Сергей Донской - Арктическое вторжение
Латвия известна не только бережно хранимыми шедеврами архитектуры и народными традициями, но и теплым побережьем Балтийского моря, десятками современных курортов, озерами, минеральными источниками и живописными ландшафтами.
Из географического справочника
Латвия – страна небольшая, но морей, рек, озер и прудов в ней очень даже много. Ну а там, где вода, там и рыба. Раз много воды – значит, и рыбы должно быть немало. Но получается все наоборот. Объем вылова рыбы в море за последние лет 10—15 сократился на порядок. Латвия, еще полтора десятилетия назад бывшая великой рыболовной страной (она занимала третье место в мире по количеству промысловых судов), стала даже не заурядной, а просто незаметной морской окраиной.
PRODUCT.RU, «Золотая рыба»
«Всего лишь человек» Глеб Грин смотрел в зеленые глаза немецкой овчарки и думал, что нет на свете собаки умнее и преданнее, чем эта.
Похоже, генерал Верещагин тоже думал так, поскольку держал у себя дома только немецких овчарок. Когда очередная любимица умирала, Верещагин брал лопату и собственноручно копал могилу в дальнем конце запущенного сада. Потом поднимал на руки отяжелевшее собачье тело, относил его к яме и хоронил, время от времени прикладываясь к плоской фляге. Никому из посторонних присутствовать при этом не позволялось. Начальник Управления федеральной охраны не мог допустить, чтобы его увидели со слезами на глазах.
Таких безымянных могил насчитывалось у ограды ровно шесть. Увидев их однажды, Грин прикинул, что при среднем сроке жизни овчарок Верещагину должно быть не менее восьмидесяти лет. Это при условии, что он завел себе первую собаку еще будучи сопливым пацаном. Однако генерал не походил на дряхлого старца. Шестьдесят, максимум шестьдесят пять лет. С неизбежным пузцом, но без избыточного веса. Слегка плешивый, зато в остальном мохнатый, как шмель. И голос соответствующий – низкий, гудящий.
– Нравится? – прогудел он, вороша кочергой поленья в камине.
Грин, не отрывая взгляда от лежащей на полу овчарки, ответил вопросом на вопрос:
– Опять Астра?
– Других кличек не признаю, – сказал Верещагин. – И пород тоже. Овчарки, только немецкие овчарки. И все поголовно Астры.
Услышав свое имя из хозяйских уст, Астра чутко шевельнула ушами и слегка отползла от пылающего камина, откуда то и дело вылетали угольки. Затем, снова положив тяжелую морду на лапы, уставилась немигающим взглядом на Грина. Это не было проявлением особой симпатии. Овчарка следила за гостем на тот случай, если ему вздумается обидеть ее двуногого бога, пахнущего алкоголем и табаком.
Верещагин не курил – он дымил, как паровоз. Сигарета почти постоянно находилась в его пожелтевших от никотина пальцах. Челюсти у него были вставные, поэтому трудно было определить, насколько сильный вред причинило курение генеральским зубам. Впрочем, настоящие зубы отсутствовали уже давно. Табак сожрал их, а теперь вплотную занялся легкими Верещагина – вернее, тем, что от них осталось.
– А знаешь, почему Астра? – неожиданно спросил Верещагин. – Сигареты были такие, дешевые и крепкие. Но начинал я не с «Астры», а с «Друга». Красная квадратная пачка, а на ней золотистая овчарка. Красиво. Сгубила меня эта красота. Мир-то она, может, и спасает, а людей гробит.
«Люди сами себя гробят», – мысленно возразил Грин, без особой охоты попивая домашнюю генеральскую наливку. То ли крыжовник, то ли смородина, или что там еще произрастает на участке в Кунцево? Что бы то ни было, а результат всегда один. Плодово-ягодное пойло, которое приходится не только пить, но и нахваливать.
– А люди, в свою очередь, всех окружающих гробят, – совсем уж неожиданно заключил Верещагин, прикуривая от бронзовой зажигалки. Генерал был весь из себя солидный и допотопный, как антикварный дубовый шифоньер, и такой же прочный, непрошибаемый.
– Вы о моем задании? – предположил Грин.
– Я о людях. И о собаках, например. Наши четвероногие друзья. – Он наклонился, чтобы потрепать овчарку по холке. – А мы их усыпляющими укольчиками, когда нюх начинают терять. Спите спокойно, дорогие товарищи. Земля вам пухом.
В генеральском голосе проскользнули плаксивые нотки. Должно быть, он успел немало принять на грудь до приезда Грина и пока что не собирался останавливаться.
– И в каком возрасте это происходит? – полюбопытствовал Грин.
– Что? – не понял Верещагин.
– Когда овчарки нюх начинают терять?
– Как какой повезет. У меня ни одна дольше девяти лет не жила. Судороги начинаются всякие, конвульсии. А то бельмо на глазу выскочит или какая другая болячка. Зачем бедолаге страдать? Уж лучше я сам…
Грин опустил веки, притворяясь, что наслаждается наливкой. Лучше бы он этого не делал. Перед мысленным взором возник генерал с дохлой овчаркой на руках. В зубах дымящаяся сигарета, а по щекам текут мутные стариковские слезы. И фляга торчит из кармана.
Грин открыл глаза. Озаряемый пламенем, Верещагин сидел на прежнем месте, и Астра неподвижно лежала у его ног. Ничего похожего на бельма в живых круглых глазах. Ничего похожего на судороги или конвульсии. Дай-то бог. Хотя бог у Астры один – ее хозяин, среди телефонных адресов которого имеется тот, по которому можно вызвать ветеринаров с заправленными одноразовыми шприцами.
«И это он меня считает жестоким?» – подивился Грин, прикрывая губы стаканом с наливкой.
По неизвестной причине их разговор начался именно с этого. «Тебя считают жестоким и даже беспощадным», – сказал Верещагин. «Кто?» – спросил Грин и не получил ответа. Беседа потекла в другом направлении, беспорядочно перескакивая с темы на тему. Искусство приготовления домашнего вина, сталинская дача, находящаяся где-то по соседству, крепкие сигареты, непростительно рано стареющие овчарки…
– Я готов приступить к выполнению задания, – нарушил молчание Грин.
Тон у него получился такой, что Астра приподняла голову, вывалив мокрый алый язык из пасти. Клыки у нее были на месте. И она ничего не знала о безымянных могилах в саду.
– Всегда готов, как тот пионер, – буркнул Верещагин.
– Из пионерского возраста давно вышел, товарищ генерал.
– Кончай выпендриваться, Глеб. Дело серьезное. Догадываешься, от кого поступил заказ?
– Меня предупреждали, – сказал Грин, – но я запамятовал.
– Вот и у меня маразм приключился, – хохотнул Верещагин.
– Тогда, Николай Вениаминович, будем считать, что инициатива исходит от вас. Не впервой.
Они обменялись многозначительными взглядами. Так могли смотреть только люди, отлично знающие друг друга. Не только с хорошей стороны. Не только с плохой. Со всех сторон, в любых ситуациях. Звания и должности в данном случае роли не играли. Они просто выполняли общую работу, каждый на своем месте. И ни один из них не ведал, кому и когда доведется сложить голову.
Собакам – собачья смерть. Шпионам – шпионская.
Верещагин крякнул.
– Если вляпаешься, никто тебя из дерьма вытаскивать не станет, Глеб. Сегодня инициатива моя, а завтра твоя собственная, личная.
– Не впервой, – упрямо повторил Грин.
А сам подумал: «Всех не закопаете, товарищ генерал».
– Знаешь, куда поедешь? – спросил Верещагин, поднес ко рту флягу, подержал, но пить не стал, решительно отложил в сторону свои запасы горючего.
– Латвия или Эстония, – ответил Грин. – Скорее Латвия.
– Откуда такая уверенность?
– Нюх. Я, в отличие от ваших овчарок, нюх пока не потерял.
– Дело наживное, – успокоил Грина Верещагин. – Всему свое время.
– От конвульсий и судорог никто не застрахован?
– Вот именно.
– Ну, усыпление мне не грозит, – осклабился Грин. – Хотя многие мои коллеги погибли от хозяйской руки, а не от вражеской.
– Мой предшественник застрелился, – буднично поведал Верещагин. – Двумя выстрелами, один в висок, другой в сердце.
– Здоровый был мужик?
– Недальновидный. И доверчивый.
– Как Астра, – сказал Грин и посмотрел на овчарку. Та предостерегающе зарычала. Словно низкочастотный генератор в комнате заработал.
– А ты не дерзи старику, Глеб, не дерзи, – попросил Верещагин, и голос его совпал в тональности с собачьим рычанием. – У меня жена и дети, считай, на руках скончались. В результате ДТП, от ран, несовместимых с жизнью. Я их в головную машину сдуру посадил, а тут два грузовика навстречу. Обычное дело. Только с тех пор я предсмертных мучений видеть не могу. Лучше сразу. Во сне.
– Простите, Николай Вениаминович.
– Бог простит.
– Меня? – Глеб расхохотался, не вполне искренне, зато звонко.
Астра подскочила на все четыре лапы, показала свои клыки и снова разлеглась на полу. Ее язык трепетал красным лоскутом. Глаза отражали пляску пламени в камине.
