Привал с выдернутой чекой - Гончар Анатолий Михайлович

– Тебе чего, Глеб? – вытаращился я на него.

– Товарищ старший лейтенант, – мне показалось, что в свете горевшего в палатке ночника губы пулеметчика слегка подрагивают, но, возможно, это были лишь тени, – я вот тут подумал…

– Думать – это хорошо, – со вздохом одобрил я, – не в час же ночи.

– Товарищ старший лейтенант, вы же все равно не спите.

– Ну, не сплю, не сплю, – не стал я его разубеждать, тем более что он сказал правду.

– Так вот, я подумал, товарищ старший лейтенант… – Его затянувшееся вступительное слово начало напрягать.

– Ты скоро разродишься или нет? – шикнул я на него.

– Подумал… – Он все не решался начать рассказывать про свое «подумал». – Подумал вот… Вот если мы все равно не у себя дома. Может, оно того, может, ну его к лешему?

– Кого – его? И кого к лешему? Глеб, не говори ребусами, задолбал, а то сейчас в лоб дам, и весь разговор. Давай выкладывай.

– Охо-хо-хо… – По-старушечьи разохавшись, он наконец-то выдал: – Может, нам не надо никакого задания, а?

– Это ты о чем? – переспросил я, хотя прекрасно понял, куда он клонит. Кто бы мог подумать: Прокофьев – и туда же! Никогда раньше в трусах не числился, и вот надо же, захватило.

– Мы же не в своем мире находимся, зачем нам тут во что-то вмешиваться? Не наша это война.

– И что ты предлагаешь?

– Да как что, товарищ старший лейтенант, как что? Нам же не обязательно на объект идти! Высадимся, где-нибудь неподалеку перекантуемся, а утром доложим, что все, мол, чики-пики, и на эвакуацию, а там раз – и дома.

– Вот ты о чем! А что, глянь, дельно придумал… – в голосе у меня прозвучал круто замешанный на иронии упрек, а в душе… Не сам ли я из-за этого полночи ворочаюсь? То-то и оно. Я почувствовал, как от этого признания лоб у меня покрылся испариной. А может, и впрямь Глеб дело говорит? Может, так и поступим? Или нет? А с чего я вообще мучаюсь? С чего голову ломаю? Сам же сказал – это Земля не моя, не наша это Земля и мир не наш, с чего тогда напрягаться? Рисковать зачем? Вот прилетим к себе, тогда другое дело. Черт, соблазн-то какой! И главное, никто не подкопается, наши двойники на той стороне наверняка постараются. В жизни не поверю, что они со своими принципами от задачи откажутся. Прилетим на все готовенькое. Нормально так. А как же они, двойники наши? Им что, под трибунал? И вообще, мы что, их хуже? И что из того, что в другом мире живем, у нас тоже понятие о чести имеется. А, будь оно все проклято!

– Глеб, нельзя так, нехорошо! – сказал я. Уже без всякого упрека добавил: – Я и сам в раскоряку, вот так бы бросил все и домой, но нельзя. Тут тоже наши люди живут. Мы с тобой завтра доложим об уничтожении не уничтоженных ЗРК, и сколько самолетов собьют? А сколько мальчишек погибнет, когда их авиация прикрыть не сможет? Видишь вот, нельзя нам по-легкому, никак нельзя!

– Да я, товарищ старший лейтенант, так, я ничего, я думал, может, можно как-то… – И следом за маленькой паузой: – Больно умирать не хочется! До дому бы дотянуть.

– Дотянем, – ободрил я его, – сто пудов дотянем.

– Вы меня, если что, с собой заберите, ладно?

– Прокофьев, блин! – Если бы не ночь, я бы на него так наорал, так наорал, а тут только зашипел слегка. – Ты глупостей не говори! С такими мыслями на задачу не ходят, понял? Ты что, хочешь, чтобы я тебя отстранил и мы без одного пулеметчика пошли?

– Да нет, товарищ старший лейтенант, это я так, не подумавши, – принялся оправдываться он. – Нормальные у меня мысли, а просто не спится, вот всякая чушь в голову и лезет.

– Лезет ему, – уже примирительно, по-отечески проворчал я. – Смотри, чтобы в рот ничего не залезло. Не спится ему. Спи иди давай.

– Иду, товарищ старший лейтенант, иду. – Шлепанье тапочек, негромкий скрип кровати. И вновь наступила тишина. Она окутала меня, понесла за собой, и я наконец-то провалился в сон.

Глава 14

Команда «Подъем» прозвучала еще в темноте. Но смотр на этот раз затянулся. Приехавшее начальство, беспокоясь об успехе предстоявшего задания, с умным видом разглядывало полученное для его выполнения оружие. Мир другой, а как все знакомо. Так что к ожидающим нас вертолетам мы вышли с получасовым опозданием.

– Грузись, парни, грузись, время! – торопил стоявший у трапа Кузьма Иванович. И у него, кажется, существовали на то основания: были там какие-то странные заморочки с временными рамками. Комбат говорил, но я не запомнил. Он же про трудности летунов рассказывал, а мне своих хватает, чтобы я еще и чужие запоминал. Но, увы, их трудности могли вылезти боком и всем прочим, то бишь и нам. И я решил поторопиться.

– Побежали, парни, побежали! – начал я подгонять своих людей, но запротестовал шедший рядом со мной и, судя по всему, не собиравшийся бежать Болотников.

– Командир, какой смысл? – спросил он.

– Да вон, торопят, – начав говорить, я и сам задумался. И ведь точно, выигрываемые от нашей спешки пять-десять секунд, как бы я ни желал, существенно в данный момент на что-либо повлиять не могли. Так что я махнул рукой и негромко буркнул: – Отставить!

Странно, но услышали меня все.

Я заходил в вертолет крайним. И только сел, как из кабины пилотов вынырнул ухмыляющийся Киселев.

– Здорово! – дыхнул он на меня чесночной колбасой. Нет, запаха перегара не ощущалось, значит, и правда оставил водку на завтра.

– Здорово, – шлепнул я его по протянутой ладони.

– Без изменений? – уточнил он.

Я кивнул:

– Все как договаривались.

– Тогда с Богом! – посерьезнел штурман и скрылся в кабине.

– Парни, выкладывайте боеприпасы! – обратившись к бойцам, потребовал я, имея в виду нашу «домашнюю заготовку».

– Куда складировать? – отозвался Чебуреков и растерянно заозирался по сторонам.

– Кузьма Иванович, – я повернулся к борттехнику, – куда всю нашу приблуду девать? – Я показал на вытащенные из рюкзачка пачки патронов, гранаты, дымы и прочее.

– Да вот хоть сюда. – Загоруйко тычком пальца указал место для складирования приготовленного на переход имущества. И туда тотчас началось «паломничество».

Меняется за окном пейзаж, проносятся поля, дома, сады, мы стелемся над землей, отрываясь все дальше и дальше от вертолетов сопровождения. Крайние пятнадцать минут нам предстоит лететь в гордом одиночестве – командование решило, что так больше шансов пройти незамеченными. Может, и верно. «МИ-8» летит так низко, что кажется, еще чуть-чуть, и его колеса коснутся почвы. Корпус дрожит, уши закладывает, когда машина резко уходит вниз или вверх, сообразуясь с рельефом местности. До точки высадки всего ничего. Счет идет уже не на минуты – секунды. Вертолет замедляет скорость и зависает, мои готовятся к высадке, вертолет касается колесами поросшей травой почвы.

– Первый пошел! – звучит не как приказ, а скорее как напутствие. Один за другим мои спецназеры выпрыгивают и разбегаются, занимают круговую оборону. Я следую за ними. Все. Наша стрекоза гудит все сильнее и наконец срывается с места.

– Уходим в лес! – Мой голос потонул в свисте винтов уходящего на бреющем вертолета. Команду продублировали, и группа стала быстро вытягиваться в цепь – общее направление идущему первым Козлову я задал еще при подлете. Через считаные секунды мы уже спрятались под лесным пологом и, не сбавляя темпа, повернули на юго-восток. Теперь, когда мы вошли в привычный ритм движения, я мог некоторое время спокойно предаться своим мыслям. А мысли мои, которые должны кружиться вокруг предстоящего задания, с мальчишеской безрассудностью умчались к дому, к моим любимым, к моим родным и ненаглядным. Странно думать, что нас сейчас разделяют не просто километры дорог, но и само пространство. Другой мир. Никогда бы в жизни не подумал, что столкнусь с таким бредом. И тем не менее бред вдруг стал явью. Но ничего, одни сутки, всего одни сутки продержаться и выжить. Выжить и продержаться. Я вновь вернулся к мучившим меня ночью сомнениям. Главное – выжить, уцелеть в предстоящем ночном бою. А в том, что будет бой, что одним коротким огневым налетом, как в своих стратегиях рассчитывало высокое начальство, не обойдется, сомневались только безнадежные оптимисты. А любой бой – это лотерея, а я нутром чувствовал: свой лимит везения или, если хотите, защиты я уже выбрал. Умирать на похожей, но все же чужой земле, планете, мире, как ни назови – разницы никакой, не хотелось. Умирать вообще нигде и никогда не хочется. Но умирать здесь не хотелось особенно.