Андрей Троицкий - Адская машина
Психиатрическая больница, отгороженная от большого мира высоким глухим забором, погружалась в послеобеденную тишину, нарушаемую лишь жужжанием жирных зеленых мух.
Предъявив вахтеру удостоверение офицера ФСБ, Колчин дошел до главного корпуса, поднялся на третий этаж, постучал в дверь кабинета главного врача.
Место за большим письменным столом занимал худой лысоватый молодой мужчина в серой рубашке с коротким рукавом.
Увидев Колчина, мужчина отбросил авторучку, подобострастно выскочил из-за стола, тряхнул руку гостя.
— Русаков Константин Сергеевич, — представился главный врач. — Мне уже звонили из городского управления ФСБ насчет вашего визита. Мы очень вам рады... Честное слово, рады. Неужто из самой Москвы пожаловали? Надо же! Тысяча восемьсот верст как-никак...
Заискивающий голос Русакова, бегающие глазки, порывистые движения взволнованного, напуганного человека заставляли усомниться в искренности его чувств.
Русаков усадил Колчина за стол для посетителей, сам сел напротив. Раскрыл блокнот, но записывать было нечего. Тогда главврач, чтобы чем-то занять беспокойные руки, схватил со стола карандаш и стал крутить его между пальцами.
— Вот, ознакомьтесь.
Колчин вытащил из кармана пиджака выписанный в Москве документ, озаглавленный словом «постановление». В нем было написано, что на территории больницы будет проведена оперативная проверка и следственные мероприятия в рамках уголовного дела, возбужденного по статье 205 УК РФ (терроризм).
Когда главврач закончил знакомство с документом и пять раз подряд по слогам прочитал пугающее, приводящее в трепет слово «терроризм», его лицо как-то вытянулось, на лбу выступили капельки пота. Колчин придвинул к себе графин с кипяченой водой, взялся за стакан.
— Терроризм? — Русаков вытер мокрый лоб носовым платком. — Кто-то из наших пациентов отличился?
Колчин опустошил стакан в три глотка. Вода отдавала ржавчиной.
— Возможно, — уклончиво ответил Колчин. — Пока проверяем. Мне нужно ознакомиться с больничной документацией... Как долго вы храните истории болезней пациентов?
— Пятнадцать лет. А потом передаем их в архив Минздрава.
— Так вот, — кивнул Колчин, — меня интересует история болезни Веры Романовны Людович. Она скончалась пять лет назад.
— Тогда я еще здесь не работал.
Русаков облегченно вздохнул, успокоился. Вскочил, подбежав к телефону, вызвал своего зама по лечебной части.
— Михаил Евсеевич проводит вас в архив, — услужливо улыбнулся Русаков. — Пять лет назад он тоже здесь не работал. За это время сменилось все руководство больницы и почти весь медицинский персонал. Включая сиделок и медсестер. Такие вот метаморфозы!
— А врач Сомова еще работает?
Русаков скорчил плаксивую гримасу.
— Она трагически погибла, — скорбным голосом ответил он. — Но и это случилось до меня, вернее, при мне, но дела я еще не принял.
— Так. А что же случилось с Сомовой? Вы не в курсе?
— Она возвращалась домой после работы. — Русаков принялся с удвоенной энергией вертеть в руках карандаш. — Дело было зимой. Как раз прошел дождь со снегом, потом резко подморозило, платформа обледенела... Сомова поскользнулась и... и упала прямо под электричку. Ей отрезало руку выше локтя. Пока ее подняли на платформу, пока поднялись на гору за врачами, то да се... Короче, она истекла кровью.
— Грустная история, — кивнул Колчин.
— Между нами говоря, Сомова здорово выпивала, — сказал Русаков. — Имела, знаете ли, доступ к спирту... Сомова дружила с архивариусом, бывшей зэчкой. И после работы они вместе засиживались в архиве. После того случая эту женщину вскоре уволили...
Заместитель главврача по лечебной части Михаил Евсеевич Фишберг, рыхлый лысоватый коротышка лет тридцати пяти-сорока, провел Колчина в глубину двора, мимо длинных деревянных бараков, бывших солдатских казарм, а ныне лечебных корпусов. Подошли к одиноко стоящей потемневшей от времени избушке, где помещался больничный архив, Фишберг отпер дверь своим ключом, пропустил Колчина в помещение. Две смежные комнаты были с пола до потолка заставлены стеллажами, забитыми историями болезни и амбарными книгами. В окно бились мухи, духота была несусветная.
— Ставку архивариуса сократили, но мы и без него разберемся, — сказал врач.
— А вы давно здесь работаете? — спросил Колчин.
— В следующем месяце исполнится четыре года.
