Петр Катериничев - Иллюзия отражения
– Наркотики?! Но Эдгар никогда не употреблял наркотики!
– Вы в этом уверены?
– Нет, как все молодые, он порой покуривал травку, кто этим не грешил...
– Не могли ему вместо травки дать что-то еще?
– Вы располагаете какими-то фактами, Олег?
– Я пытаюсь их найти.
– Но – почему?
– Именно потому, что Эдгар плавал, как рыба.
– Вы знаете... Он как-то рассказывал мне, что хотел бы стать частью океана... И был бы там свободен.
– Недавно?
– Что, простите?
– Он рассказывал вам это недавно?
– О нет. Он был тогда еще ребенком. Подростком. И очень увлекался подводным плаванием. И сожалел, что не может жить в океане свободно, быть его частью... Мир воды казался ему волшебным.
– Настолько волшебным, что он готов был умереть?
– Мальчик желал заниматься океанологией, но Сен-Клер воспротивился. Никогда не могла понять, почему родители так часто калечат судьбы собственных детей, руководствуясь только своим эгоизмом...
– Бог знает.
– О нет. Бог здесь ни при чем. Банкир Сен-Клер не верит в Бога. Вернее, верит в того, кто помогает ему множить капитал. Наверное, это сладостное и изысканное чувство – знать, что повелеваешь войнами и жизнями, тасуя колонки мертвых цифр.
– Его сын Эдгар хотел повелевать только штормами.
– Да? А я никогда не желала никем и ничем повелевать. Хотела прожить тихую жизнь среди близких людей. Вот только... я слишком долго живу. И близких становится все меньше, меньше, меньше... И когда я вспоминаю о том, что было, мне порой кажется, что было это не со мной, а с совсем другим человеком с тем же именем...
– Вы были счастливы?
– Счастлива? Была ли я счастлива? О да. Я и теперь счастлива... моими воспоминаниями. Ведь все ушедшие живы в моей памяти, они предо мной – словно наяву, живые, молодые, веселые... Да, я счастлива. Вот только переносить это счастье мне порой невмоготу.
Глава 46
Герцогиня сидела молча, устремив невидящий взор в ей одной ведомую даль времени... Мне сделалось неловко. Я пожалел, что пришел: ничего существенного она к моим размышлениям и предположениям не добавила, а я чувствовал себя здесь неуместным, словно вторгся в чужую жизнь или перенесся в то прошлое, о котором имею лишь самое смутное представление, но в котором ничего не понимаю. И жизнь эта не была мнимой; она отличалась от документальной раскадровки парадов, церемониалов, военных побед и поражений... Для юной леди Аленборо это было время любви, надежд, очарований... И другой юности, как и другой жизни, у нее не будет.
– Вы, кажется, собрались уходить? – спросила герцогиня, подняв на меня глаза.
Я что-то промямлил, она предложила:
– Не выпьете ли вы со мною чашечку кофе? Или – вам лучше бренди? Странное дело, но мне очень легко говорить с вами. У меня такое чувство, что я вас знаю давно. Вы умеете слушать.
Леди Аленборо прозвонила в колокольчик; через несколько минут вошел тот самый мажордом, что меня встретил, вкатил сервировочный столик, расставил на другом кофейник, чашки, разлил кофе, оставил тарелочку с шоколадом и стопку с мутноватой жидкостью и удалился с церемонным поклоном. Женщина взяла ее, выпила, пояснила:
– Это лекарство.
– Я хотел спросить...
– Да?
– Скажите, Элен, вы не замечали странностей в поведении Эдгара в последнее время?
– В последнее время... Ну да, для него это время на земле было последним. Вы знаете, Олег, он, мне кажется, влюбился. Он вообще был влюбчивый мальчик, но на этот раз...
– В кого?
– Он не говорил. И не жил дома. Я имею в виду это поместье. Я никак и ничем ему здесь не мешала и не могла помешать: он занимал все левое крыло особняка, у него даже был отдельный подъезд, и тем не менее...
– Но он заходил к вам?
– В последнюю неделю – только однажды. И... может быть, это покажется странным, но вид у него был счастливый.
– Почему странным?
– Вы знаете, Олег, мне всегда казалось, что люди, все люди, так или иначе, предчувствуют свою гибель... Или – кончину. Становятся сумрачными или растерянными... Так вот, Эдгар был полон жизни, глаза его лучились, смеялись, он дышал этой жизнью так, что казалось, не надышится ею никогда... Нет, он не мог сделаться самоубийцей... – Герцогиня поднесла платочек к повлажневшим глазам. – Извините... Есть какая-то жуткая несправедливость, когда из жизни уходит молодой, полный здоровья и сил человек. Когда я сопоставляю его возраст с моим... Хотя – может быть, в этом и есть истина? Все лучшее в этой жизни произошло для меня до тридцати. Полвека я просто пережидаю собственную жизнь, как та черепаха... Но странно и другое: мне никогда, никогда не приходила в голову мысль отказаться даже от такой жизни добровольно. Вернее, нет: приходила, но как раз тогда, когда я была полна энергии и страстей настолько, что их неудовлетворение казалось мне невосполнимой потерей! Как меняется со временем внешнее! Или это меняемся мы?
