Петр Катериничев - Повелитель снов
Глава 42
И что ж мне так горько? Оттого, что в каждом из нас живет ребенок и каждый хочет игры, соревнования и – победы?! Или оттого, что в каждом из нас живет взрослый, который знает еще до начала игры: победитель не получает ничего?
Над шоссе стелилось мутное марево зноя; ветер, что врывался в полуоткрытое окно, казался мне теперь жестким и даже шершавым, глаза слезились или… Или всем нам суждено попадать из скорлупы собственного мучительного уединения в незнакомый и пугающий мир, который мы видим только с одной точки и оттого не можем ни предвидеть события, ни влиять на них… И – зачем тогда живем? Чтобы исполнять чьи-то приказы? Просьбы? Собственные прихоти? Или мы все просто бежим от самих себя, от рутины собственных представлений о жизни, чтобы попасть в рутину чьих-то чужих, нам неведомых, незнакомых и оттого столь жестоких к нам?.. И отчего этот зной похож на мираж, на сон, на небытие?.. Ведь мертв тот, кто нападал, а я – жив!
Я жив. Просто мне страшно. Мне страшно умереть, так ничего не создав и не воплотив, даже не попытавшись это сделать… Мне страшно умереть, так никого и не согрев, и чувствовать, что душа моя не сгорает даже, как принято писать в романах – в пламени страстей или пороков, так – истлевает угольями во влажной и стылой нездешней ночи… А я… Я мчусь через сонное марево зноя, и мне начинает казаться, что того, что случилось несколько минут назад, что того, что случилось за весь этот день, что того, что случилось за всю мою жизнь, – не было вовсе… Так, приснилось нечто невнятное…
«Ты попал в тень города и в город теней»… Так, кажется, в сказке про волшебную лампу, исполнявшую любые желания… У меня желание всего одно: поспать. Ибо я совершенно перестал понимать, что происходит.
В Бактрию я въехал через старый город. Катил по его кривоколенным проулкам, но сказать, что не сбил кого-то чудом, было бы неправдой… Чудом здесь было встретить живых.
Набережная открылась вдруг, я вынырнул на нее с абсолютно недопустимой скоростью, кое-как разминулся с маршруткой и тут же едва не протаранил алый «феррари». Морис элегантно притормозил, поравнялся со мной, повернул голову, улыбнулся безукоризненно очерченными губами, вполне дружелюбно, а вот глаза… Они опять не улыбались. Или – он действительно не умел улыбаться?
– На ловца и зверь бежит, – сказал Морис.
– И кто из нас зверь? – резко спросил я и сам почувствовал, как напряжен голос. И немудрено…
– Оба. И оба – охотники. У итальянцев есть поговорка…
– …если ты на кого-то охотишься, то кто-то охотится на тебя. Ты хотел меня найти, Морис?
– Да.
– Зачем?
– Не договорили.
– Это нужно?
– Важно. Я не за того тебя принял.
– В этом мире все не то, чем кажется. Искал зачем? Только не говори «извиниться». Или – «отомстить». Это не про тебя.
– Жажда мести, как и зависть, присуща каждому.
– Ты кому-то завидуешь, Морис?
– Скажу «нет» – скажу неправду. Только не думай, что лучше меня. Ты такой же.
– Другой.
– Тебе так кажется. Каждый мужчина по жизни хищник. Ему нужно крушить, ломать, подчинять.
– И только?
– И только. Все мы – вольные стрелки. Остальные – невольные жертвы. Притом все люди душат друг друга – за место под солнцем. Как деревья в лесу. Вот и вся правда.
– Вся?
– Нет, конечно. Где-то я прочел: в человеческом мозгу девять миллиардов клеток. Люди, дожившие до глубокой старости, свершившие открытия и деяния, умирают, и выясняется, что они использовали только полтора миллиарда этих самых клеток. Остальные даже не просыпались.
– Качество ума определяется не числом клеток мозга, а количеством связей между ними. И они загораются, как фонарики, у кого-то – тусклым масляным светильником, у кого-то – взрывом иллюминации! У некоторых на слово «вино» лишь две ассоциации: «стакан» и «их горла». А можно увидеть и «Красные виноградники» Ван Гога, и пиршественные симпозиумы Перикла, и артистическое буйство Нерона и Каракаллы, и первое причастие Марии-Антуанетты, и блоковскую «Незнакомку», и «Незнакомку» Крамского, и вакханалии Лесбоса, и Сафо, и Лота с дочерьми, и комнату с зажженною свечой, и обнаженную девчонку, любившую искренно и безнадежно, и Александра, пирующего на развалинах Персеполя, и Сталина, провозглашающего здравицу уже приговоренным соратникам, и чудовище, выползающее из темных углов тоски, когда вино уже не имеет вкуса и аромата, и золотой блик заходящего солнца, играющий в пурпурном бокале, и Тайную вечерю, и снова – причастие… – Я замолчал, мотнул головой… И чего меня понесло вдруг? Нервы. Перенапряжение. Стресс.
Юноша смотрел на меня странно. Как на больного. Потом тоже мотнул головой, словно стряхивая наваждение, сказал:
– Когда я умру, я хочу, чтобы в моем мозгу не осталось незажженных и непроснувшихся…
– Воспоминаний? Чувств? Прозрений?
– Всего. В этом и есть моя правда.
– Людям нужна не правда, а видимость благопристойности.
– Тебе тоже, Дрон?
– Да. Мне тоже. Вот только является ли правдой то, что унижает в людях человеческое? Или это придумали подлые, чтобы не просто оправдывать свою подлость, но и заражать ею окружающих?
Глава 43
– Мне нужна правда. Но – настоящая. И не о людях. Обо мне. О Гоше. Об Эжене и Ане. О нашем прошлом. Жить без прошлого не мучительно даже… Как сказать… Такое чувство, что мы шестеро – пришельцы среди чужих.
– Съездил бы в Загорье. Узнал хоть малое.
– Недосуг было.
– Что так?
– Я очень резко начал жизнь. В карьер. И этот карьер едва не стал для меня могилой. Пришлось удалиться.
– Где странствовал?
– Сначала – Черная Африка, потом – страны Магриба.
– Искал волшебную лампу?
– Познавал главный закон алхимии.
– Свинец превращается в золото, если омыть его кровью?
– Да. И победитель не получает ничего.
– Кроме победы.
– Никто не знает, что это такое. И поле битвы всегда принадлежит мародерам.
– Мародерам достаются крохи. Золото течет к тем, кто омывал свинец в крови.
Юноша снова посмотрел на меня странно, словно я заговаривался. А мой переутомленный мозг гонял лишь одну почти паническую мысль: а не пересекались ли пути Мориса и Дэвида Дэниэлса? Спросить? А смысл?
– Ты не выглядишь проигравшим, – сказал я.
– Я не могу проиграть. Потому что не играю в игры с жизнью.
– А со смертью?
– Тоже. – Морис подумал, уточнил: – Теперь – тоже. И выражение «во что бы то ни стало» – уже не для меня.
– А раньше?
– Раньше… У тебя больше прошлого, Дрон, но и ты не знаешь, было ли в действительности это «раньше»… Мне вот совсем немного лет, но я чувствую себя уже очень старым. Все познавшим и постигшим. И притом понимаю, что я не понял даже краешка этого мира.
– А хочешь понять?
– Да. И прежде всего – кто я и откуда.
– Ты приехал повидать Анету?
– И ее. Просто… У меня здесь были проблемы.
– Теперь прошли?
– Да. Я ведь сюда из столицы. Познакомился год назад в Марокко с одной женщиной. Теперь она – высокопоставленная особа.
– И ты – при ней?
– Я сам по себе. Но пока – она мне нравится.
– Не боишься?
Морис даже не спросил чего. Загрустил, закрыл лицо руками, вздохнул:
– Вся моя беда в том, что я никого не боюсь в этой жизни. И ничего.
– А тебя – боятся?
– Может быть. Мне что, печалиться об этом?
Я пожал плечами.
– Если буду нужен… Мой телефон – вторая кнопка на твоем мобильном. Мало ли что.
– Спасибо, Морис.
– Не хочу навязываться, просто… Никого у меня нет в этом мире, кроме ребят. И еще… Я нравлюсь женщинам. Но никогда не встречал такой, как Аня.
– У вас…
– Нет. Люблю ее, как сестру. Младшую. Которой я долго заменял и брата, и отца. Но – очень люблю. Так что… В случае любой проблемы – звони. Сейчас… – Морис помедлил, закончил: – Я многое могу в этой стране.
– Очень высокопоставленная леди?
– Да. И еще. У дома я оставил человека.
– У какого дома?
– Где теперь Аня. Мало ли что.
– Из твоих бывших бродяг?
– Нет. Профессионал. Подполковник запаса. Ты не волнуйся, он грамотный. И очень быстрый. Я бы и сам – но приметен сильно.
– А он – нет?
– Нет.
– Тебе его твоя матрона сосватала?
– Не называй ее так. Да, она богата, известна, но притом очень нежна и крайне ранима.
– Бывает. Человек твой неприметный меня с налетчиком не спутает?
– Нет. И тебя, и Аниного соседа он знает в лицо.
– Откуда?
– Тебя Гоша сфотографировал утром, по моей просьбе. Соседа – еще раньше. Он отбыл до того, как вы приехали.
– Кстати, ты, часом, не прояснил, что за сосед?
– Обыкновенный. Помоложе тебя. На «порше».
– Ого.
– Сюда нередко состоятельные люди приезжают. Номера у него московские. – Морис задумался на минуту. – Хотя – ты прав. Я поспрашиваю.
– Только аккуратно.
– Дрон, я же местный. – Морис улыбнулся, мы пожали руки. – И – спасибо тебе, Олег.
– За что?
