Александр Золотько - Под позолотой — кровь
Симоненко отставил в сторону пустую чашку, аккуратно стряхнул с колен крошки:
– Кстати, об информации. Вы ничего не слышали о сорвавшемся со скалы парне?
– Сорвавшемся со скалы? – Король удивился почти искренне. – Когда?
– Сегодня, около семнадцати ноль-ноль. И, кстати, неподалеку от той самой пещеры. Я уж, было, подумал, уж не отходы ли это ваших исследований.
Король изобразил на лице искреннее изумление и вдруг понял, что отличает этот их разговор от всех предыдущих. Симоненко впервые разговаривал с ним не как с мэром города, не как с высокопоставленным чиновником, а как с главой преступной группировки. Действительно, до этого времени им удавалось поддерживать чисто официальные отношения. Оба понимали, что подразумевается под всеми корректными разговорами о порядке в городе и о взаимодействии милиции с городскими властями, но это было как бы вынесено за скобки.
А сегодня Симоненко не скрывает своего отношения к нему. Почувствовал, что трон шатается? Вряд ли, для него это тоже катастрофа. Симоненко не может не сознавать всех тех последствий, которые это может иметь для города.
И вдруг как вспышка. Король даже закрыл глаза. А вдруг все это произошло с ведома Симоненко. Вдруг Калач связался с ним и уговорил. Купил неподкупного? И тогда все эти ухищрения с ложным следом, убийство свидетельницы – все это впустую? Король открыл глаза. Этого не может быть. Симоненко не может сделать такого, он просто не способен на такое. Не способен.
Как был не способен Король на то, чтобы позволить убить невиновных. Все меняется. Король внимательно, даже чуть наклонившись, посмотрел в глаза Симоненко. Тот дернул углом рта. В его глазах не было скрытого торжества. Там была ненависть и презрение. Презрение и ненависть. И понимание.
– Вы не бойтесь, Олег Анатольевич, я не с ними. И никогда с ними не буду. Я вам обещаю.
В кабинет заглянул секретарь:
– Извините, подполковника Симоненко просят к телефону.
Симоненко встал, не торопясь подошел к столу, взял телефонную трубку.
– Слушаю. Да. Понял. Выезжаю. – обернулся к напрягшемуся Королю, – пришел в себя мой скалолаз. Я в больницу.
– Вы полагаете, что он может быть связан с нашим делом?
– Я не знаю, связан ли он с вашим делом, я знаю только, что при нем был найден пистолет и почти штука баксов. Тысяча долларов. Сейчас попытаюсь узнать, может ли он говорить.
– Пистолет, деньги. Может быть все–таки…
Симоненко взялся за ручку двери, обернулся к Королю:
– А вы бы поверили в возможность такой случайности? Вероятность такого равна нулю. Двум нулям.
И Симоненко, не прощаясь, вышел из кабинета. Секундная стрелка в голове щелкнула и впилась в висок. Король прижал руку к голове. Проклятые часы. Они исполосуют его всего.
Суета
Боль не оставила Карася ни на мгновение. Когда он перестал кричать, это вовсе не значило, что боль перестала его терзать. У него просто кончились силы, чтобы на нее реагировать. Боль отрезала его от всего мира и захлестнула все внутри его, вытеснив все чувства и мысли, заменив их собой, необъятной и всепоглощающей.
Она не пульсировала, не накатывала приступами и не пыталась смять его тело спазмами. Она достигла своего пика и полыхала у него внутри.
Когда Сявка и Локоть на руках отнесли его к осыпи и неловко качнув бросили на камни, он не испытал ничего кроме своей слепящей боли. Ни камни, разрывающие его тело, ни удар об асфальт дороги к его боли ничего не добавили. В нем просто не осталось места для новой боли. Не осталось ни малейшего кусочка в его мозгу не занятого этой болью.
Карась не мог ни шевелиться, ни кричать. Его рецепторы, его нервы были перегружены жгучими сигналами настолько, что больше ничего не могло втиснуться в этот хаос. Некоторое время мозг еще пытался управлять телом, но потом захлебнулся болью.
Он ничего не видел и ничего не слышал, кроме стены, стены, возведенной вокруг него болью. Даже страха не было. Для него не было места. Даже сердце дало сбой, сжатое болевым шоком. И оно бы остановилось, если бы врач не ввел в тело Карася иглу.
Но даже тогда боль не отступила. Под действием лекарства она просто застыла в мозгу и теле Карася, словно замерзший огонь. Глыба заледеневшей боли, и его тело, натянутое на эту глыбу. Он не испытал облегчения. Он не смог его ощутить и оценить. Кто-то нажал на стоп, фильм замер, зрители смогли отдохнуть, а потом кто-то снова запустил пленку.
