Виталий Гладкий - Чужая игра
— Спасибо на добром слове.
Наверное, Виктор Егорович все-таки уловил в моих словах горькую иронию. Он посмотрел на меня своим гипнотическим взглядом, пожевал губами, а затем решительно сказал:
— Ладно, исторический и технический экскурс закончены, приступаем к увязке пунктов плана оперативных мероприятий. Ведерников, я сейчас познакомлю вас с нашими сотрудниками, которые будут отвечать за вашу безопасность. Естественно, помимо других обязанностей.
Виктор Егорович включил селектор:
— Капитан! Офицеров, ожидающих в дежурке, — ко мне.
Спустя две-три минуты в комнату вошли два парня.
Один из них был высокий, худой и жилистый. Несмотря на рост и внешнюю неуклюжесть, двигался он легко и грациозно — как сильно отощавшая пантера.
Второй, ростом не ниже первого, со смешливым выражением на резко очерченном грубоватом лице, обладал удивительно мощной и в то же время гибкой фигурой и пудовыми кулачищами с грубыми мозолями на костяшках.
— Здравия желаю, товарищ полковник! — браво рявкнул второй.
Но во фрунт не стал, держался вольно и раскованно.
— Здравствуй, Волкодав, — поморщился Виктор Егорович. — И ради бога, не ори. Ты не на параде.
— Понял. Не повторится.
— Знакомься, это ваш «объект» — майор Ведерников.
— Наше вам, — небрежно бросил Волкодав и сел.
При этом он успел окинуть меня оценивающим взглядом с головы до ног.
— Это Акула, — показал Волкодав на своего напарника. — Хороший, воспитанный мальчик. — Он ухмыльнулся. — Да садись ты… не торчи столбом, — сказал он Акуле.
— Полковник Латышев, начальник местного УБОП, — представил моего шефа Виктор Егорович и добавил: — Питон…
— Питон? — В голосе Волкодава послышалось удивление. — Вот это встреча… Наслышан… Здравствуйте, товарищ полковник.
Они обменялись крепкими рукопожатиями.
Во взгляде Волкодава сквозило нескрываемое уважение. Похоже, Латышев в их системе был не последним человеком.
И еще я заметил один необъяснимый факт.
Когда Волкодав наконец присмотрелся ко мне, я заметил, что он сильно удивился. У меня создалось такое впечатление, что Волкодав меня знает.
Но откуда? Ведь мы прежде никогда не встречались…
Никогда?
Киллер
Меня на время приставили в качестве личного телохранителя к дочери Наума Борисовича, взбалмошному симпатичному существу девятнадцати лет.
Звали это существо Лилия.
Но если это, судя по имени, и был цветок, то из тех, что растут в джунглях и пожирают зазевавшуюся живность.
Конечно же меня на столь «важный» пост воткнул этот сукин сын, кореец Чон.
Лилия закончила обучение в американском колледже и решила немного отдохнуть на родине перед следующим образовательным этапом в жизни.
Она была дочерью Витаускаса от первого брака с литовкой. Папаша ей ни в чем не отказывал, но воспитанием не занимался.
Мать Лилии эмигрировала куда-то в Европу с новым мужем и общалась с дочерью эпизодически. Наум Борисович купил Лилии трехкомнатную квартиру в центре города, по-царски обставил, подарил ей к совершеннолетию «мерседес» и снабжал карманными деньгами.
На этом его участие в жизни и воспитании дочери заканчивалось. Если не считать прикрепленного к ней телохранителя из числа охранников банка.
Этот «цветочек» слыл пожирателем телохранителей. Я был у нее уже четвертым по счету.
Первый сбежал сам. Естественно, из банка его уволили. Наверное, это был умный парень — он просто решил не искушать судьбу.
Второй оказался придурком — он имел неосторожность приударить за Лилией. Которая его на этот «подвиг» и спровоцировала.
Финал любовной истории был печальным. Парня измочалили до полусмерти по приказу Чона свои же товарищи, и теперь он ходил на костылях и влачил нищенское существование.
Третий, мой предшественник, оказался хитрее всех. Не выдержав назойливых приставаний «цветочка», он слег в больницу.
Его оперировали — что-то там вырезали, скорее всего, аппендикс, хотя он его и не беспокоил, — и теперь хитрец блаженствовал, получив длительный оплачиваемый отпуск и приличную страховку.
Когда опечаленные ребята узнали, кто следующий на очереди, их ликованию не было предела. Правда, при всем том они меня просветили насчет моего будущего «объекта» и выразили соболезнование.
