним. Теперь, однако, выяснялось, что люди здесь умирают не только в тестовой камере.
Санитар остановился перед белой дверью в конце короткого тупичка, поиграл кнопками кодового замка и повернул ручку. Дверь открылась – не отъехала в сторону под вой электромотора и писк сигнализации, а именно открылась, повернувшись на обыкновенных петлях. На двери была пластмассовая табличка с вызывающей самые неприятные ассоциации надписью: «Прозекторская».
– Пошел, – распорядился санитар, указав концом дубинки на открытую дверь.
Сергей вошел, толкая перед собой пустую каталку. Если коридоры и рабочие помещения лабораторной зоны выглядели так, словно при их строительстве и отделке кто-то взял за образец студийные интерьеры фантастического голливудского боевика, то прозекторская изнутри являла собой типичный пример российского и даже, пожалуй, советского утилитаризма. Это было просторное, небрежно выложенное осыпающимся белым кафелем, унылое помещение с низким потолком. Скользкий кафельный пол заметно понижался от стен к середине комнаты, где темнело забранное решеткой сливное отверстие. В углу, свернувшись кольцами, как мертвая змея, лежал резиновый шланг. С его конца натекла небольшая лужица воды, которая поблескивала в мертвом свете ртутных ламп.
С потолка свешивалась на суставчатой подвижной штанге бестеневая хирургическая лампа, в данный момент выключенная. Под лампой стоял длинный, обитый оцинкованной жестью стол, на котором лежал накрытый простыней продолговатый предмет. Простыня была испещрена крупными бурыми пятнами, от трубчатых ножек стола в сторону сливного отверстия протянулись бледные розоватые дорожки не до конца смытой струей воды из шланга крови. Больше в комнате ничего не было, кроме еще одной двери в дальней стене.
Санитар вынул из кармана и натянул резиновые перчатки – не латексные, хирургические, а простые, оранжевого цвета, какими пользуются, моя посуду, некоторые домохозяйки. Такие перчатки всегда делаются чересчур большими, чтобы без проблем налезли на любую руку, но ладони у санитара были, как парочка совковых лопат, и перчатки ему пришлось не надевать, а натягивать, причем с трудом – так, что они едва не лопнули.
– Взяли, – закончив эту сложную и ответственную процедуру, распорядился санитар и одним рывком сдернул с лежащего на столе трупа испачканную кровью простыню.
Обнаженное, взрезанное от подбородка до паха тело было худым и жилистым. Y-образный разрез небрежно зашили буквально несколькими стежками – не для красоты, а лишь затем, чтобы не вываливались извлеченные, а потом кое-как засунутые в брюшную полость внутренности. Точно так же и явно с той же целью была закреплена отпиленная верхушка черепа. Сергею вспомнилось, что в больничных моргах, по слухам, внутренности покойников после вскрытия просто выбрасывают на помойку, забивают освободившееся место ветошью и туалетной бумагой и в таком виде возвращают тело родственникам. В данном случае, разумеется, это было ни к чему: тут на помойку выбрасывали не только внутренности, но и самих покойников, и не имело ни малейшего смысла отправлять их туда по отдельности.
Странно, но при виде лежащего на обитом серым цинком столе варварски выпотрошенного тела Сергей не испытал каких-то особенных, ярко выраженных эмоций. Он ощущал жалость, сочувствие и грусть, а еще – разочарование. Единственный человек, которому он здесь доверял, на которого рассчитывал, бросил его, уйдя туда, где нет ни боли, ни страха, ни доктора Смерть с его жуткими экспериментами.
Санитар ухватил мертвеца за лодыжки и поднял на Сергея удивленный взгляд.
– Взяли, – повторил он с нажимом.
Сергей взялся за костлявые плечи и, придерживая безвольно болтающуюся голову с небрежно зашитым круговым надрезом, помог ему переместить труп на каталку. Открытые глаза покойника слепо таращились в потолок, мертво, как пара мутных стекляшек, отражая свет дневных ламп, – их никто не потрудился закрыть, а Сергей просто не мог себе позволить сделать для него хотя бы это – рот был растянут до ушей не то в мученическом оскале, не то в полной дьявольского веселья улыбке. Санитар взмахнул простыней, и сероватая ткань с нанесенным поблекшей черной тушью инвентарным номером скрыла от Сергея эту жутковатую картину. Повинуясь указующему взмаху дубинки, он налег на рукоятки, и потяжелевшая каталка тронулась с места, увозя в последний путь лысого уникума Захара Токмакова, в здешних краях больше известного как объект бэ-три дробь семь ноль-два девяносто пять.
