Сергей Анохин - Самки
Вскоре после того, как Мишке исполнилось двадцать, ленинская политика мира вонзилась в Афганистан. В двадцать два старший лейтенант Волков командовал на Саланге спецротой – эти подразделения спешно воссоздавались через четверть века после хрущевского расформирования (наивный Никита Кукурузный посчитал, что после подавления бандеровцев и «лесных братьев» Советскому Союзу ЧОНы не нужны). После пятилетнего перерыва он снова стрелял в людей. И, в отличие от квартиры тринадцать, слабо понимал, зачем.
Думать было особо и некогда. Перстень успокоился тем, что обретает знания и умения, которые еще очень пригодятся. Приходится воевать за Топтыгиных, хреново, конечно, но ладно, хер с ними. Пусть попробуют мешать ему, когда он вернется. Сегодня он живет красиво. Завтра будет жить правильно.
В двадцать пять лет капитан ВДВ Волков уволился в запас по ранению. Гудок родной «стеклухи» манил, прямо сказать, не сильно. Советы однополчан крутились вокруг службы Топтыгиным на более спокойных местах.
Перстень выслушивал, улыбался, благодарил и старался в голове не держать. Но Дедуню, как выяснилось, похоронили аккурат в тот день, когда его часть прибыла на Саланг.
А кругом раскинулась целина жизни. Что ему и требовалось.
Перстень знал, что многое может. Уже знал – что, но пока не видел – как. И не чувствовал себя лишним человеком. Он был абсолютно уверен: каждый первый вокруг чувствует и мыслит в унисон с ним. И так же ждет дня и часа.
Жизнь провинциального городка вертелась вокруг двух заводов. Третьим градообразующим предприятием был НИИТМИ, по идее занимавшийся технологиями металлургии и металлообработки. Реальная отдача института от пятилетки к пятилетке устойчиво стремилась к нулю. Промышленно-транспортный отдел горкома давно примирился с этим и кандидатуру замдиректора по хозчасти утвердил автоматически. Тем более что биография кандидата впечатляла – сначала молодой рабочий, потом доблестный воин-интернационалист. Жаль, не успел вступить в партию, но не все же сразу.
Инновации не то чтобы пошли косяком, но несколько рацпредложений в области дизайна металлоизделий оживили процесс освоения и экономического апробирования новых технологий. Эта деятельность пересекалась с производством, ремонтом и сбытом. Спрос, как водится, сразу пошел двумя каналами: сверху – на заорганизованную просветку, внизу – в живую тень. Тем временем замдиректора Волков окончил аспирантуру и по праву ученого практика стал куратором экспериментальных мастерских НИИ.
Он умел командовать. Разрозненная спекуха с фарцлом быстро превратилась в спецроту. Объемы продаж пошли вверх вместе с заработками, поэтому замашки десантуры принимались без возражений. Восьмидесятые перевалили за половину. Главные Топтыгины валились на лафеты костяшками домино. Тем временем тень жила своей жизнью. В городке все увереннее осваивались теневики «новой формации», делавшие упор на цеха. Налетевшие после смерти Дедуни кавказские воры, специализировавшиеся на старозаветных грабежах и вымогательствах, вдруг стали обламываться под ударами новых парней, резко поднявшихся с весны восемьдесят пятого на безумии «сухого закона». Парни шли к Волкову, Волков отдавал бланки договоров на работу в семи кооперативах, учрежденных при НИИ. Машина набирала обороты, работая как движок военного вертолета.
Он не просто знал, не просто видел – он ощущал физически, как рычаг и штурвал, динамику правильной жизни. Людям вокруг него становилось только лучше, это он знал точно. Волков был спокоен за настоящее и будущее – он знал, что сумеет и это, и гораздо большее. Но уже не в провинции: местный УБХСС очень красиво и доходчиво расписал все нестыковки в бухгалтерской документации НИИ.
Времени прикрыться уже не было. Надо было срываться. Куда? Конечно, в Москву. Первопрестольная поразила широтой открывающихся возможностей. По сравнению с родным городишком это был Чикаго или Нью-Йорк.
* * *
Ностальгия по спокойным временам застоя создала легенду, что русская организованная преступность возникла после развала Советского Союза. Но это не так – она существовала все семьдесят пять лет коммунизма и была его неотъемлемой и необходимой частью. Она развернулась при Ленине, выжила при Сталине, продержалась при Хрущеве, а при Брежневе расцвела, поскольку выдыхающаяся плановая экономика не жила без «черного рынка». В уголовном мире прочно утвердились цеховики, умевшие «расшивать узкие места» дефицита куда лучше министров, начальников главков и красных директоров, не говоря о партийных понукалах-секретарях. Для расширения своего бизнеса, для успеха в конкуренции им пришлось объединяться в сообщества. Шальные деньги цехов начинали выхлестывать из тени.
