Андрей Дышев - Сладкий привкус яда
– Что это? – спросила Татьяна.
– Богоматерь.
– Зачем?
– Сейчас узнаешь. Становись на колени!
Девушка послушно опустилась напротив иконки на колени, сложила ладони и скороговоркой произнесла:
– Господи, еси жеси на небеси…
– Неправильно! – остановил я ее и встал на колени рядом. – Клянись в вечной любви ко мне!
– Клянусь в вечной любви к тебе! – выпалила Татьяна.
– До гроба! – ужесточил я условие.
– До гроба, до его крышки и его гвоздей! – согласилась Татьяна.
– Теперь целуемся, – умело управлял я церемонией.
– Целуемся?! – ахнула Татьяна. – Я сгораю от стыда! Я просто трепещу…
Пока она трепетала, я взял ее лицо в ладони и крепко поцеловал влажный рот. Дыхания не хватило, и я начал сопеть. Черт возьми, какие вкусные были у нее губы! Какие гладкие и скользкие зубы!
Я поднял ее на руки и перенес на диван. Не хотелось казаться торопливым, но тормоза отказали напрочь. Почему, когда с какой-то девушкой в первый раз, всегда торопишься? Чтобы не дать ей опомниться?
Я расстегнул кофточку, которая, по мнению князя, с трудом сходилась на груди. (Преувеличил, Святослав Николаевич!) Скользнул рукой по колготкам. Мозоли на моей ладони, кажется, оставили затяжки. Сдвинул как можно выше край юбки. Нет, раздевать девушку надо стоя, это удобнее и намного быстрее. Она закрыла глаза. Лицо ее было бледным. Я хоть и съел ее помаду, но губы оставались такими же желанными…
– Ну все, поиграли, и хватит!
Оттолкнув меня, Татьяна села и стала застегивать кофту. Я смотрел на нее дебилом. Татьяна встала с дивана, поправила юбку, обула сапожки, затянула «молнию».
– Подожди, – пробормотал я. – Что значит – поиграли, и хватит? Разве… Разве мы играли?
– А разве нет? – Татьяна вдруг рассмеялась, быстро подошла ко мне и поцеловала в лоб.
– Вообще-то я…
Что говорить дальше? Что я всерьез намеревался с ней переспать? Глупейшая ситуация!
– Все это игра, – тверже повторила Татьяна, накидывая на плечи куртку. – Большая игра. И ты знаешь это не хуже меня… Скоро первое апреля. Игра закончится. Мы все снимем маски и костюмы.
– И ты тоже?
– И я тоже.
– Но сейчас я без маски, – попытался я вызвать Татьяну на откровенность.
– Это тебе так кажется. Твоя маска уже вросла в кожу. Ее придется смывать кровью.
– Постой! – Я вскочил с дивана, подошел к девушке и взял ее за плечи. – Не уходи. Останься со мной. Я люблю тебя…
Она мягко улыбнулась и уперлась в меня ладонями.
– Успокойся. В тебе говорит всего лишь разбуженная похоть. Ты же не мальчик и должен понимать, что это не совсем любовь.
– Ты мне не веришь?
Татьяна вздохнула:
– Ну что ты от меня хочешь?
– Я не убивал Родиона! – выпалил я, полагая, что только этот нерешенный вопрос стоит между нами.
– Я знаю.
– Его вообще никто не убивал и не собирался убивать! – сгоряча добавил я и прикусил язык.
– А вот это еще надо проверить.
– Что ты мелешь, Танюша?! Ты же сама недавно убеждала меня в обратном!
Девушка выждала паузу, провела рукой по моему плечу и тихо сказала:
– Давай останемся при своих ролях. Так будет удобнее.
– Кому?
– Всем… Нет-нет, пожалуйста, не провожай меня.
«Она знает про Игру! – подумал я и почувствовал, как от этой мысли меня прошиб холодный пот. – Грех не беда, да молва не хороша. Сейчас растрезвонит по всей усадьбе…»
Глава 26
САДОВНИЦА
Я застегнул джинсы и надел рубашку, которую сам не помню как с себя скинул. Зажег торшер, включил телевизор на полную громкость, понимая, что все это уже когда-то было, но ни к чему хорошему не привело (т. е. сознательно наступил на те же грабли), и с курткой под мышкой спустился в прихожую. Прежде чем выйти в сумеречный парк, я долго всматривался в темные кусты через маленькое смотровое окошко в двери. Затем тихо надавил на ручку и отворил дверь.
И опять, как в ту ночь – буковый лес, горбатый мост через пруд, песчаный берег, выгон перед пепелищем и уцелевшими конюшнями… Я шел медленно, часто останавливался, прижимался к стволу дерева и озирался по сторонам. В домике Татьяны вспыхнул свет. Несколько минут я прятался за кустами, дожидаясь, когда сумерки станут плотнее. Потом вороватой трусцой, пригибаясь к земле, побежал через поляну к дому. У колонн, придерживающих террасу второго этажа, я остановился, перевел дух и приблизился к светящемуся окну.
Между полосатыми шторами я сначала разглядел хрустальную люстру, потом – стоящие в ряд черные серванты с посудой и книгами. Напротив них громоздился низкий и широкий диван, обшитый той же, как и шторы, полосатой тканью. Посреди комнаты стоял круглый, из темного дерева стол. Филя сидел за ним и перебирал стопку журналов, а Татьяна наполняла кипятком из самовара чашки. У меня в душе что-то шевельнулось. Какое-то неприятное чувство стало распирать в груди. Я с ненавистью смотрел на Филю, на его тонкие губы, длинный нос и цепко следил за взглядами Татьяны, обращенными на кассира.
«Э-э, дружочек, – сказал я сам себе. – Ты ж ее ревнуешь! Ты же втюрился в нее, как пацан! Это уже лишнее. Это будет только мутить сознание и направлять все мысли в одну сторону – как бы этот пеликан не проткнул своим носом ее сердце».
Они разговаривали вполголоса, я видел их губы и отдельные фразы мог разобрать.
– Я думала об этом, – говорила Татьяна, придвигая чашку ближе к Филе. Положила ложку, налила в розочку варенья. – Но не в такой же степени он альтруист, чтобы…
– В такой, – перебил Филя. – Ты, конечно, можешь закрыть на все глаза и, как говорится, провести разведку боем. Но на это уйдет несколько лет, и в итоге ты останешься у разбитого корыта. Нищей вдовой.
– Но усадьба, земля? – спросила Татьяна. По интонации я понял, что она волнуется. Филя говорил неприятные для нее вещи.
– Земля взята в аренду без права наследования, – спокойным тоном уверенного в своей правоте человека ответил кассир и загнул палец на руке. – А про усадьбу уже давно всем известно, что это будет центр российской… как это?.. разговорности?.. тьфу! Словесности! И этот центр, к слову, уже передан в собственность Министерства культуры. Сына, который бы продолжал его дело, которому можно было бы оставить деньги, у него уже нет. Полная пустота вокруг, если не считать алчущих родственников в кавычках… Нет-нет, я тебя не пугаю. Все это можно проверить, пожалуйста!
Несколько секунд они молчали. Филя без интереса листал журналы и ковырял ложечкой в розочке с вареньем.
– Неужели на его счету совсем не осталось денег? – спросила Татьяна, садясь за стол. Я прекрасно видел ее лицо. Странное чувство – только что я целовал ее губы, мы прижимались друг к другу, лежа на моем диване. Теперь она – как музейный экспонат – за стеклом, недосягаема, неприкосновенна.
– Почему не осталось? – возразил Филя, но больше для того, чтобы пощадить чувства девушки. – Кое-что еще осталось. Но он построит еще одну школу, и тогда уже точно ничего не останется. Я едва успеваю списывать деньги с его счета.
– А вдруг больше ничего не успеет построить? – быстро спросила Татьяна, не поднимая глаз, и как-то нехорошо улыбнулась.
Филя вскинул голову и откинулся на спинку стула.
– А-а-а! – протянул он, кивая. – Понятно. Понятно. Интересный вопрос, как говорят политики. Но и в этом случае, дорогая, ты останешься ни с чем. Потому что существует такая интересная штучка, как завещание. Ты читала его? Ты уверена, что твое имя будет в нем фигурировать?
– А ты читал?
Филя усмехнулся и снова принялся за варенье.
– Я слишком хорошо знаю Николаича, – ответил он. – Очень часто у подобных пращуров, повернутых на русской культуре, случается вывих мозга. Как, например, у Льва Толстого. Свою горячо любимую жену, между прочим, он не пожалел, все свои романы завещал государству. А жене – булочку с маком. Так и наш старик поступит – будь уверена! Сына он потерял, внуков в связи с этим не предвидится – зачем ему теперь деньги? Разве что в могилу с собой забрать. Вот он и торопится деньги в землю зарыть! Уже сам не знает, что еще в нашей деревне построить… Я тебя сильно огорчил?
Татьяна не ответила. Она наливала в чашку кипяток. Вода уже переливалась через край, над самоваром клубился пар, девушка этого не замечала.
– Пожалей свою молодость! – добивал ее Филя. – А народ у нас злой, не простит за то, что пыталась продать себя старику… Да вас все равно не распишут! По этим… как их?.. морально-этическим нормам! Ничего ты не выгадаешь. Ни-че-го!
– А я… (невозможно разобрать оставшиеся слова – Татьяна закрыла краник и повернулась к окну спиной).
Они оба рассмеялись. Я видел – Филе смех дается через силу. Он нервничал и дважды уронил ложку на пол.
– Выходи лучше за меня, – сказал он вроде как в шутку. Эти слова я разобрал безошибочно. – Может, мне что-нибудь обломится, тогда поделюсь с тобой.
