Александр Проханов - Востоковед
Он думал о колокольне, которая вдруг превратилась в бабушку, в маму, в жену, в самых дорогих и прекрасных женщин, которых ему даровала судьба.
К вечеру за ним зашел другой постовой, скуластый коротыш, похожий на уйгура. Что-то сердито буркнул, требуя встать. Торобов оказался в знакомой комнате, но теперь за столом сидел худощавый, с утонченным лицом человек, в очках с золотой оправой. На его длинном смуглом пальце красовался перстень с черным камнем. Свежий, хорошо выглаженный камуфляж не скрывал белоснежную сорочку. Он предложил Торобову сесть.
– Господин Торобов, если я не ошибаюсь?
– Да, я Торобов Леонид Васильевич.
– Вы называете себя офицером российской разведки?
– Полковник российской военной разведки. Если у вас есть доступ к картотекам, вы можете в этом убедиться.
– С какой целью вы оказались в Сирии?
– Я уже сказал, что ищу контакт с Фаруком Низаром. У меня есть для него конфиденциальное сообщение от российского руководства.
– Я не знаю никакого Фарука Низара. И тем не менее что это за сообщение?
– Я могу передать его только Фаруку Низару. Скажу только, что оно касается военных действий.
– Мне вы не хотите довериться?
– При всем уважении, нет. С Фаруком Низаром меня связывает давняя дружба. Мы вместе готовили доклад Саддаму Хусейну о поставках российского вооружения.
– Как вы сюда добирались?
– Обычным транспортом. Попал под авиаудар русских самолетов.
– Это русские обеспечивали вам прикрытие с воздуха.
Сидящий за столом человек усмехнулся, слегка ударил ладонями по кромке стола, давая понять, что разговор завершен.
Появился сердитый уйгур и препроводил Торобова в камеру. За время, что он отсутствовал, в камере появился тюфяк и кувшин с водой.
Ночь была томительной. Снаружи слышались голоса, женский смех, урчание мотора, взывание муэдзина и далекая артиллерийская канонада. Он лежал на матрасе и чувствовал, как в темноте, за пределами камеры, за пределами города, среди путаницы человеческих отношений, коварных замыслов, лукавых мотивов и помыслов, решается его судьба. По законам таинственной химии в реторте, что находится в руках Господа Бога, смешиваются бесчисленные растворы, происходят реакции, выпадают осадки, среди которых конечным осадком является его судьба. Его жизнь, его смерть. Грядущее утро, которое либо продлит его существование на земле, либо его оборвет. Он, затеяв смертельную комбинацию, запустил реакцию и уже не способен на нее повлиять. Ему остается лежать на грязном матрасе, рядом с помойным ведром, уповая на волю Того, что держит в Своих дивных руках чашу его судьбы.
Утром в его камеру принесли маленький столик, скамеечку. На столик поставили блюдо с душистым пловом, чайник и чашку, вазочку со сластями. Он сидел на резной скамеечке, хватал щепотью рис, чувствуя запахи специй, глотая ломти мягкой баранины. Это угощение сулило смягчение его доли, внушало надежду, что его комбинация не провалена.
Охранник, теперь не уйгур, а круглолицый, с узкими глазами киргиз, повел его по коридору в комнату, где он уже побывал дважды. На этот раз из-за стола гибко поднялся моложавый человек с белесыми волосами, тонким лицом, играющими голубыми глазами. Он был подвижен, все его тело, губы, белесые брови, крылья узкого носа двигались, играли. Казалось, он пританцовывал, нервно-веселый, в такт какой-то страстной, темпераментной музыке. Он радовался появлению Торобова, как радуются чему-то новому, нескучному, не похожему на все, что являлось ему прежде.
– Прошу садиться. Господин Торобов, не так ли? Господин полковник, если я не ошибся в звании? – Его арабский язык был с акцентом, интонации давались с трудом, и Торобов подумал, что язык он изучал не в живом общении, а штудировал на кафедре восточных языков в каком-нибудь европейском университете. – Меня зовут Салах Новруз. До того как я принял ислам, меня звали Курт Зольде. Вряд ли вам знакомо мое имя.
– Отчего же? Вы немец, дизайнер. Человек, близкий к Фаруку Низару. – Торобов цепкой памятью удержал ту часть своей беседы с Джеханом Махди, где тот назвал имя немецкого дизайнера.
– Вот как! – весело удивился немец. – Для меня большая честь знать, что мной интересуется русская разведка. Вы действительно хорошо готовились, направляясь сюда.
– Я хочу увидеть Фарука Низара и выполнить данное мне поручение.
– В чем же смысл этого поручения?
