Петр Катериничев - Повелитель снов
– Чтобы понять это, каждый нередко тратит всю жизнь. Без остатка. Часто так и не узнав ответа.
– Потому что взрослые. Им не надо.
– Но и ты не ребенок, Аня.
– Здесь я себя взрослой совсем не ощущаю.
– С годами это пройдет. Аня, можно тебя попросить?
– Да. Нужно что-то сделать?
– Нет. Просто не выходи пока никуда, ладно?
– Почему?
– Я потом объясню.
– Хорошо.
– Поспи.
– Ты скоро будешь, Олег?
– Всегда.
– Не поняла.
– Это из песни. «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда буду я!»
– Ну вот, а говоришь – взрослый… Но ты перепутал слова. Там сначала, после солнца и неба, мама. «Пусть всегда будет мама…»
Я промолчал. Любое поминание о родителях для детей, выросших без них, – болезненно. Я свою маму могу вспоминать и – жалеть, что был с нею порою неласков, груб, что отсутствовал подолгу, не догадываясь позвонить, даже когда была такая возможность, вернее не желая этого делать: словно я взялся доказывать ей некогда, еще подростком, что могу принимать решения и жить сам, да так и не вырос… А Аня… Она лишена и воспоминаний, и чувства вины, и раскаяния… Или я ошибаюсь? «Ты перепутал слова…»
– Старость – не радость, – отшутился я.
– Нет. Ты взрослый, но по-прежнему – мальчик. Потому что видишь мир таким, каким желаешь видеть…
Желаю видеть… Вот только мир людей ломает и гнет нас всех под себя. И не терпит несоответствия себе – серому, строгому, рациональному либо, напротив, – карнавально праздному… Но и карнавальность эта вымученная; в ней люди пытаются проиграть то, что не дается им в жизни… И – проигрывают. И мир таков, что все готовы развлекаться, так ничем и не увлеченные, а потому лишенные действия, деяния, веры в то, что можно сдвинуть этот заплесневелый шарик, изменить время, найти свое и – себя в нем! Когда-то это именовалось подвигом.
Наверное, все это романтические бредни… Вот только куда придет мир без романтизма? К вялой телесной сытости и умственному убожеству?..
– Ты куда исчез, Олег?
– Задумался. Вот только о чем – и сам не пойму. Зачем – и подавно.
– Ты все поймешь. Просто – еще не время.
– Может быть. Пока, Аня? Мне пора.
– Только ты не пропадай, Олег.
– Не пропаду. Я же взрослый мальчик.
Глава 46
…Максим Максимович Розенкранц смотрел на меня из-под жестких седых бровей укрупненным толстыми линзами ничего не упускающим взглядом. Был он крупен, худощав, а карие глаза его были яркими, живыми, хотя на вид привратнику было далеко за семьдесят. И притом был он несколько несуразен, словно голову приставили к чужому телу; вернее, лицо его было странным, будто вылепленным для другого человека, – и нос, и губы, и щеки – все это выглядело… как обновка! Такое у меня выдалось первое впечатление: может, оттого, что щечки Максима Максимовича задорно поблескивали, кожа была без единой морщинки, вот только сеточка у глаз. Но и следов никакой пластической операции не чувствовалось, а впрочем, как и что я могу увидеть – это плохие «пластики» омолаживают наших эстрадных и прочих див, растягивая глаза до висков, высокие профессионалы и делают все по-иному….
Калитку в особняк Максим Максимович открыл после первого же звонка; провел в небольшую комнатку внизу, не без сарказма нареченную им «малой гостиной»; я попытался представиться «по форме», но Максим Максимович остановил меня:
– Александр Петрович звонил и всячески вас рекомендовал. Так что – чем смогу. Чаю?
Сказать, что чаевничать некогда и я тороплюсь? Но вся бестолковость моего положения в том, что некуда мне торопиться! Одни гонятся за тенью, другие – за иллюзией, созданной собственным воображением… Я же не понимаю в происходящем ничего! Ни того, что или кого ищу я, ни того, кто меня гонит!
Чайник – старый, закопченный – вскипел моментально; хозяин поколдовал с заваркой, разлил в стаканы в тяжелых серебряных подстаканниках, на каждом из которых был изображен библейский голубь с оливковой ветвью в клюве и было написано: «Миру – мир».
– Вид у вас усталый, Олег Владимирович. Словно вы не спали целый век.
– Бывает.
– Так о чем вам поведать?
– Скажите, к вам заходил этот человек? – Я вынул фотографию Дэвида Дэниэлса.
– О да. Он столь импозантен, что его нельзя не запомнить. А вы, кстати, чем-то похожи…
– Когда это было?
– Третьего дня.
– Во сколько?
– В шестом часу пополудни.
– И надолго он у вас задержался?
