Виталий Гладкий - Обреченный убивать
С этими словами Тимофей Антонович пробежал пальцами по кнопкам пульта и – исчез. Присмотревшись повнимательней, я понял куда: рядом с камином находилась дверь, замаскированная под старинное зеркало с рамой из красного дерева в причудливых резных завитушках.
Пока я рассматривал зеркальный антиквариат, на одной из стен (рядом с баром) сдвинулась панель и огромный экран японского "Панасоника" осветил кабинет приятным голубым светом. Замелькали размытые кадры – речка, лес, кусок неба, – а затем в кадре неправдоподобно резко, отчетливо и ярко нарисовался небольшой, сказочно красивый двухэтажный домик (или дача), к которому вела вымощенная желтым кирпичом дорожка.
Вдоль нее зеленел газон; виднелись клумбы, высокий дощатый забор, деревья – кажется, сосны и что-то лиственное, – а за забором, поодаль, высилась мачта телеантенны. Из стереодинамиков доносились шум весеннего леса с птичьим гамом, гул самолета и чьи-то далекие голоса.
Я в недоумении наблюдал, как из дома на лужайку выбежал мальчик двух-трех лет, пухлый, беленький карапуз с широко открытыми удивленными глазами; в них светилась бесконечная мудрость мира, еще не познанная его крепнущим умом, не замутненная реалиями бытия и не замусоренная наставлениями старших, больших любителей перекладывать свой нелегкий жизненный опыт на хрупкие плечи ребенка.
Затем появилась женщина, наверное, мать пацанчика – стройная, прямая, как былинка. Вначале в кадре показались ее ноги, затем бедра и – очень крупно – пышные слегка вьющиеся волосы; она склонилась над ребенком. Лицо ее я так и не успел заметить.
Но голос… Голос! Он пронзил меня с головы до ног электрическим разрядом неимоверной силы.
НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!!
Я бросился к телевизору в безумной надежде как-то ускорить монотонный бег кадров, чтобы увидеть лицо женщины, но она по-прежнему ласкала мальчика, стоя к видеокамере спиной. И говорила…
ЭТОТ ГОЛОС!
Он являлся ко мне в снах, после чего, проснувшись, я впивался в подушку, чтобы не закричать, не забиться в истерике.
Он преследовал меня днем и ночью, но я не испытывал к нему неприятия, наоборот – он был нужен мне, как наркоману укол в вену. В последнее время голос слышался все реже и реже, был тихим, уставшим и каким-то потусторонним.
И я ее увидел.
Она стремительно обернулась и в испуге прижала кулачки к груди. А затем так же быстро схватила мальчика на руки и с такой силой прижала к себе, что он скривился от боли, намереваясь расплакаться.
Спохватившись, она что-то нежно прошептала ему на ухо и погладила по головке; малыш успокоился и с любопытством уставился прямо в объективы видеокамеры; туда же смотрела и она – не с боязнью, но настороженно и с бескомпромиссной решительностью матери, готовой пожертвовать жизнью для защиты своего ребенка от любой напасти.
Узнал. Я ее узнал! Она сильно изменилась – стала полней, я бы сказал – женственней; черты лица сделались строже, приобрели какую-то законченность и удивительное обаяние.
Она была просто красивой, и только незнакомая мне вертикальная черточка, перечеркнувшая высокий, чистый лоб, указывала на горькие думы, по-видимому не раз посещавшие ее в долгие часы и дни одиночества.
ЛЮБОВЬ МОЯ… ОЛЬГА, ОЛЬГУШКА… ВОТ И СВИДЕЛИСЬ…
И тут я почувствовал, что пол уплывает из-под ног. Тело сковала странная слабость, холодный пот оросил лоб, и под сердце вонзилась острая заноза.
Чувствуя, как сознание постепенно погружается в черный бездонный омут, я из последних сил рванулся к бару, схватил стакан, наполнил его виски и выпил до дна, не переводя духа. Вкуса спиртного я не почувствовал, словно это была вода.
– Эй, очнись! Ты как, в норме?
Лицо Тимофея Антоновича растворял колеблющийся туман. В его глазах светилось нездоровое любопытство вперемешку с искорками торжества.
Что ж, ты победил, Тиша… Я твой. С потрохами твой…
– Да…
– Отлично. Лимончик не хочешь? С сахаром.
– Нет.
– Лады. Так мы с тобой договорились?
– Что с ней? Где она?
– Жива-здорова, чего и тебе желает. Где находится? В одном живописном уютном местечке, ты его только что видел. Все удобства, отличное питание, книги, телевизор и так далее.
– Откуда?
– Это моя бывшая хаза. Теперь записана на ее имя. Все необходимые бумаги у меня в столе. Если мы с тобой пришли к обоюдному согласию, завтра они будут у нее. Клевая сделка, парень.
