Дмитрий Вересов - Сердце Льва
Он не договорил, на улице послышался треск приближающегося мотоцикла, как машинально отметил Хорст, американского «харлея-дэвидсона». Заокеанская трещотка эта мгновенно разорвала тишину, нарушила очарование утра и неожиданно заткнулась как раз под самыми окнами, будто в глотку ей забили кляп.
— Эге, похоже, сам гражданин начальник прибывши. — Трофимов шмыгнул вислым носом, как будто бы унюхал что-то пакостное, и со значением взглянул на Хорста. — Сдается мне, товарищ генерал, что близкое знакомство с капитаном вам будет ни к чему. Так что не обессудьте, вот сюда, без церемоний, по-большевистски. — С ухмылочкой он указал на крышку подпола и сделал знак Куприянычу, чтобы тот убрал посуду Хорста. — Конспирация, батенька, конспирация.
А на крыльце тем временем протопали шаги, дверь без намека на стук распахнулась, и бойкий, словно у торговца на рынке, тенорок провозгласил:
— Здорово, хозяева! Хлеб да соль! Чаи да сахары! Ишь ты, я смотрю, хорошо живется вам.
Скрипнули половицы, пахнуло табаком, и через щель между полом и крышкой Хорст увидел сапоги, офицерские, хромовые, на одну портянку, но замызганные и стоптанные внутрь, как это бывает у людей, способных на предательство. Каблуки могут многое порассказать о владельце обуви. Как выкаб-лучивается, как идет по жизни.
— Свое жуем, чего и вам желаем. — Судя по голосу Куприяныча, капитана он не жаловал.
— А, гражданин большой начальник! Чего же вы на мотоциклетке-то, — подхватил Трофимов, — приехали бы сразу на танке. На среднем гвардейском, с пушечкой.
— А лучше на паровом катере, — отозвался Куприяныч, фыркнул и расхохотался.
— Ну все, все, отставить зубоскальство. — Сапоги шаркнули по полу и остановились вблизи от лица Хорста. — Я ведь прибыл не шутки шутить. Что это за генерал поселился тут у вас? Пропи есть у него? И сам-то он где?
Тенорок уполномоченного дышал ненавистью ишь как разговаривают, сволочи, весело им, хиханьки да хаханьки. Знают, что теперь их ни на зону не упечь, ни под конвой…
— В отлучке он. Сказал, вернется на рассвете, — со вздохом, неожиданно переменив тон, ответил Куприяныч. — Сами ждем. С нетерпением. Он нам денег должен.
— Да нет, едва ли он вернется на рассвете, — констатировал Трофимов, в его падающей интонации было что-то философское и трагическое. — Он вообще-то генерал-то свадебный, вот и отправился на свадьбу, жениться. Так что ж ему на рассвете-то, от молодой жены…
Уполномоченный, нервно притопнув сапогом, начал торопливо прощаться.
— Вы, Трофимов с Куприяновым, смотрите у меня, того. Может, змеюку пригреваете на груди, потом ох как пожалеете. Может, генерал-то ваш вообще белый. Юденич недобитый. Если вернется от жены в течение дня, пусть меня найдет. Я у Дарьи Лемеховой на инструктаже актива.
Скрипнули половицы, бухнула дверь, протопали сапоги по крыльцу, рявкнул, оживая, мотоцикл, покатил…
— Товарищи подпольщики, можно выходить. — Трофимов без труда сдвинул крышку подпола, с ухмылкой протянул Хорсту руку. — Что, насладились представлением? Это был наш оперативный уполномоченный капитан Пи…
— Сукин, — вклинился Куприяныч зло. — Гнида гэбэшная. Была б моя воля… — Он засопел от ненависти и указал на стену, облагороженную картинами. — Помнишь, ты еще о девушке справлялся, о Маше? Так вот чекист этот изнасиловал ее еще пацанкой, чуть не задушил. Она хотела утопиться тогда, но не получилось, откачали. Я откачал…
Хорст онемел. Ближайшее будущее для него определилось.
Утром, поднявшись чуть свет, он поспешил в лесок за сопкой, где петляла единственная, ведущая в райцентр дорога. Воздух благоухал свежестью, сказочно пели птицы… Облюбовав сосенку на обочине, он привязал к ее стволу крепкую веревку, держа в руке свободный конец, с оглядкой перешел дорогу и беззвучно, словно барс, затаился в кустах. Надолго… Уже где-то в полдень вдали затарахтел мотор знакомого «харлея-дэвидсона», вспорхнули в небо потревоженные птицы, веревка, привязанная к осине, натянулась как струна. Щелкнув мотоциклиста под кадык, она легко, словно куклу, сбросила его на землю. Грузно припечаталось тело, покувыркался заглохший мотоцикл, и настала тишина. Мертвая.
Андрон (1978)
Наступила осень, пышное природы увяданье. Увядала бы она побыстрей, хрен с ним, с багрянцем и с золотом лесов — голые-то ветки дембельскому сердцу куда приятней.
В ноябре к светлой годовщине Октябрьской революции в полк пожаловали проверяющие — как всегда, из Москвы, целым кагалом, как водится, жрали мясо, пили жопосклеивающий компот. Достали всех.
В полдень, едва прибыли с учебки, Андрона вызвали в ротную канцелярию. Там царило уныние. За столом угрюмо восседал мрачный Сотников, в углу задумчиво сосал «Стюардессу» Гринберг, Зимин, потерянный и злой, бесцельно шарил взглядом по стенам. Командиры молчали. Потом ввели Андрона в курс дела. А дело было плохо. У любого настоящего военачальника есть свои военные секреты, а хранятся они в секретном портфеле, и лежит тот портфель в особо засекреченной секретной части, запечатанный особо секретной командирской печатью. И вот капитан Сотников потерял свою командирскую печать. А секретный портфель придется вскрывать в пятницу, на постановке задачи, и чем его, проклятого, потом назад запечатывать? В присутствии командира полка и проверяющей сволочи?
— Эх, хорошо, если неполным служебным обойдется. — Сотников сунул недокуренную сигарету в пепельницу. — А могут и с роты снять. С переводом в Тюмень.
— Ну да что ты, командир, за какую-то там чекуху. — Зимин фальшиво взмахнул рукой, и стало ясно, что он не так ух и расстроен, как старается показать. — При твоей-то репутации. Ну пожурят по-отечески…
— А я тебе говорю, отделаешься губой, ментов-ской, на Каляева. — Грин со вкусом докурил до фильтра и изящным щелчком определил хабарик в урну. — Я там бывал, еще капитаном. Парадиз, дом отдыха. Ну это уж на крайняк… Надо делать, как я говорю, Равинский мозга, золотые руки. Кто в позапрошлом годе с ушатанным затвором помог? До сих пор ведь автоматец-то стреляет. А чекуху ему заделать, как два пальца обоссать. К Равинскому надо ехать, к Равинскому. Эй, Лапин, рванешь в Гатчину, отмазать командира? Скажешь, мы за ценой не постоим.
И Андрон рванул, утром, вместо бани, с бережно снятым с сейфа пластилиновым оттиском командирской печати. Проехался на частнике по Московскому, сел у Средней Рогатки на «Колхиду» и попер по Киевскому шляху, хорошо знакомой дорогой на Сиверскую. Вспомнилась ленивая Оредеж, Вова Матачинский со своей командой, блядовитая Надюха с мудаком Папулей, танцы-панцы под завывание гусляров, все такое далекое, невсамделишное. А всего-то два года прошло. Протащилось юзом, прокандыбало, пробуксовало. Семьсот двадцать один день. Сорок три тысячи двести шестьдесят минут. Сколько-то там секунд, не упомнить, на бумажке написано. Как в песок. Хер с ними…
В Гатчине Андрон, поплутав немного, взял верный курс, и дорога в конце концов привела его к скромному жилью Равинского. Строго говоря, не к такому уж и скромному — три этажа, каменные стены, бетонный четырехметровый забор с вмурованными по верху осколками стекла. Железные ворота массивны и крепки, а едва Андрон постучал, как во дворе залаяли собаки, утробно, зло, отлично спевшимся натасканным дуэтом. Такие шкуру спустят сразу.
— Ну чего надо-то?
Ворота чуть приоткрылись, и в щели неласково блеснул глаз, вроде бы человечий.
В хриплом голосе так и чувствовалось — незваный гость хуже татарина. А татарин уж всяко лучше поганого мента.
— Мне бы Равинского Толю, — ласково попросил Андрон и ловко, с демонстративной небрежностью далеко сплюнул сквозь зубы. — По делу.
— А, щас. — Створки притворились, скрежетнул засов, и хриплый голос словно плетью, ударил по собакам: — Цыц, сучьи дети, пасть порву!
Хлопнула дверь, и все стало тихо, только позванивали по-тюремному оковами барбосы да свистел по-хулигански ветер в облетевших верхушках кленов. Погода, похоже, портилась.
Ждать пришлось недолго. Лязгнула щеколда, в створке обозначилась калитка, и давешний хрипатый голос позвал:
— Эй, где ты там, зайди.
На широком, выложенном битым кирпичом дворе стояли двое: амбалистый, с плечами в сажень мужик с тяжелым взглядом и франтоватый мэн в фирмовом джинскостюме. Чуть поодаль на заасфальтированной площадке «Жигули» шестой модели, а еще дальше у фасада дома сидели на цепи два волкодава и пристально смотрели на Андрона.
— Ты чьих будешь, чекист? — Мэн в джинскостюме оскалился, и стало ясно, что он здесь главный. — А, по постановке ног вижу, что командирован нацменьшинством в лице Жени Гринберга. Как он там, еще не докатился до ефрейтора? Нет? Не страшно, еще успеет. Ну так в чем нужда, еще один затвор потеряли?