– Так в кого был влюблен ваш племянник?
– В какую-то странную девушку со странной фамилией.
– А он не упоминал, где он жил?
– Нет, но... Я же звонила ему!
– На мобильный?
– И на мобильный, и на другой...
– Вы помните номер?
– Я не в том возрасте, Олег, когда можно легко запомнить цифры.
– Жаль.
– Раньше я запоминала массу вещей, сейчас это совершенно не обязательно. Каждая железяка обладает памятью на цифры, почти как герр Сен-Клер; а у меня память на людей, на то, какими они были, какими могли бы стать и какими не будут уже никогда... Я путано говорю?
– Нет. Совершенно понятно.
– Вот в этом и есть самая подлая подлость нашей жизни... Вспоминать непережитое и несбывшееся... И переживать о множестве собственных несостоявшихся жизней... Пока вы ничего не знаете об этом.
– Наверное, кое-что все-таки знаю.
– Бог с вами, вы еще слишком молоды. Вы еще можете строить планы и даже их осуществить... И пусть это будет совсем не то, что представляется вам в фантазиях, но все же это будет нечто... О-существ-ить! Из пустого фантома, из призрака небытия создать сущее! А вот когда жизнь ваша приблизится к закату, вам останется лишь, как мне, вспоминать все, что так и не случилось с вами...
– Если на это будет досуг, здоровье и благосостояние.
– И даже безо всяких если. Хотя... Многие старики скрываются от своей немощи и грядущего небытия за чередой привычек, сварливостью, откровенным эгоизмом... Нет, я лучше буду мечтать.
– Мне пора.
– Вы выпьете еще кофе?
– Спасибо, нет.
– Тогда – до свидания. Надеюсь, вы еще зайдете ко мне?
– Если не буду в тягость.
– Кто мне может быть теперь в тягость? Ах да, вы хотели узнать номер Эдгара... – Герцогиня подняла со столика миниатюрный телефонный аппарат, нажала одну из кнопок. – Вот, пожалуйста. Он мне звонил с него, аппарат запомнил все сам. Три ноля триста двенадцать.
Три ноля триста двенадцать. Тот самый номер, с которого звонили Алине Арбаевой в роковую для нее ночь! Двенадцатый номер на третьем этаже отеля «Саратона». Я приехал не зря.
– Мне нужно срочно ехать.
– Ну да, я вас совсем заболтала. Вспоминайте иногда обо мне. И еще... Я уверена, Эдгар не был самоубийцей... Иначе... Я лишусь всего. Даже надежды помочь его душе заупокойной мессой...
Герцогиня устало прикрыла веки, лицо ее казалось совершенно измученным, и я вдруг понял – гибель племянника была для нее настоящим горем, горем острым, близким...
– Вы не собираетесь ложиться отдыхать? – спросил я тихо.
– В Саратоне не принято спать ночью. А отдыхаю я всегда в этом кресле. В моем возрасте настоящего сна нет совсем; сны мешаются с явью, и очень трудно разобрать, что в этом мире осталось такого, на что я могла бы опереться. Наверное, лишь мои воспоминания. Только они надежны. Надежность и надежда – это почти одно и то же. Надежда на то, что впереди меня ждет Мир Горний, в котором и осуществится все, что утеряно в этом.
Глава 47
Я мчал к отелю «Саратона». И заботил меня лишь один вопрос: каким образом найти там Дашу Бартеневу, не особенно привлекая к себе внимание. Нет, я мог бы позвонить Ивану Саввичу Савину, но сегодня у него был выходной. В отличие от герцогини Аленборо Савин никогда не жаловался на бессонницу. И на то, что его тревожат призраки прошлого или какие-либо иные потусторонности. Беспокоить пожилого человека я постеснялся.
Вместо этого зачем-то набрал с мобильного номер три ноля триста двенадцать. И стал слушать гудки. Три. Четыре. Пять. Трубку никто не брал. Возможно, номер пустовал. После гибели Сен-Клера его еще никто не успел снять. Или – Данглар, руководствуясь законом и долгом, опечатал номер. Возможно, новый постоялец телефон отключил. Потому что смотрел сны. Или еще не вернулся с гуляния. Ночь все-таки. И – Саратона. В Саратоне ночью не принято спать.
До отеля я не доехал. Мысль была очень простой и здравой и не пришла в мою умную голову лишь потому, что ведут меня по жизни не разум и проницательность, а эмоциональная неуравновешенность и сердечное неспокойствие. И кому в России пришло в голову «воткнуть» меня в эту бодягу? Что, никого поумнее не нашлось? Думать о том, что, наверное, не нашлось, приятно, но не соответствует действительности. Просто я оказался в том самом месте в то самое время. Не скажу, что для меня счастливое, но...
