Андрей Воронин - Я вернусь...
Праздники Зимин ненавидел лютой ненавистью по-настоящему делового человека, который периодически, бог знает сколько раз в году, в заранее определенное время сталкивается с невозможностью решить самые простые, будничные и в то же время не терпящие отлагательств дела. Календарь буквально до отказа был набит праздниками; иногда Зимину начинало казаться, что весь год состоит из одних праздников – естественно, не считая выходных дней и отпусков. Но если восьмого, скажем, марта до кого-то еще можно было достучаться, пускай себе и ценой нечеловеческих усилий, то первое января стояло вообще особняком. Все вокруг были пьяны в стельку, или находились на полпути к этому состоянию, или же, наоборот, отсыпались после бурно проведенной ночи. Исключение составляли разве что водители общественного транспорта, но к этой категории городских служащих у Зимина никаких дел не было. Ничего не работало, а то, что работало – в основном, продовольственные магазины и отдельные коммерческие палатки, – не представляло для Зимина интереса. Поэтому первый день наступившего года Зимин обычно проводил в состоянии мрачном и подавленном, на звонки подвыпивших знакомых отвечал сухо и лаконично, а то и вовсе не отвечал.
Он, конечно же, старался не планировать на первое января никаких дел. Он-то старался, но делам на это было наплевать, они возникали сами собой и настоятельно требовали к себе внимания. Положение сильно осложнялось тем, что в течение последних шести месяцев Зимину фактически приходилось тащить на себе не одну, а две фирмы – свою и Адреналина. Новоявленный "гуру" в полном соответствии со своим новым мировоззрением совершенно запустил дела и разгребать завалы, судя по всему, не собирался. Ему было не до того: он думал, оттачивая до кинжальной остроты постулаты своей веры, а в промежутках кровянил физиономии членам Клуба, получал по зубам сам и вел тихую партизанскую войну со всевозможными игорными заведениями, от лохотронщиков на рынках и вокзалах до владельцев самых дорогих казино.
Просто бросить фирму на произвол судьбы Зимин не мог: фирму было жаль. Можно было бы, конечно, объединиться, слить две фирмы в одну, но это дело упиралось в Адреналина. Адреналин ничего объединять не хотел, потому что для этого требовалось хотя бы минимально сосредоточиться на делах, куда-то ехать, что-то подписывать, утрясать и оформлять, а ему было недосуг. Недосуг! Он так и сказал Зимину в последний раз: "Извини, Семен, но мне сейчас недосуг. Давай поговорим об этом позже, о'кей?" И уехал на своей битой-перебитой, потерявшей товарный вид "каррере" на Белорусский вокзал – уродовать несчастных, запуганных лохотронщиков, бить стекла в их киосках и надевать им на уши их лотки, потому что это ему казалось важнее.
Может, с его точки зрения это было важно, но Зимину казалось главным другое: дело. Дело не виновато, что ты его создал из ничего, на пустом месте, как ребенок не виноват в том, что его зачали. Если продолжить аналогию, то Адреналин заслуживал того, чтобы его по закону лишили родительских прав, от которых он сам уже фактически отказался. Сам Зимин не претендовал на роль усыновителя, но и отказываться не собирался; более того, он считал несправедливым, если бы фирма Адреналина досталась кому-то другому.
Он имел на это полное право: в конце концов, кто, как не Семен Зимин, неоднократно спасал профуканные Адреналином деньги? Сколько раз он выручал друга молча, не ожидая наград и благодарности, просто из дружеского расположения к Адреналину и ради надежд, которые возлагал на свой союз с ним.
Но Адреналин... Адреналин как будто задался целью в кратчайший срок разрушить все, что создавалось годами упорного совместного труда. Он запустил свои дела настолько, что даже Зимин не подозревал, как все плохо. И когда грянула аудиторская проверка, он был ошеломлен ее результатами.
Проверка Адреналиновой фирмы закончилась двадцать восьмого декабря; тридцатого в Клуб явился этот чертов подполковник из уголовного розыска и спутал Зимину все карты, так что теперь, первого января, все по-прежнему оставалось зыбким и неясным. Кабинеты в Адреналиновом офисе все так же были опечатаны, счета арестованы, дела стояли, и Адреналиново геройское сидение в офисе в течение целого рабочего дня – подумать только, подвиг какой! – было как мертвому припарка.
Узнав о результатах проверки – естественно, не от аудитора, которого он в глаза не видел, а опять же от Зимина, – Адреналин лишь легкомысленно махнул рукой.
– Тебя же посадят, дурак, – сказал ему Зимин. – Тебя посадят, фирму пустят с молотка, и пойдешь ты как миленький проповедовать свои идеи зекам. А зеки, Леша, это тебе не московские бизнесмены. Они с тобой по-честному драться не станут. Посадят на перо, и делу конец.