Я это намотал на ус. И отложил за пазуху еще один камень для Чона.
Но как бы там ни было, а работа есть работа.
Черт бы ее побрал…
В квартиру Лилии я заявился утром. Она жила в охраняемом милицией доме и в ночном надзирателе не нуждалась.
Тем более, что менты получили строгий приказ начальства — дочь Витаускаса из дома вечером или ночью без сопровождения телохранителя не выпускать ни под каким предлогом.
Наум Борисович учел все.
Ей уже позвонили, потому дверь она открыла сразу, едва я назвал пароль.
— Какой миленький… — сказала Лилия.
И, лукаво стрельнув глазами, побежала переодеваться.
Наверное, она была похожа на мать: высокая, статная, белокурая и с грудью, которую не мог удержать никакой лифчик.
В общем, посмотреть было на что.
Лилия не могла называться красавицей в полном смысле этого слова. Но раскрепощенная американским образом жизни и от рождения награжденная определенным шармом, она могла забить баки кому угодно.
Тем более, что одевалась Лилия со вкусом.
Ее костюмы и платья шились вовсе не в наших мастерских, у какого-нибудь закройщика из Торжка, а в Париже или Лондоне.
— Куда едем? — спросил я, когда сел за руль «мерседеса».
— Куда хочешь, — беззаботно ответила она.
И, явно рисуясь, закурила длинную сигарету.
— Мне все равно…
«Ну-ну… — подумал я, мысленно улыбаясь. — Я тебе сделаю предобеденный променад…»
Улицы города уже расчистили от снега, и «мерс» катил неслышно, будто плыл по тихой воде на холостом ходу и по течению.
Я не поехал в центр, как предполагала Лилия, где были различные магазины с импортными шмотками, бары, работающие с утра, и другие увеселительные заведения вплоть до кегельбана и клуба бильярдистов, куда она, как мне доложили, любила захаживать.
Я свернул с центральных улиц и взял курс на рабочее предместье. Здесь вросшие в землю почти по окна дома, построенные еще в довоенное время, напоминали застарелый лишай, проглядывающий сквозь рубище юродивого.
Сначала Лилия не обращала внимания на дорогу. Она сидела положив ногу на ногу — это чтобы я сразу же оценил ее прелести, — подпевала динамику и курила сигарету за сигаретой.
Но когда достаточно плавная езда вдруг прервалась особо глубокой колдобиной, скрытой под снегом — на окраинах снегоуборочные машины и не ночевали, — она встрепенулась. И в диком недоумении уставилась на подслеповатые оконца и крыши, покрытые толем, ржавой жестью и еще черт знает чем.
— С ума сойти… — прошептала она в изумлении. — Ты куда меня везешь?!
— Как вы приказали — куда глаза глядят.
— Но это помойка!
— Я вас привез в свои любимые места.
— Любимые… места? — Она вдруг захохотала взахлеб. — О святая Мадонна… Я такого козла отродясь не видала… Трам-тарарам!
Лилия произнесла последнюю фразу по-английски. Но звучала она совсем по-русски — это была отборная американская брань.
Наверное, «цветочку» и в голову не могло прийти, что какой-то недоумок, умеющий лишь махать кулаками, может смыслить в иностранных языках.
А я, понятное дело, как-то «упустил» этот момент, когда заполнял в отделе кадров банка анкету личного учета.
Я с деланым удивлением спросил:
— Что вы сказали?
— Поворачивай оглобли, дорогуша! — зашипела она рассерженной кошкой.
— В какую сторону?
— Едем в центр, в кегельбан. Нужно отвлечься, а то у меня мульки в глазах от твоих «достопримечательностей».
— Как прикажете… — пожал я плечами.
— В следующий раз я куплю карту города и намечу маршрут, чтобы ты опять не поехал в очередную дыру.
— Я в полном вашем распоряжении…
Кегельбан впечатлял.
Похоже, в него вложили солидные деньги: американское оборудование, отделка итальянским мрамором, шикарный бар с темнокожим барменом — явно произошедшим от легкомысленного увлечения одной из наших дур, разделившей постель с негритосом из какого-нибудь племени мумбо-юмбо.
Лилия здесь была своей.
Она фамильярно похлопала по литой груди глыбастого охранника, подставила щеку для поцелуя метрдотелю, симпатичному малому с блудливыми глазками, сказала какую-то скабрезность улыбчивому мулату, который предупредительно хохотнул и тут же приготовил ее любимый коктейль.
— Что ты будешь пить? — вдруг спросила она у меня. — Коктейль или что-нибудь в чистом виде?
— На работе я не пью.
