Андрей Дышев - Сладкий привкус яда
И позвал Филиппа. Кассиру ничего не оставалось, как подойти к нам. Я налил ему, обнял его за плечо и сказал:
– Расскажи Святославу Николаевичу, как мы с тобой удирали от секача!
– Что? – не поверил Орлов. – Почему не доложили о таком позоре?
Я оставил родственников наедине и, убыстряя шаги, пошел по поляне, глядя по сторонам. На южном склоне, упирающемся в ручей, где снег сошел недели две назад, Татьяна собирала подснежники. Она медленно шла между деревьев, глядя под ноги. Влажная, упругая земля позволяла мне двигаться бесшумно, и Татьяна вздрогнула от неожиданности, когда я нагнал ее со спины и закрыл ей глаза ладонями.
– Не смешно, – сказала она, не пытаясь освободить лицо от моих ладоней. – Хватит, надоело.
– Кто? – спросил я.
– Конь в пальто.
– Отгадала, – сказал я и повернул девушку лицом к себе.
Мне было приятно смотреть в ее красивые глаза и улыбаться.
– Дальше что? – спросила Татьяна.
Я без усилий подтолкнул ее к стволу березы. Не сводя с меня глаз, Татьяна поднесла к своему лицу тощий букетик.
– Я в восторге от твоей хватки, – сказал я, не убирая рук с плеч девушки. – Но у меня не хватает фантазии предположить, что будет, если вдруг Родион объявится? Кто ты будешь ему тогда? Мамочка, да? А он тебе вроде как сыночек? И что этот сыночек с тобой сделает, когда узнает…
Я не договорил. Произошло что-то необъяснимое. Татьяна вдруг каким-то ловким движением сбросила мои руки со своих плеч и тыльной стороной ладони врезала мне в челюсть. Не желая верить очевидному, я отшатнулся и попытался опять схватить девушку за плечи, чтобы тряхнуть ее, как яблоню, но Татьяна подпрыгнула и, развернувшись в воздухе, хлестко взмахнула ногой…
Мне пришлось очень постараться, чтобы избежать удара. Я едва успел пригнуть голову и выставить вперед руку, согнутую в локте. Полет девушки был резко прерван на самом красивом месте, но и я не удержался на ногах. Мы оба повалились навзничь. Земля беззвучно спружинила слоем листьев. Татьяна замерла, раскинув руки и глядя в небо. Между нами торопился жить тщедушный подснежник. Я сорвал его, перевернулся и оказался над девушкой.
– Ты не ушиблась? – спросил я.
Она отрицательно покачала головой. Я лежал над ней и рассматривал ее лицо вблизи. Женское лицо вообще лучше всего рассматривать сверху. Сильный изгиб губ, влажный блеск ровных и чистых зубов, пепельные брови, миндалевидные цвета баргузинки глаза…
– Вчера лошадь в спину, – произнес я, проводя пальцем по ее гладкой прохладной щеке. – Сегодня девушка в челюсть. По-моему, мы недавно заключили мирный договор.
– Надеюсь, тебе не было больно? – спросила она. – Тогда целуй меня.
Я мысленно повторил ее слова, убеждая себя в том, что правильно понял их смысл. Просьба Татьяны была, мягко говоря, странной, в то же время я не мог найти в ней ничего отталкивающего или невыполнимого. Ее глаза были чисты от лукавства или злости. «Я совсем не знаю женщин», – подумал я, ниже склоняя голову и касаясь губами ее влажного рта. Девушка слабела подо мной, глаза ее закрывались, я почувствовал ее язык, ее оживающие, ищущие губы и полированный ряд зубов…
Она вдруг укусила меня за губу – не слишком сильно, чтобы умереть, но вполне ощутимо, чтобы я отпрянул и прижал ладонь ко рту.
– Может быть, ты позволишь мне встать? – неожиданно сердито произнесла Татьяна. – У меня уже куртка на спине промокает.
Я поднялся на ноги и подал девушке руку. «Орлов глупее, чем мне казалось, – подумал я, всматриваясь в глаза Татьяны. Она пыталась спрятать от меня взгляд. Не получилось, блеснула глазами в мою сторону и улыбнулась. – Он уже ничего не замечает. Мы упустили инициативу. В наших сетях рыба уже тухнет».
Я бродил между деревьев, пинал ногами листья и рвал подснежники. Филипп, стоя у кухонной повозки, наблюдал за мной и курил.
– У тебя из губы идет кровь, – сказала Татьяна, когда я взялся за короб с посудой, водружая его на прицеп, и протянула мне платок. Я прижал его ко рту, потом вспомнил про подснежники и полез в карман.
– Это тебе. Извини, немного помяты.
– Знаешь что, – подумав, произнесла Татьяна, – я хочу тебе сказать, чтобы ты больше не искал у себя портмоне Родиона. Оказывается, я подкинула его совсем другому человеку.