И на них стервятниками слетались воры в законе – предтечи новорусского рэкета.
Они пришли издалека. Вор в законе появился еще в царской России. Но в конце 1917-го сходняк «законников» принял решение поддержать советскую власть: «грабь награбленное» пришлось вполне по воровскому сердцу. Кое-кто из лиходеев даже поступил на службу в ЧК, а хозяева ночной Таганки в угаре НЭПа строили московскую милицию.
Лет через десять – пятнадцать, когда «социально близкая» власть окрепла, стальной кулак НКВД не делал исключений. Блатных пускали в расход по 59-й статье – за бандитизм и нарушение порядка управления. ГУЛАГ ставил «законников» перед выбором: либо закорешиться с оперчастью и работать под «кумом», либо уйти в отрицалово, иначе говоря – под пулю в ров. Спасались те, кто принимал красную власть как данность, помогал операм и мордатым душить политических и бытовиков. Но и такие ждали иных времен, втихаря оттягиваясь песней «Правят мусора и коммунисты, славу, падлы, Ленину поют…».
И эти времена пришли. Гулаговская проволока ржавела. Выжившие правильные воры гордились собой. «Подментованные» простили сами себя. Подпольный мир дышал все привольнее. Потому что свободнее начинала дышать вся страна.
Но воры в законе считали, что живут своей жизнью, не оглядываясь на законы. Они не работали на государство. Не признавали красных ксив. Не заводили семей. Не пили и обычно не курили. Никого не били своими руками. Зато они воровали. Зато не боялись тюрьмы и зоны, где проводили полжизни. Зато лихой уголовный мир слушал их как непогрешимых и всемогущих, а страшная власть государства, скрежеща зубами, отводила глаза в сторону, бессильная перед самозваной властью подполья. Вор в законе короновался сходняком – и становился номенклатурой преступного мира. Коммунистический закон отражался воровскими понятиями. Пленум – сходкой. Указ – малявой. Бюджет – общаком. Пистолет исполнителя наказаний – финарем шустрилы.
И когда коммунистической власти пришел срок умереть, ее воровская тень шагнула на презираемый ею красный свет. «Бродяжня, к вам наш призыв! Наше время пришло!» – писали в 1989-м старые воры малявы на общий и усиленный режим.
Но воры сами не заметили, как коммунизм успел переродить их понятия и их самих. К началу «золотых девяностых» традиции хранила лишь небольшая группа стариков, заглядывавших на волю между многолетними отсидками, ворочавших безумными деньгами общаков и регулярно прогуливавшихся – понятия обязывали! – на вокзал или в метро, чтобы самолично увести лопатник.
Но, вообще-то, ушли в романтику прошлого правила не работать, не иметь семьи, жить скромно, не прикасаться к оружию. Разве что насилие вор в законе собственноручно не применял – на то хватало людей попроще. Все чаще воровской титул шел на продажу, старого «законника» теснил нафаршированный баблом «апельсин» из молодняка (что характерно: чаще всего из «лаврушников», кавказцев).
А главное, нарушилась основа основ воровских понятий: запрет иметь дело с властью. Воры в законе закрутили дела с чиновниками. Перемешали общаковые деньги с деньгами, уведенными из госбюджета. Сели за один стол с «погонами». Вложились в бизнес чиновных сынков и жен. Они пришли на «распил» России хорошо заряженными, с солидным первоначальным капиталом.
И вдруг самодовольное лицо вора натолкнулось на крепко сжатый кулак.
Поначалу коронованные не замечали таких, как Перстень. Но вдруг шустрилы, приходящие снимать деньги с цеховиков, стали падать – под ударами, под ножами, под монтировками, под битами, под пулями. Оказалось, цеховиков есть кому охранять. Возникшие из ниоткуда рэкетиры становились секьюрити у тех же цеховиков, превратившихся в российских частных предпринимателей. И начали организовывать собственные фирмы, нагло отказывавшиеся платить в воровской общак. Братва, бандиты, спортсмены – названий много, суть одна: дармоедов не кормим. Началась Великая Криминальная война воров с братвой.
Бригада Перстня начала с охраны новоучреждавшихся кооперативов. Несколько удачных терок принесли приличные премиальные. Деньги были вложены в оружие, закрутившееся между Россией, Абхазией и Таджикистаном. Новые деньги пошли в сигареты и водку, прокрутились, многократно воспроизвели себя и ураганом вошли в строительный сектор, дав на выходе несколько автоцентров и сопутствующих цехов.
