Елена Крюкова - Аргентинское танго
— Вот как. В таком случае выходите сейчас из аэропорта, идите прямо к стоянке такси. Подождите меня десять минут. Я ждал вас дольше. Я выйду следом. Я на машине. Вы поедете со мной. Дорогой побеседуем. Быстро.
Он улыбнулся ей. Она по смуглоте скуластого лица, по низкому росту — он был ниже ее — поняла, что он японец. Английский его выговор был безупречен. Она повернулась, пошла к стеклянным сияющим дверям выхода. Самолеты гудели, садились, взлетали. Она вышла на улицу, и ей в лицо ударил, чуть не сшибив ее с ног, теплый, будто с моря, сильный, как мужчина, вечерний ветер. Она поймала его губами, и ей показалось, что он соленый.
«Ким, Ким. И — Иван! Ким, красавец, наемный убийца. Много ты убил людей? Я сейчас убью их больше, чем ты убивал по заказу всю свою жизнь. Я последняя дрянь, Ким. Помнишь ту сосну? Ты вынимал иголки у меня из прически. Моя коса растрепалась, и в ней застряли хвоинки, листья, жучки. А над соснами горели звезды, помнишь? Сильный, красивый, страшный, ибо ты отправляешь народ за деньги на тот свет, безумно влюбленный в меня Ким. Ты потерял голову, правда? Так же, как твой сын потерял ее когда-то. Но твой сын ее быстро нашел. Нет, нет, Иван все так же любит меня! Он растерзает любого, кто посягнет на меня. Ким, а если он узнает? Он убьет тебя, Ким? Или ты убьешь его?! Ким, ты убиваешь людей, как тореро убивает быков на арене. Ты тореро, Ким. Ты ослепительный тореро. Я сошью тебе короткую куртку для корриды из блестящего белого шелка и разошью ее золотой нитью. Я сошью тебе роскошный костюм для убийства, Ким! Ты будешь ездить в нем на убийство! На дело… Любое дело надо делать артистично, так говорил мне отец… Мир помешан на убийстве. Разве только сейчас? Разве это не мы, испанцы, выдумали мрачную, великолепную, страшную корриду?! Праздник смерти. У смерти тоже бывает праздник. Красивый праздник. Отметим праздник смерти вместе, Ким?! Черные трико, золотом расшитая куртка, окровавленный нож в руке. И поверженный бык рядом, и его мертвый сливовый глаз с выкаченным белком синеет страшно и тяжело. И тебе больше не опасны его острые выгнутые рога. Иван, ты рогат! А разве ты мой муж, Иван?! Разве я давала тебе слово? Обручилась с тобой? Ким! Ким! Кто будет твоим быком, Ким?! Кого ты пронзишь навахой, ударишь в загривок — или полоснешь по горлу, под подбородком, там, где течет мощная кровеносная жила, как красная река?!»
Японец тронул ее за локоть. Ветер развевал ее волосы.
— Вот и я. Идите, прошу вас, к той машине, красной, направо.
«И „мицубиси“ красная, как кровь». Мария распахнула дверцу. Мужчина стронул машину с места. Она пошла свободно и плавно, как по маслу. Какие дороги! Асфальт глаже зеркала. Тридцатый век, сказал Иван?
Навстречу им понеслись огни, огни, огни. Ночная автострада завораживала своим бесконечным ленточным бегом. Огни вспыхивали, когда они въезжали под землю и долго, долго, целую вечность, ехали под землей, потом внезапно вырывались на волю, под яркие разноцветные фонари, под звезды, в перекрестья и развилки свивающихся и развивающихся дорожных серпантинов. У Марии слегка закружилась голова. Она поднесла руку ко лбу.
— Вам плохо?
Мужчина не сбавил скорости. Он вел машину так, как если бы он был первоклассный пилот и вел самолет.
— Простите, — она попыталась улыбнуться. — Вы слишком быстро едете. Я не привыкла ездить в машине с такой бешеной скоростью.
— Здесь хорошие дороги, не бойтесь. И потом, я летчик. Я знаю, что такое вести машину. Любую. Наземную или воздушную. У меня есть и яхта. Вы красивая. Если бы у нас с вами было время, я бы покатал вас на яхте по морю. У меня отличная яхта в Иокогамском порту. У нас нет времени. Ни у вас, ни у меня. Вы танцовщица?
— Да. — Она снова попыталась улыбнуться. — Вам сказали?
— Мне сказали не очень много. О многом я сам догадался, когда увидел вас.
Она быстро обернула к нему лицо. В ее широко открытых глазах бешено плясали ускользающие, бегущие мимо огни.
— И о чем же вы догадались?
— Зовите меня Каро.
— О чем вы догадались, Каро?
— О том, что нельзя безнаказанно использовать в качестве простого инструмента сильный свежий ветер. Ветер взбунтуется и сам все порушит. Камня на камне не оставит от людских конструкций.
«О чем он? Ах да, он говорит о ветре. Дура, он говорит о тебе! И о тех, кто купил тебя! Да, ты можешь взбунтоваться. А если взбунтуется пространство вокруг тебя?! Если взбунтуется земля, по которой ты идешь?! Воздух, сквозь который ты летишь?! Потому, что ты преступница, а ни земля, ни вода, ни воздух преступника — не носят?! Врешь, еще как носят. Половина человечества — преступники. И что? Живут себе преспокойно. Хлеб жуют. А ты…»
Огни летели мимо. «Мицубиси» пронзала ночную тьму, юрко ныряла в туннели. Мария прикрыла глаза. Под Токио — подземный город? Что же наверху, над землей?.. Он сказал, он летчик. Он ведет машину, как самолет. Они разобьются оба. Какое счастье было бы разбиться с любимым. Кто твой любимый, Мария? Иван? Ким? Ким? Иван?
— Да, я такая. — Она слегка улыбнулась. — Если я останусь завтра жива, приходите завтра на мое шоу. Вы же видели афиши по всему Токио? Мария Виторес, Иоанн…
— Если я останусь завтра жив, я назначаю вам свидание у статуи Будды в Императорском саду. Но я должен завтра умереть.
Он, держа одну руку на руле «мицубиси», другой рукой снял синие очки и повернул к ней лицо. Два узких жестких глаза вылетели сквозь нее, пронзив ее, как две стрелы.
Она глядела непонимающе.
— Умереть? Как?
— Я камикадзе. Я получил задание. Думаю, что те, на кого вы работаете, не осмелятся дать вам задание, что заведомо окончится вашей смертью.
Дорога летела под колеса. Японец нажал кнопку, зазвучала тихая, странная музыка — кто-то дергал, щипал нежные струны, они внезапно взрыдывали, вскрикивали, как от боли, звуки таяли, как льдинки в кулаке. Далекий женский голос запел о несбыточном. Мария смотрела в узкоглазое холодное лицо смертника.
— Вы должны умереть по приказу?
— Я так воспитан. Мои прадеды, деды были самураями, и я тоже самурай. Я самурай и камикадзе. Если я подчиняюсь приказу — я подчиняюсь ему до конца.
— Вы считаете невозможным избегнуть смерти, даже если это возможно?
— Я летчик. Я должен врезаться в чужой самолет. Это будет мое последнее деяние на земле.
Огни слепили ей глаза. Влага невылившихся слез стояла в них.
— Но ведь погибнут люди! Много людей!
— Вы не понимаете одного. Погибают всегда те, кому надлежит погибнуть. Кого небеса вознаграждают быстрым и легким переходом в состояние бардо. Это очень трудно объяснить. Вы ведь христианка?
— Да. Я христианка. Говорите, я постараюсь понять.
— Все просто. Нас сюда поселяют, и нас отсюда берут. Душа вечно странствует, вселяясь каждый раз в новое тело. Ваша душа может вселиться в собаку. Или в царицу. Или в лягушку. Или в убийцу.
— Я и есть убийца, — вырвалось у нее.
— Вы? Вы не убийца. Вы просто маленькая красивая девочка, которая…
Огней становилось все больше. Огромные небоскребы вырастали, как мертвые каменные, стальные пальцы, как вскинутые в отчаянии руки, из-под земли, из дегтярного мрака, прорезаемого молниями фонарей и вспышками реклам. Они въезжали в город. «Иван говорил, в этом городе невозможно бывает дышать, люди ищут автомат, где можно купить, за несколько иен, глоток воздуха, сладкого кислорода. Я задохнусь здесь».
— …которая хочет счастья. Разве нет?
— Да.
— Вы влипли. И вы хотите вырваться. Вырывайтесь, пока не поздно. Если бы я не умирал завтра, я бы отбил вас у всех ваших мужей и любовников и женился бы на вас. Метро, вылезайте.
Мужчина остановил машину резко, Мария чуть не врезалась лбом в стекло. Она открыла дверцу, одной ногой ступила на черный гладкий асфальт, обернулась — и сидящий за рулем положил свою руку на ее руку, лежавшую на спинке обтянутого мягким бархатом кресла.
Миг. Один миг. Молния взгляда. Прощание — молния. И быстрее молнии — бешеный, безумный, торопливый, страшный, последний поцелуй, мужчина ищет губами губы женщины — в последний раз в жизни, женщина выдыхает себя в мужчину, плача, в первый и последний раз, как мать, что дает грудь ребенку — желая, жалея, кормя, благословляя.
— Прощайте… Каро!..
Он задыхался. Она, раздувая ноздри, чувствовала, как от него пахнет сандалом и пряным потом, как от коня.
— Завтра, когда вы будете танцевать, завтра. Я должен сбить самолет завтра, в десять вечера. Над аэропортом. В это же время. — Он посмотрел на машинные часы. Его губы сжались в ниточку. — Ступайте!
Она отбежала от машины. Обернулась. С непроглядно потемневшего, набухшего тучами неба внезапно ринулся вниз, полил дождь. Черный дождь. Черные капли били ее по плечам, по щекам, шлепались вокруг нее на асфальт, разбивались. Дождь — тоже камикадзе. Он падает на землю и разбивается. И не воскресает. Никогда.