Я внимательно смотрел в глаза девушке.
– Кто-то из нас сошел с ума, Танюха?
– Если бы кто-то из нас! Весь город сошел с ума.
Глава 25
НЕ СОВСЕМ ЛЮБОВЬ
Меня не пропускали, сколько бы я ни сигналил, а когда, плюнув, дал задний ход, то и путь назад уже был отрезан. Вдобавок какая-то разъяренная старушка зачерпнула ведром дорожной грязи и выплеснула ее на ветровое стекло. Пришлось выйти из машины, но здесь меня никто не боялся. Весь круг перед воротами усадьбы был запружен пожилыми женщинами и мужиками. В глазах рябило от платков, кепок и самодельных транспарантов. Над митингующими разносился визгливый голос:
– Нас разделили как скотов! Теперь появилась привилегированная каста родственников. Все остальные – это быдло, чернь! Редактор газеты считает, что ему дано единоличное право определять, кто удостоен чести считаться родственником Орлова, а кто нет. Надо спросить этого писаку, какими архивами и документами он пользовался, когда рисовал свое лживое дерево! Орлов – это достояние и богатство всего города, а не части его!..
Вокруг митингующих скучали милиционеры, и гневная речь их не пронимала, словно они уже давно были зачислены в родственники единым одномандатным списком. Остальные же, не попавшие в генеалогическое дерево, были весьма эмоциональны. Когда я вежливо попросил разгоряченных женщин чуть-чуть подвинуться и уступить дорогу машине, чтобы проехать к воротам, мне на голову тотчас надели транспарант с надписью: «И МЫ ХОЧЕМ ЖИТЬ КРАСИВО!!!», а потом стали махать на меня руками, как на козла, зашедшего в чужой огород.
– Еще один выискался! – подбоченив руки, загорланила тучная женщина. – Устроился в тепленьком местечке, выжидает!
– Трутень! Паразит! – слабым голосом вторила ей вторая – немощная, завернутая в белый платочек.
– Мордоворот! – однозначно заклеймила третья.
– Наши деньги прикарманить хочет! – предположила четвертая – без платка, без лица и глаз. – Пропиську пусть покажет! Пропиську!
– Уважаемые граждане! – усталым голосом говорил в мегафон охранник из-за ворот. – Князь Орлов принимает население по личным вопросам каждый четверг с пятнадцати часов. Просьба разойтись по домам и не мешать движению автотранспорта…
Я сумел пробиться на территорию усадьбы, правда, без машины и осыпанный обрывками транспарантов, но все же без следов побоев.
Орлов был взбешен. Он ходил по кабинету и гремел стульями.
– Я не понимаю их! – кричал он, размахивая руками. – Я всю жизнь стремился сюда, выдавливал из себя все чужое, пошлое, американское, чтобы не опозориться здесь, среди своих! Я думал, что они страдают от ностальгии по прошлому, по духовности, которую у них отняли! Я готов вернуть им этот утраченный мир. Но они почему-то хотят только моей смерти и денег!
– Вы сами виноваты, – сказал я. – Не надо было афишировать, что вы отсюда родом. Приехали бы как рядовой меценат. Разве мало Орловых на свете?
– Меценат! – передразнил меня Орлов. – Да в моей картинной галерее двести полотен изображают пейзажи Арапова Поля, половина из которых написана отцом еще до революции. И все они легко узнаваемы! А портреты моей матери, моего отца, тетки, ее мужа – Филькиного деда? Под картинами комментарии! Дурачок догадается!
– Вы меня извините, Святослав Николаевич, но в вашу картинную галерею никто не ходит.
– Почему не ходит?
– Люди о деньгах думают, а не о картинах. Им еду не на что купить.
– Неужели только и делают, что о деньгах думают? – с сомнением произнес Орлов. – А про мост через реку, который вот-вот обрушится, они не хотят подумать? А про яму перед рынком, в которую и телеги, и машины уже год проваливаются? А свои замшелые и гнилые заборы подправить не могут, чтобы хаты на свинарники не смахивали? Чтобы дети не привыкали к навозу под ногами, к склизкому ганку и пьяному отцу как к норме, как к единственно возможному образу жизни! Чтобы у малолеток в сознании закрепилась планка чистоты и порядка, ниже которой опуститься – смертный грех! И, может быть, только дети этих детей начнут жить уже в ином культурном измерении. Но чтобы это произошло, мужики уже сегодня должны протрезветь, посмотреть вокруг себя и задать вопрос: «Как мы живем?!»
– Да хорошие у нас мужики, Святослав Николаевич! – заступился я за мужиков. – Только за яму, за мост и забор никто им не заплатит!
– А отремонтировать просто так, бесплатно, не могут? Свое же дерьмо я предлагаю разгребать! Свое, братец! Чтобы не по-скотски, а по-человечески жить!
Я пожал плечами и, наверное, неубедительно сказал:
