Андрей Дышев - Сладкий привкус яда
– Это все мои родственники! – обратил внимание присутствующих князь, надкусывая крылышко.
– Про меня, наверное, там не написали, – с деланным безразличием сказал Филя, наматывая круги по поляне вокруг стола.
– Про тебя… – произнесла Татьяна и опустила взгляд ниже. – Почему же! Вот твое имя – в жирной рамке.
– Как в некрологе, – усмехнулся Филя.
– Значит, мать Святослава Николаевича – Ольга, – бормотала Татьяна. – Ее сестра Ксения с Михаилом Гонзой родили Матвея, который с Марией родили сына Филиппа.
– Ну, утешила, – с заметным облегчением произнес Филипп и взял со стола бутылку вина.
– Ты аж побледнел, братец! – усмехнулся князь.
– А чего мне бледнеть, Святослав Николаевич? – пожал плечами Филя и отхлебнул из горла. – Я к вам в родственники не записывался, как некоторые. Не моя вина, что вы мне двоюродный дядька. Так судьбой определено. Хотите – гоните в шею, не обижусь.
– Видал? – подмигнул мне князь. – Жалость вызывает.
Татьяна в черных кожаных джинсах и полушубке – изящная, пружинистая, сильная, как пантера, с нежной настойчивостью взяла из моих рук газету. Некоторое время она с интересом рассматривала схему, особенно ее нижнюю часть, куда дождем стекли все ныне живущие родственники князя, человек пятьдесят-семьдесят, потом подняла глаза на Орлова и спросила:
– И как вы думаете поступить со всей этой толпой страждущих?
– Кнутом! – весело ответил князь. – В поле всех погоню хлеб выращивать!
– Так жестоко?
– Правильно, Николаич! – поддержал Гонза, забивая рот толстым пучком зелени.
– Вас ждали здесь как мессию, – мягко возразила Татьяна, возвращая газету мне. – Народ уже ни в кого не верит – ни в правительство, ни в бога, ни в историю. И вдруг – вы! Богатый, родной, русский до мозга костей!
– И что прикажешь мне теперь делать, камочка? – насторожился князь.
– Не знаю, – ответила Татьяна, наливая себе в бокал немного белого вина. – Вы сделали уже очень много. Новая церковь, новая школа, новая больница, о какой здесь даже мечтать не могли. Это все прекрасно, но… Вы видели, как бабки целуют ограду усадьбы? Не убивайте последнюю надежду у людей. Оставайтесь для них богом.
– О какой надежде ты голчишь? – нахмурился Орлов. – Надежде на то, что в один прекрасный день я преставлюсь, потом нотариус вскроет завещание и выяснится, что всем этим безделюям (он кивнул на газету) я оставил свое состояние? Этой вот надеждой я должен поддерживать любовь народа к себе?
– Мы, Николаич, вас и без состояния любим! – вставил Филя, пальцами снимая с шампура жирный кусок свинины. – Лично мне, господа, этот разговор неприятен.
– Вы не поняли меня, – сказала Татьяна князю, скармливая шашлык кучерявой борзой. – Главное все же для людей – именно это дерево, этот могучий ствол. Осознание того, что в нашем жалком городишке наконец появилась ось, вокруг которой все вертится. Ваша усадьба, ваша семья, ваши потомки… Понимаете меня? Все смотрят на вас – хозяин вернулся! Сильный, справедливый, богатый. И поселился не в муниципальной квартире, а в усадьбе. Это значит – надолго, на века! И ваши богатство, сила и щедрость должны быть вечными, чтобы люди верили вам вечно, как раньше в монархию или в партию. И тогда на душе у людей будет покойно и счастливо, они будут знать, что защищены вашей добродетелью.
– Вечно не получится, – возразил князь. – Мне восемьдесят четыре года, камочка.
– Потому вам нужны сыновья, внуки, правнуки…
– Вот же, черт, как живот сводит! – вдруг перебил Татьяну Филя и, морщась, стал расстегивать «молнию» куртки. – Да что ты к человеку привязалась! Свою личную жизнь обустроила, так не лезь с глупыми советами!
– Что ты имеешь в виду? – спокойно спросила Татьяна.
– А что сказал, то и имею! Святослав Николаевич сам разберется, что ему нужно.
– Это ты верно подметил, – кивнул Орлов, вытирая губы тканевой салфеткой с вензелем «СО». – Сам разберусь, хотя, собственно, и разбираться не в чем. Потребности у меня уже небольшие. Хочется, чтобы вокруг меня были люди честные, великодушные, с чистыми помыслами. Чтобы все в городе стали вежливыми, боялись бога и почитали старших. Чтоб никто не унижался, не попрошайничал, не воровал, не завидовал. Чтобы девицы знали, что такое стыд…
– Вот за это и предлагаю выпить! – подхватил Филя и покосился на Татьяну.
– И чтоб ты себе язык подрезал! – Князь метнул сердитый взгляд на Филю.
– Слушаюсь, ваша светлость!
– А почему в «дереве» не указана ваша жена? – спросила Татьяна, окуная кусочек мяса в томатный соус.
– А кто здесь о ней знает? – отмахнулся Орлов. – Она умерла в Нью-Джерси, где мы жили последние пятнадцать лет.
– Давно?
– Давно, – качнул головой Орлов. – Как девочка на серфинге по волнам летала, пока ее волной не накрыло… Доску к берегу прибило, а ее нет… Даже могилы не осталось от человека, так-то. Ходил каждый год на тот берег, цветы в воду кидал…
Он замолчал и взялся за бокал.
Прискакал конюх – темнолицый от жизни преимущественно на свежем воздухе, бородатый, косматый, но в очках с толстыми линзами, отчего почему-то напоминал мудрого индуса, проповедующего здоровый и праведный образ жизни.
– Нет зайца, – сказал он безрадостно, будто это было для него настоящим горем и позором, и одним махом выпил стопку, которую поднесла ему Татьяна.
Я строил на ломте черного хлеба пирамиду из сала, горчицы, листа салата и колечка лука и поглядывал по сторонам. Татьяна стояла у стола крепко и голода не стеснялась. Садовница хоть и была старше лет на пять, в сравнении с Татьяной казалась ребенком, пережившим войну, – кожа белая, движения замедленные, аппетит нетренированный. Я смотрел на ее правильное лицо, ровный нос, изумительные губы и удивлялся, до чего же наши женщины умеют себя уродовать. Кухарка – ладно, она уже не молода, да и в молодости не была красивой. Но садовнице ведь еще нет тридцати, и у нее удивительное, породистое лицо! Зачем ей этот платок, закрывающий лоб и волосы? Зачем телогрейка и резиновые сапоги сорок второго размера? Да этой женщине, чтоб показать свою красоту, не надо платья от Кардена и косметики от Версаче. Ей вообще одежда не нужна. Ее раздеть надо и поставить у березы. И все. Отпад. Весь мир будет у ее ног.
– Я недавно в газете одну забавную историю вычитал, – сказал Филя. Он сидел на подстилке из прошлогодней травы, опираясь на влажный березовый ствол, и попивал вино. – Один «новый русский» заказал себе на дом проститутку. Девочка оказалась – просто чудо! И ужин сама приготовила, и на фортепиано ему Шопена сыграла, и «Аве Марию» спела. В постели мужик окончательно растаял. Утром просыпается – нет ни девочки, ни его паспорта. Паспорт потом по почте пришел, а девочка через девять месяцев к нему домой с ребенком на руках заявилась. Жена «нового русского» в обморок – хлоп! И на развод. А чего разводиться, если мошенница каким-то образом давно их развела и мужика на себе женила… Короче, та проститутка потом его из собственной квартиры выселила. В одном костюмчике мужик остался. И без работы. Пишут, что сейчас он на каком-то вокзале бомжует.
Я поглядывал на Татьяну. Девушка, слизывая крем с пирожного, с трудом сдерживала смех, будто Филя рассказал весьма забавный анекдот. Князь, кажется, был погружен в свои мысли и не слишком вслушивался в бормотание кассира.
– А потом она продала квартиру и уехала в Швейцарию, – стал развивать я нравоучительную фантазию Фили. – И еще подала на алименты. И теперь бомж собирает в мусорных баках бутылки, сдает их и четверть выручки переводит на ее счет в заграничном банке.
Татьяна смеялась. Филя молча пожал плечами и надолго присосался к горлышку бутылки.
– Рад дурак, что глупее себя нашел, – проворчал Орлов, сердито взглянув на меня.
Обед заканчивался. Кухарка собирала со стола использованную посуду, пустые бутылки и складывала в большой черный короб, обитый по углам сталью.
Не успел я смастерить второй бутерброд, основу которого составляли хлеб, масло и кусочек исландской сельди в горчичном соусе, как Татьяна незаметно отчалила от стола. Я упустил ее всего на несколько секунд и сразу потерял из виду. Тут некстати князь предложил мне выпить с ним водки, «чтобы дичь не с языка слетала, а под ногами лежала», а потом стал рассказывать старинную притчу об охотнике на медведя, и я не мог отказать ему во внимании, хотя краем глаза видел, как Филя медленно поднимается на ноги. Кассир намеревался исчезнуть с поляны так же незаметно, как и Татьяна.
Я уже не понимал, о чем говорит Орлов, думая только о том, чтобы Филя споткнулся и поломал себе ногу. На удачу, притча оказалась короткой, князь замолчал и приподнял стопку.
– Прекрасно! – сказал я. – По этому случаю прошу алаверды!
И позвал Филиппа. Кассиру ничего не оставалось, как подойти к нам. Я налил ему, обнял его за плечо и сказал:
