Михаил Серегин - Алмазы Якутии
Выпрямившись, он стащил с головы шапку. Майор и остальные последовали его примеру.
– Ни хрена себе, – последними присоединились Владик с братом, спустившиеся с дерева.
– Я отказываюсь идти без оружия, – заявил Эдик, натягивая шапку. – Пусть Шепелев сам попробует с голыми руками в тайгу идти. Был бы сейчас автомат, Димыч бы живой остался.
– Заткнись, – бросил Карагодин, хотя в душе был согласен с подчиненным.
Он достал сотовый и вызвал летчика. Приказал ему ждать на том же месте, если они задержатся.
Потом вернулся к костру и набрал номер Шепелева.
– У нас проблема, Семен Никанорович, – доложил он, предчувствуя реакцию своего начальника.
– Опять?! – взревел Шепелев, подтверждая его опасения.
– Вечером объясню, у меня человек погиб. Напоролся на кабана.
– Черт бы тебя побрал, Карагодин!
– Ничего, – пробормотал начальник охраны, – теперь у меня к этому полярнику свои счеты.
Он спрятал трубку и посмотрел на разложенные у костра продукты.
– Давайте помянем нашего товарища. – Он отвинтил пробку с водочной бутылки и налил себе полный стакан.
Выпив две бутылки на пятерых и, почти не захмелев, начали собираться в обратный путь.
Соорудили из двух длинных жердей носилки, к которым кое-как прикрепили труп. Владик с Эдиком взялись за рукоятки.
– Тяжелый, черт, – недовольно пробормотал Эдик, шедший сзади. Его взгляд постоянно натыкался на обезображенное тело, и он то и дело сплевывал на снег.
Белый понуро тащил рюкзак с остатками провизии. Часто останавливались, чтобы передохнуть и принять очередную дозу водки.
Карагодин уже опустошил свою фляжку с коньяком и тоже прикладывался к сорокаградусной. От Владика с Эдиком, тащивших носилки, валил пар. Они взмокли уже после часа ходьбы и теперь шли отдуваясь и отплевываясь. Белый несколько раз менял то одного, то другого. Карагодин с майором сразу же дистанцировались от такой работы.
Николай Павлович шел впереди, внимательно следя за тем, чтобы не сбиться с пути. Майор, засунув руки в карманы бушлата, машинально топал за ним следом. Группа еще не вышла к тому месту, где след Родионова пересекался со следами лошади, когда на тайгу стали наваливаться быстрые якутские сумерки.
– Блин, – дыша как паровоз, пробормотал Эдик, – еще не хватало на ночь здесь застрять.
Он сказал это негромко, но начальник все же услышал.
– Ты, сволочь, – он подскочил к нему и, схватив за грудки, начал трясти, будто хотел вытрясти внутренности, – голос подаешь?!
– Отстань, Палыч. – Эдик, который после очередной перемены шел впереди, бросил носилки и обеими руками толкнул начальника в грудь.
– Ах ты, паскуда, – Палыч отлетел метра на два, едва не упав. Бешено вращая глазами, он выхватил пистолет и направил на Эдика.
– Выкидыш помойный! – заорал он, срывая злобу на подчиненном. – Жить надоело?!
– Остынь, Палыч, – подошедший сзади майор тронул его за локоть.
– Ты еще, мерзость продажная, – зыркнул на него начальник охраны, – лезешь со своими ублюдочными советами. Всех здесь положу!
Он уткнул ствол пистолета майору в грудь и щелкнул предохранителем. Побледнев как снег, майор выдержал его взгляд и, ничего не сказав, медленно повернулся к нему спиной. Пройдя несколько метров, майор обернулся. Карагодин все еще стоял, держа «ТТ» в дрожащей руке, направив ствол на него.
– Опусти пушку, Палыч, – майор остановился, разведя руки в стороны, – никто не посягает на твое первенство. Лучше пошли дорогу искать, а то действительно придется в тайге ночевать да еще рядом с покойником.
Майор поймал себя на мысли, что зря упомянул о Димыче, но слово не воробей… Как ни странно, а может, именно упоминание о погибшем товарище привело Карагодина в чувство. Поставив «тэтэшник» на предохранитель, он бросил его в карман и направился к Белому, который стоял немного в стороне, опустив перед собой рюкзак.
– Дай водки, – Карагодин остановился перед Белым.
– Сейчас, – скинув рукавицы, тот начал торопливо развязывать рюкзак.
Вытащив бутылку, в которой оставалось еще почти половина, он протянул ее начальнику. Отвинтив пробку, тот припал к бутылке и не отрывался до тех пор, пока не выпил все до донышка.
– Есть еще? – посоловевшим взглядом он уставился на Белого.
– Ага, есть, – тот снова начал рыться в рюкзаке, – вот, – он достал бутылку и протянул ее Карагодину.
– Пейте сами, – вяло махнул он рукой и нетвердой походкой направился на поиски следов.
Белый выпил с братьями и посмотрел на застывшего в нескольких шагах майора.