– Нам нужны контакты с руководством ИГИЛ, чтобы обсудить некоторые стороны взаимодействия.
– Вчера, на дороге, вы стали свидетелем этих форм. Ответом на эти русские инициативы могло бы стать появление в наших рядах переносных зенитно-ракетных комплексов.
– Речь идет о мирном процессе. На одном из своих брифингов наш президент заявил, что ИГИЛ не представляет для России стратегической опасности.
– И после этого он прислал в Сирию бомбардировщики.
– Все это мне поручено обсудить с Фаруком Низаром.
– Фарука Низара нет сейчас в Сирии. Может быть, вы посвятите меня в суть поручения, чтобы я мог ему передать в самых общих чертах?
– Мне поручено передать сообщение только ему.
– Вы утверждаете, что общались с Фаруком Низаром в Багдаде?
– Мы сотрудничали. Я бывал у него дома. Вместе мы несколько раз посещали Саддама Хусейна.
– Как вы думаете, что заставляет российское руководство искать контакты с нами?
– Мотивы мне неизвестны. Но мне кажется, что в Кремле осознают безнадежность союза с Европой. Напротив, назревает война. Кремль хотел бы разгрузить свой южный фланг. Нельзя воевать со всем миром.
Курт Зольде взыграл. Острые плечи, кисти рук, нервная шея сотряслись мелкой судорогой. Глаза стали синими, мечтательными и жестокими. Губы порозовели, будто он раздавил во рту сочную ягоду.
– Современная Европа – это склад утомленных народов, погасших государств, мертвенных политиков. Европа – это рыба, у которой евреи выклевывают глаза, печень, сердце, а она только жалко шевелит плавниками.
Американский бык увлек через океан на загривке беспомощную изможденную деву, но, видит бог, из розовой пены вновь возродится прекрасная Афродита. – Курт Зольде говорил певуче и страстно, в голосе звучало обожание, ненависть и мечта.
– Германию после Второй мировой войны сожгли, пепел запаяли в цинковый гроб, зарыли в землю, залили бетоном, положили стальные плиты и сверху построили синагогу. Но эта синагога шевелится, ее качает. Сквозь сталь и бетон из подземного саркофага рвется к солнцу новая Германия. Великая исламская революция дует в поднебесную трубу, взывает к народам и странам. Бог возвращается в историю. История новой Европы – это возвращение к великим истокам, когда европейский дух вместе с германской готикой стремился в лазурь, когда музыка питалась глубинными тайнами германской судьбы, будила древних героев и уснувших валькирий и те мчались впереди великих полков и армий. Ислам своей богооткровенной энергией, своим упованием на божественную справедливость, своей необъятной мечтой плавит сухую коросту современного мира. И хлынул свет. Из этого света, как чудо, возникло «Исламское государство». Зеркало, которое отражает божественный свет, озаряя им душу отдельного верящего человека и целые, сбрасывающие оковы народы.
Курт Зольде испытывал восхищение, дрожал и звенел, как труба, сквозь которую дуют пророки. Торобову казалось, что перед ним человек, движимый не здравым смыслом, а перстом Божьим, даже если этот перст указывает в бездну. И от этого человека зависела его судьба, зависела судьба операции. И, стараясь не прервать это безумное песнопение, не спугнуть эту загадочную птицу с хищным клювом и небесной расцветкой, Торобов произнес:
– Вы художник, дизайнер. Вы создаете образ Великой революции, мирового государства, божественного преображения мира. Тогда зачем такая жестокость? Зачем эти отрубленные головы, запаянные в жидкое стекло? Зачем эти мученики в оранжевых балахонах с черными палачами за спиной? Эти античные шедевры, гибнущие под кувалдами бородатых безумцев? Разве это пленительный образ для человечества?
– Извержение вулкана ужасно, но и прекрасно. Старый мир умирает, и мы провожаем его на эшафот, как провожают приговоренного к казни. Старый мир содрогается от ужаса, посылает на нас самолеты и авианосцы. Но крылатые ракеты и бомбы отскакивают от клинка, который вздымает над головой казнимого отрок в черных одеждах.
Курт Зольде умолк, сник, стал усталым и вялым, словно вся его энергия улетучилась, как гаснущий факел. У переносицы в уголках глаз возникла болезненная синева. Губы стали бескровными, гибкое, как у гимнаста, тело одрябло. Он устало сказал:
– Вы, господин полковник, утверждаете, что были знакомы, даже дружили с Фаруком Низаром? Тогда согласитесь на необременительную процедуру. Мы отправим вашу фотографию туда, где сейчас находится Фарук Низар, и будем ждать ответа.