– А… мальчик?
– Ты что, до сих пор ничего не понял? Это твой сын. Чудесный ребенок, умница. Я его люблю, как родного внука.
– Как… назвали?
– Андрейка. Она так решила. Андрей Андреевич Карасев.
– Она знает?..
– О твоих подвигах? Что ты, мил человек. Зачем травмировать женщину. Мои жены, например, никогда и не подозревали, чем я занимаюсь. Это не их ума дело. Мужчина – это в первую голову добытчик. Принес домой бабки – пользуйся, дорогая, живи красиво и не принюхивайся, чем они пахнут. Железный закон, и не нами придуман. Разве какая-нибудь царица спрашивала своего возлюбленного венценосного живодера, скольких он угробил, чтобы добыть ей еще один бриллиантик в корону? Конечно нет. А мы, между прочим, восхищаемся ими: ах, Нефертити, ах, царица Савская, ах, Александр Македонский… То-то, парень. А касаемо тебя, так я ей сказал, что ты находишься на выполнении важного государственного задания. Как Штирлиц. По-моему, тут я ничего не наврал, ты сам придумал эту версию, хе-хе…
Придумал… Чтоб у меня в тот момент язык отсох…
– Как вы меня вытащили из спецзоны?
– О-о, этот целая история… – развеселился Тимофей Антонович. – Вот бы нашим борзописцам такой сюжетик подкинуть. Закачаешься. Но тебе об этом знать не нужно. Лишнее. Скажу только, что после укольчика, который всадил Ершу – клевая кликуха! – ублюдок по прозвищу Сучье Вымя, смертник Карасев приказал долго жить и поехал на тележке в крематорий. А там… ха-ха-ха… его следы, увы, теряются. Кстати, этот нечистый на лапу докторишка оказался очень невезучим. Настолько мне известно, вскоре после твоего "сожжения" с ним вышел какой-то несчастный случай… царство ему небесное…
Понятно… Концы в воду… И прозрачный намек – соглашайся, парень, а не то… сам понимаешь – сын, любимая женщина…
– Ну так как – заметано? Работаем?
Я с усилием поднял голову и посмотрел ему в глаза долгим взглядом. Не знаю, что он прочел в нем, но через несколько секунд отпрянул от меня и, натянуто улыбаясь, с удовлетворением кивнул: заметано.
И тут неожиданно перед моим мысленным взором встал начальник спецзоны, и я вспомнил его слова: "…Чтобы быстро и безболезненно попасть в мир иной – такую милость нужно заслужить. Нет, не у власть имущих, а у кое-кого другого, рангом повыше".
ГОСПОДИ!!! КОГДА?!
Волкодав
Черт бы побрал эту Турцию и ее базары! Не говоря уже о вонючих гостиницах, напоминающих описываемые в исторических романах средневековые караван-сараи, в которых из-за сверхбережливости останавливаются наши недавно демократизированные "челноки" – мешочники.
Они, словно оголодалая саранча, рыскают по узким улочкам и среди километровых торговых рядов, копаются в барахле, привезенном сюда, как мне кажется, еще во времена Османской империи ушлыми купцами Запада или – что еще более вероятно – награбленном янычарами в их набегах на земли неверных.
Пыль, вопли зазывал, многоязычный говор торговцев в фесках, отстаивающих каждый куруш[52] с таким остервенением, будто этот никчемный денежный знак по меньшей мере нетленная память о самом дорогом и сокровенном; проститутки, готовые за несколько долларов оказать такие экзотические услуги, что ни в сказке сказать, ни пером описать…
Одним словом – бардак.
Я приехал сюда вместе с группой так называемых туристов в самую жару. Мало мне Афгана и пустыни… Но что поделаешь – служба.
Теперь я Иванов – а как еще могли назвать меня придурки из соответствующего отдела ГРУ, занимающегося паспортизацией и внедрением агентов в зарубежные страны?
Конечно, ксива и легенда у меня железные, выдержат любую проверку, да и рожа подходящая – дебилизированный люмпен-пролетарий из развалившегося соцлагеря, готовый мать родную толкнуть по сходной цене, лишь бы притарабанить в свою Сухогрызовку турецкое гнилье, в которое облачать можно разве что покойников.
Чтобы не выделяться из толпы "рашен туристов", днем я мыкаюсь вместе с толстозадыми бабищами и голодноглазыми земляками мужского пола, будущими акулами недобитого большевиками русского капитализма, по разнокалиберным магазинчикам и лавчонкам, до хрипоты торгуюсь за каждый цент, набиваю свои сумки джинсами, трусами и еще хрен его знает чем, с видом гурмана пью преотвратный кофе в дешевых кофейнях, где не протолкнешься из-за таких же обездоленных, как и наши пираты-мешочники, турок, в основном безработных и потерявших всякую надежду на нормальное человеческое существование…