– Иди выпей, Максимыч, – предложил он.
Майор отрицательно покачал головой. Он полагал, что напиваться сейчас нельзя. Если они сейчас нажрутся, как Карагодин, то могут навсегда остаться в тайге. Попросту говоря, замерзнуть. Было уже плохо видно, следы не просматривались, и найти их сейчас было практически невозможно. Но что-то надо было делать. Карагодин шлялся где-то неподалеку, издавая время от времени нечленораздельные выкрики. Майор окликнул его.
– Дай пистолет, – он протянул руку.
Карагодин глядел на него непонимающим взглядом. Но все же искра здравого смысла мелькнула в его глазах. Он достал оружие и, держа его за ствол, протянул майору. – Правильно, Максимыч, – он уронил голову на грудь.
Карагодин вдруг снова встрепенулся и, словно загнанное животное, напряг слух.
– Вертолет, – пробормотал он, поднимая вверх руку.
Сняв шапку, чтобы не заслоняла уши, майор тоже прислушался. Действительно, откуда-то издалека доносился звук вертолетных двигателей. Звук становился все явственней. Наконец загрохотало где-то совсем близко. Значит, шли они правильно и только в самом конце немного отклонились от курса.
Было слышно, как вертолет опускается. Майору даже показалось, что он увидел между кронами на фоне серого неба тень вращающегося винта.
– Туда, – показал он рукой и пошел вперед.
Карагодин, петляя, как очумевшая от длительного бега лошадь, двигался следом. Боясь упустить начальников, ребята подхватили осточертевшие носилки и поспешили за удалявшимися силуэтами. К вертолету вышли минут через пятнадцать. Пришлось еще в темноте огибать болото. Когда, затолкав сперва подмерзший труп Димыча, все забрались в машину, Белый достал последнюю бутылку водки.
Глава 18
Вилен Михайлович проснулся, когда в комнате было еще темно. Ему показалось, что он слышит отдаленный рокот вертолета. Чертыхнувшись, он посмотрел на часы. «Пора», – решил он, поняв, что рассвет уже скоро. Нацепив шлепанцы на босу ногу, он добрел до туалета, чувствуя в голове тупую ноющую боль после вчерашнего самогона. – Пашка, вставай, – крикнул он в сторону гостиной, где на диване спал сын.
Сам он, не умываясь, прошлепал на кухню. Поморщился, увидев на столе грязную посуду, сухие корки хлеба и остатки салатов. Поднял со стола бутылку. Самогона оставалось на донышке.
– От дьявол, – ругнулся он и поплелся в кладовку. – Пашка, мать твою! – снова по дороге крикнул он.
Во рту было сухо и тоскливо.
«Сейчас, сейчас», – бормотал Вилен Михайлович, выгребая с верхней полки стеклянные банки.
Там, в самом дальнем углу у него была спрятана заначка – литр лучшего первача в пластиковой бутылке. Нащупав бутылку, он удовлетворенно хмыкнул. Его душу затопила сладкая волна предвкушения. Банки он оставил на полу, а с бутылкой вернулся на кухню.
Наконец, словно корабль после хорошего шторма, на кухню выплыл Пашка.
– Батя, – протирая заспанные слипшиеся глаза, он посмотрел на отца, – чего ты поднялся ни свет ни заря? Темень еще!
– Нас ждут великие дела, Паша, присаживайся. – Яковенко-старший открутил пробку и наполнил стаканы.
Прикрываясь от лампы, бьющей прямо в глаза, Пашка провел пятерней по непослушным волосам.
– Какие еще дела? – Он неприязненно посмотрел на стакан с мутноватой жидкостью.
– Ну, Паша, – отец бросил на него раздраженный взгляд. – Я вчера перед тобой полночи изгалялся, а ты еще меня спрашиваешь!
– А-а, – зевнул Пашка, – камушки, что ли?
– Ладно, – махнул рукой отец, – делаю скидку на то, что ты еще не проснулся. Давай выпьем и примемся за сборы.
– Какие сборы, батя? Водички бы попить.
Он поднялся и, прихватив стакан, набрал из крана воды. Отец подождал, пока он утолит жажду, а потом все равно заставил сесть за стол.
– Давай, – поднял он стакан, – один я не пью, а здоровье подправить нужно.
Пашка попытался было улизнуть, но Вилен Михайлович так зыркнул на него по старой конвойной привычке, что тот как подкошенный рухнул на табурет.
Выпив стакан до дна, Вилен Михайлович медленно выпустил из легких воздух и потянулся за пупырчатым огурчиком. Он взял его прямо рукой и, откусив половину, принялся с удовольствием хрустеть. Немного выждав, отрезал кусок ржаного хлеба и положил на него толстый шмат сала.
– Пей, не держи посуду-то, – прикрикнул он на сына, который все еще не мог опрокинуть в себя самогон, – это лекарство, а лекарство сладким не бывает. Зато потом будешь целый день как вот этот огурец. Учи вас, молодежь! Не держи, я сказал!