– До позднего вечера проговорили.
– На каком языке общались?
– На английском. С этим у меня хорошо.
– Австралийский акцент вас не смутил?
– Ну, пожалуй, только ускоренный темп речи и некоторые слова, какие он произносил непривычно, но я их понимал по контексту. К тому же у меня сложилось впечатление, что он таки уроженец туманного Альбиона: акцент наличествует, но выговор у мистера Дэниэлса классически английский.
– С чем он приходил?
– Посоветоваться.
– Насчет чего?
– Он хотел приобрести монету. Вернее – медальон.
– У кого?
– Он не сказал. Коллекционеры, знаете ли, весьма скрытные люди. И ревнивые.
– Вы коллекционер?
– Никоим образом.
– Специалист по антикварным медальонам?
– Тоже нет.
– Отчего Дэниэлс обратился к вам?
– Некогда я изучал различные оккультные практики… если можно так выразиться. Естественно, с научными целями. Работал в Новосибирском отделении Академии наук. В семидесятые годы довольно серьезно относились к феноменам экстрасенсорики, телепатии, телекинеза; мы старались опытным, экспериментальным путем, работая с людьми, обладающими заявленными способностями, подтвердить или опровергнуть названные явления. Создавали специальные приборы, проводили эксперименты…
– И как? Удалось подтвердить? Или – опровергнуть?
– Это сложный вопрос, молодой человек, и ваш довольно игривый тон…
– Извините. К неизведанному я отношусь с почтением, но в жизни руководствуюсь мудростью Сираховой: «Что дано тебе, о том размышляй, ибо не нужно тебе то, что сокрыто».
– Наверное, это самый разумный подход. Тем не менее я доктор физико-математических наук и философии.
– Сложить вместе – получится метафизика.
– Метафизика – сложное явление, и ей следует посвятить не одну беседу.
– А когда и как вы оказались в Бактрии, доктор Розенкранц?
– В начале девяностых наш институт захирел. А здесь…
– …был расцвет потустороннего.
– Опять шутите?
– Пытаюсь. Как и все, я суеверен, доктор, и отношусь к людям, дерзнувшим «поверять алгеброй гармонию», с почтением и опаской. Вот и стараюсь себя бодрить.
– Вы не выглядите напуганным. Но – усталым. Крайне.
– Бывает. Итак, вы консультировали Дэниэлса?
– Скорее мы беседовали.
– Почему он обратился к вам?
– Я же вам…
– Извините, я неверно сформулировал. Я действительно почти не спал минувшей ночью… Или минувшей зимой… Кстати, Максим Максимович, вы здесь живете?
– Да. Причем на полном пансионе.
– Вам так и не удалось обзавестись собственным домом?
– Домом – нет. Я одинок, у меня есть квартирка здесь, но в ней чувствуешь себя заточенным в склеп. Так уж прошла жизнь, что остался один. А здесь я кому-то нужен.
– Александру Петровичу Гнатюку?
– Не только. Бывают разные люди и по разным поводам. И пусть я здесь – не пойми кто: домовой, сторож, дворецкий, случайный собеседник, бесплатный психоаналитик, толкователь снов… Но все же рядом с книгами и с людьми. Не один.
– Толкователь снов?
– А кем были Фрейд или Юнг, по-вашему?
– Резонно. Так как на вас вышел Дэниэлс? Он же не мог прийти просто с улицы, постучать…
– Вообще-то мог, меня многие знают, но… Вы правы. Мне его отрекомендовали.
– Кто?
– Герман. Герман Найденов.
– Это которого все зовут Гошей?
– Да. Безобидный мальчик, очень ранимый и сочувственный. Он позвонил и сказал, что приехала Анета с отцом и было бы неплохо, если бы я согласился проконсультировать австралийца.
– Анету вы тоже знаете.
– Ее – хуже. Она уехала совсем маленькой. А Гошу, Мориса, всех их – хорошо. Городок наш – маленькая деревня, если считать Москву за большую.
– Кажется, у всех были проблемы с законом?
– Таков наш закон. Буква его строга, но не пунктуальна. Впрочем, что я вам рассказываю. Помните пословицу? «Закон что дышло»?.. И не только у нас. Во все времена и во все века закон защищал сильных от дерзких. И нигде никого не защитил, когда подошли сроки.
Глава 47
– А в чем проблема с этой монетой или медальоном?
– Проблема глубже. Жизнь так нежна, хрупка и непостоянна, что многие готовы на все, лишь бы склонить чашу весов в свою сторону. Их мало заботит такое эфемерное понятие, как «спасение души». Хотя понятие – простое и значимое: на древнем языке «душа» и «жизнь» – единое слово. Ну а что до монеты… Воочию ее никто из моих знакомых не видел; я тоже.
– Она действительно может обладать какой-то силой?