И снова боль, и снова холодное волшебство иглы, и снова кнопка стоп, и снова… Карась так и не почувствовал, сколько раз замирала в нем боль. Он не знал, что врач после разговора с человеком Грека держит его в бессознательном состоянии, до особого распоряжения, он не знал, что им интересуется много очень влиятельных людей. Он ничего это не знал и не ощущал. До тех пор, пока в больницу не приехал сам Грек. Но даже тогда Карась не смог осознать, что с ним происходит. Просто завеса боли немного раздвинулась.
Совсем немного, ровно настолько, чтобы пропустить в мозг Карася тихий голос. Тихий знакомый голос.
– Здравствуй, рыбка. Помнишь меня? Помнишь, меня не забывают.
Ужас всплыл из глубины его мозга, оттуда, где все, казалось, уже было выжжено. Нет, не надо, только не это, только не этот голос! Все это осталось в его мозгу. Тело дернулось и ослабло. Его кишечник и мочевой пузырь не выдержали.
– Да ты никак, паренек, обделался весь. Это хорошо, значит узнал. Тебя сейчас будут спрашивать, что ты делал в городе. А ты скажешь, что был в кафе «Южанка». Слышишь? В каком кафе ты был?
Карась напрягся и тут как бы со стороны услышал, как кто-то его губами шепчет: «Кафе «Южанка»«. Это его боль шевелила разбитыми губами, его боль и страх. Он просто не мог не подчиниться этому голосу, этому тихому голосу, медленно пробирающемуся к его обожженному мозгу сквозь клубы боли.
– Умница, а когда тебя спросят о том, кто тебе приказал всех убить, ты скажешь – Калач. Калач. Калач. Повтори, рыбка.
– Ка-калач…
– Умница. А стрелял ты из автомата.
– Автомата…
– И больше ни на какие вопросы ты отвечать не будешь, пока я тебе не прикажу. Если ты ответишь правильно и вовремя замолчишь – получишь укол. И сможешь уснуть. Тебе не будет больно.
Ему не будет больно. Эта мысль ворвалась в тот участок его сознания, который освободился после исчезновения голоса. Боли не будет. Боли не будет. Боли не будет. Боли не будет. Кафе «Южанка»… Боли не будет… Автомат… Боли не будет… Калач… Мне приказал Калач…
Он шептал эти слова как заклинания, как молитву. Пусть боли не будет. Он не кричал только потому, что не было сил и потому, что тихий голос не приказал ему этого делать. Тихий голос всегда выполняет то, что говорит. Когда он шептал ему миллион лет назад о том, что сейчас придет боль, то боль пришла. Теперь она может уйти, нужно только сказать эти слова. Неважно, что их смысл не понятен, неважно, что он не понимает, кому их говорит. Боль должна отступить. Ему пообещал голос.
И Карась отвечал на вопросы подполковника Симоненко. А потом, ответив на три важных вопроса, замер в ожидании того момента, когда боль отступит. И боль отступила. Врач, тщательно проинструктированный Греком, потребовал, чтобы подполковник вышел из палаты и прекратил допрос. Симоненко вышел из палаты, а врач сделал Карасю укол.
Симоненко, с трудом выносивший запах мочи и экскрементов, остановился в коридоре возле открытого окна. Глубоко вздохнул. Все-таки чудо произошло. Несчастный случай принес в его руки убийцу. Более того, убийца даже смог назвать имя заказчика. Как же это Калач так подставился?
Не повезло. А Королю наоборот, подфартило. Жаль, что сейчас слишком поздно. Симоненко взглянул на ручные часы – двадцать один пятьдесят две. Завтра нужно с утра вызвать свидетельницу, провести опознание. Выставить охрану у палаты немедленно. Два человека с автоматами.
Отдав распоряжения, Симоненко спустился к машине. Душно. Темно и душно, как в кошмарном сне. Поехать снова к Королю, порадовать. Или лучше в управление.
– В управление, – сказал Симоненко водителю, сев на заднее сидение «волги». Нужно плотно пообщаться с экспертами.
Наблюдатель
Порядочные и воспитанные люди всегда приходят вовремя. Точность – вежливость королей. Где же их теперь найдешь – королей и порядочных людей? Нет, воспитанного человека найти можно, легче от этого не станет. Вот, например, он, Александр Гаврилин, как оказалось, очень воспитанный человек. Не зря его воспитывали столько лет. Семья, школа, армия, университет – это уже не в счет, пустяки и детский лепет.