Фишберг открыл форточку, усадил Колчина за шаткий столик у окна. Вытащил и положил перед посетителем амбарную книгу, страницы которой были разделены вертикальными линиями на три столбика и исписаны мелким кудрявым почерком.
Через голову Колчина Фишберг заглянул в книгу, перелистал страницы, нашел нужную. Затем ушел куда-то за стеллажи и вернулся с довольно тощей историей болезни, на обложке которой были написаны фамилия, имя и дата смерти больной. История болезни открывалась документом, отпечатанным на бланке областной администрации.
«Отношение», — прочитал Колчин.
Далее следовал текст письма, адресованного главному психиатру города. Некто Евгений Щербаков, начальник жилищно-коммунального хозяйства области, просил тогдашнего главного психиатра принудительно обследовать старшего инспектора по строительству Веру Романовну Людович. Следующим документом оказалась служебная характеристика на Людович, подписанная все тем же Щербаковым.
«В поведении В. Р. Людович отмечаются аномалии: перепады настроения, истерики, угрозы в адрес сослуживцев. Она постоянно выдвигает в адрес руководства областной администрации бредовые обвинения, в присутствии посторонних лиц разглашает коммерческие и иные тайны, клевещет на высокопоставленных чиновников. Кроме того, Людович страдает манией преследования».
И далее в том же духе.
Характеристика больше напоминала донос в духе сталинской эпохи. Далее начиналась непосредственно история болезни: результаты анализов, заключения лечащего врача Сомовой. И наконец, диагноз, поставленный главврачом больницы Гойзманом: параноидальный психоз.
В истории болезни не было ни слова о процедурах, назначенных врачами. Лишь коротко сказано, что Людович прописан курс лечения нейролептиками.
— Вот тут написано, что Людович лечили нейролептиками, — Колчин провел пальцем по неровным рукописным строчкам. — А какие именно препараты ей кололи?
— Здесь вам не Москва, — усмехнулся Фишберг. — Нам достаются самые дешевые лекарства. Используем те, что есть на областном аптечном складе.
Лечащий врач вела историю болезни от случая к случаю, интервалы между записями — две-три недели. Сомова писала: «Больная Людович забывает имена и внешность окружающих людей, ничем не интересуется, не следит за собой. Жалуется на то, что с каждым днем у нее слабеет зрение. Медперсонал заставляет ее проходить гигиенические процедуры принудительно. Переведена из отдельного бокса в палату на пять мест».
Через пару страниц другая запись, сделанная спустя два месяца: «У Людович отмечается обостренный беспочвенный страх, бред преследования. Людович утверждает, что с ней хотят свести счеты ее враги. Они охотятся за больной, хотят ее отравить, зарезать столовым ножом, выбросить из окна, утопить в ванной. Людович переведена в общую палату на десять мест».
За две недели до смерти Людович Сомова сделала последнюю запись: «При встрече с мужем Людович не проявила радости, даже не сразу узнала его. Новостями не интересуется, новые факты не воспринимает. Апатична, наблюдается деградация интеллекта и памяти. Целыми днями лежит на кровати, отвернувшись к стене. С больными контакта не поддерживает. В то же время на аппетит жалоб нет. Людович с жадностью ест все, что приносит муж. Жалуется на ослабленное зрение».
— Что, по-вашему, произойдет, если нейролептики в течение пяти месяцев колоть здоровому человеку? — спросил Колчин заместителя главврача.
— Через некоторое время, скажем через три-четыре месяца после начала регулярных инъекций, наступает слабоумие, — нехотя ответил Фишберг. — Происходит токсическая энцефалопатия с признаками снижения памяти и интеллекта. От хронического отравления нейролептиками может наступить смерть.
— Например, вследствие сердечно-сосудистой недостаточности?
— Совершенно верно.
Колчин закрыл историю болезни.
— Да, не хотел бы я стать вашим пациентом, — констатировал он, угрюмо усмехнувшись.
— Вам подобное не угрожает. Если вы интересуетесь этой Людович, то надо в первую очередь покопаться в архивах областной администрации, где она работала, — посоветовал врач. — Там вы, думаю, скорее найдете...
— Там я уже был, — покачал головой Колчин. — Результаты — нулевые.
Фишберг придвинул табурет, сел к столу.
— Слушайте, мне абсолютно до фонаря, что происходило в этой больнице до моего появления, — усмехнулся он. — Я вообще за свое место не держусь. После института я пять лет работал в психиатрическом диспансере, год назад предложили место заместителя главного в этой обители. Потому что других кандидатов на должность не оказалось. Но никаких перспектив мне тут не светит. Да и от города далековато... Поэтому могу вам честно сказать пару слов про эту Людович. То, что слышал от нянек и сиделок. Все, правда, на уровне слухов. Вы ничего не сможете доказать в суде, даже если очень этого захотите.