– Авось, не пропаду, – с тупой самоуверенностью заявил Адреналин. – И вообще, чего ты суетишься? Кто, говоришь, проверку проводил? Сидяков? Так он же наш, чего тут волноваться!
– Леша, – предупредил Зимин, – опомнись! Сидяков – человек непростой. Ты же его знаешь! В первую очередь он свой собственный, во вторую – государственный и только в третью – твой. То есть наш. Он карьеру делает, Леша. Думаешь, станет он ею из-за тебя рисковать?
Это была правда. Сидяков действительно регулярно посещал Клуб и дрался с угрюмой яростью раненого тиранозавра. Однако в Клуб приходили разные люди, и далеко не все они всерьез воспринимали Адреналиновы бредни. Глядя на этих людей, Зимин невольно ловил себя на скользкой аналогии с христианством. Сколько на Руси православных? Сколько народу ходит в церковь, крестится, проезжая мимо нее в машине, крестит своих детей и палец о палец не ударяет в дни церковных праздников? Много. Ох, много! А много ли таких, что живут согласно заповедям Христовым? Раз-два – и обчелся. То же и с Адреналиновой новой верой, или философией, или как там он ее называет...
Зимин, например, остыл довольно быстро; что же до государственного аудитора, принципиального карьериста Сидякова, так тот и вовсе не загорался. Посещения Клуба помогали ему, как и Зимину и множеству других клубменов, разрядиться, снять стресс, дать выход накопившейся за неделю агрессии, но и только. Это был своеобразный наркотик, но на разных людей он действовал по-разному. Адреналину, например, а также некоторым его самым верным последователям он как ударил в голову, так больше и не отпускал. Необратимые изменения психики – вот как это называется. У людей же психически здоровых и крепких действие этого наркотика начиналось и заканчивалось на уровне мышечных реакций и простейших рефлексов: подрался – хорошо, не подрался – плохо. Сидяков же, черт бы его побрал, обладал психикой такой устойчивой, что впору задаться вопросом: а есть ли она у него вообще, эта самая психика?
И вот теперь в руках этого человека находилась судьба Адреналиновой фирмы, самого Адреналина и отчасти Семена Зимина. А Адреналин и в ус не дул!
– Спокойно, Сеня, – сказал он, – не суетись. Я с ним сам поговорю, он и отстанет. Только не сейчас, ладно? Чуток попозже.
Зимин в ответ лишь тоскливо вздохнул. С того момента, когда стало ясно, что дело пахнет керосином, он разговаривал с Сидяковым раз десять. Разговаривал по-разному: и на жалость бил, и клубной солидарностью тряс, и просил, и умолял, и с подарками подъезжал, и даже деньги совал, – но Сидяков был непоколебим. Он со дня на день ожидал повышения, и сомнительные истории ему сейчас были ни к чему. Зато громкий процесс над растратчиком Адреналином оказался бы для его карьеры весьма полезным, и Сидяков даже не думал это скрывать. Он был предельно откровенен с Зиминым, в лучших традициях Клуба, и окончательно умыл Зимина при помощи Адреналиновой же проклятущей философии: каждый за себя, выживает сильнейший, альтруизм и взаимопомощь – дерьмо собачье.
Все это Зимин изложил Адреналину подробнейшим образом, но тот опять лишь рукой махнул, будто муху отгонял.
– Переживем, Сеня, – сказал он. – Прорвемся. Знаешь, какое у меня ощущение? У меня, Сеня, предчувствие, что все это как-нибудь само рассосется. Раньше рассасывалось и теперь рассосется. Впервой, что ли?
У Зимина даже дух захватило от таких речей. Рассосется! Как же ему было не рассосаться, когда рядом всегда оказывался Сеня Зимин? Его стараниями все и рассасывалось, но Адреналин-то об этом даже не догадывался, а если догадывался когда-то, то теперь уже забыл...
Словом, Зимин понял, что действовать ему снова придется в одиночку: думать, решать, утрясать и заглаживать, чтобы все было, как всегда, шито-крыто. И он предпринял кое-какие меры, весьма действенные, прибегнув к одному апробированному способу, но тут в Клуб приперся этот дурак подполковник, и все опять полетело к чертям, застопорилось и отложилось на неопределенный срок. А главное, опять нужно было рыскать по городу в поисках необходимых реактивов – это первого-то января! – а потом ехать на дачу, пробиваться сквозь сугробы, печку топить, мерзнуть и всю ночь сидеть в подвале над перегонной установкой – смешивать, выверять пропорции, добавлять, разводить, опять смешивать... Химия, блин! Все же не зря он пять лет уродовался в своем химико-технологическом! Сколько времени прошло, и, гляди ж ты, пригодилось образование! Кто бы мог подумать...
