Илья Рясной - Большая стрелка
А Влад сидел на подоконнике. Через прутья лестницы внизу он видел, как раздвинулись двери лифта и эти двое направились уверенно к двери Лехиного жилища. Один — повыше, в замшевой просторной куртке, нажал на звонок.
Дверь начала открываться. Влад оторвался от подоконника, вытащил пистолет, спрятав его под ветровкой, и пошел вниз по ступенькам.
Леха открыл дверь.
— Ну, — спросил «замшевый».
— Она… — Леха запнулся, отступая. — Она…
Гурьянов стоял в стороне от двери и был скрыт от гостей.
Все шло по плану. Но вдруг Леха отпрянул и взвизгнул:
— Я не виноват! Это они!
Влад ринулся вниз.
И началось.
«Замшевый» выдернул из-за пазухи руку и выстрелил.
Гурьянов ударил ногой по двери, и дверь врезала по руке стрелявшего, так что выстрел прошел мимо. Потом снова распахнул дверь и вдернул «замшевого» в прихожую.
Напарник «замшевого» увидел Влада, ринувшегося вниз, и выбросил вперед руку с пистолетом, которую держал за пазухой просторного свитера.
Влад видел, как бандит поднимает руку с пистолетом, и отшатнулся. Пуля ударила над головой, срикошетировала, отщепив кусок штукатурки, и разбила оконное стекло.
А сам Влад уже целился в бандита. Палец пополз по спусковому крючку… На миг палец задержался.
Если бы бандит попытался еще выстрелить, то Влад завалил бы его вглухую. Но тот прыгнул на ступени и припустился вниз. Палец снова дрогнул на спусковом крючке. Влад еще секунду мог бы его ссадить, но не решился. А бандит обезумел от страха.
Все, время упущено.
Влад оставил в покое скрывшегося и распахнул дверь Лешиной квартиры, готовый ко всему.
Леха сидел на полу, он был в ступоре, безумными глазами смотрел перед собой, изредка подхихикивая. Гурьянов склонился над «замшевым». Тот кулем лежал на полу.
— Не прижмурился? — кивнул Влад на тело.
— Живой. Сейчас в порядке будет.
Взяв со стола чайник, полковник вылил воду на пленного. Похлопал его по щекам. «Замшевый» сдавленно застонал.
Гурьянов приподнял его, прислонил к стене и продемонстрировал удостоверение:
— Милиция. Ты, сволочь, задержан по подозрению в совершении преступления. Ясно?
— Да пошел ты…
Гурьянов нажал на болевую точку, и глаза у «замшевого» расширились, он захрипел. Еще удар по щекам.
— Будешь хамить — будет больно… Пошли, — приказал резко полковник.
Пленного вывели из подъезда, поддерживая с двух сторон. Усадили в машину.
«Замшевый», очухавшись, попытался дернуться на заднем сиденье, но усевшийся рядом с ним Гурьянов быстро его угомонил. Пленник проскрипел:
— Вы же не знаете, на кого бочку катите.
— Да?
— Вы, менты, лучше бы бакланами занимались…
— А ты крутизна…
— Посмотрим, чья возьмет, — буркнул бандит. Рации, оружие, повадки задержавших его — все это вполне подходило для милицейских.
— Наша, — заверил Гурьянов. Он зажал шею бандита, глаза того закатились. Из бардачка извлек наполненный зеленоватой жидкостью одноразовый шприц и вколол ему в вену…
Потом Гурьянов вышел из машины, вернулся в квартиру. Встряхнул сидевшего на диване Леху:
— Бери деньги, документы и двигай отсюда.
— Как это? — непонимающе произнес Леха.
— Сюда еще придут люди, — пояснил Гурьянов. — И сделают из тебя мясное рагу. Так что давай…
Долго уговаривать Леху не пришлось. Тот распахнул шкаф, извлек из тайника пакет с деньгами, документы…
— Это нехорошо. Некрасиво. Вы меня должны защитить, — бормотал он. — Я из-за вас…
— Заткни фонтан, — прикрикнул Гурьянов, и поток слов как оборвало. — Кому-нибудь расскажешь об этой истории — пеняй на себя. Не было этого ничего.
— И что мне теперь, бомжевать по России? Что я должен делать?
— Вернешься недели через три и будешь жить, как жил, — сказал полковник.
Время ему дал с запасом. Он надеялся управиться быстрее.
Второй раз схлестнулись со спортсменами руднянские из-за винного контракта. Один делец попросил у Хоши поддержки — он собирался экспортировать несколько десятков тысяч бутылок итальянского вина в магазины Ахтумска. Учитывая таможенные и налоговые фокусы, которыми делец владел в совершенстве, навар обещал быть жирным. Без хорошей крыши такие сделки не делают. Тут все взаиморасчеты строятся на честном слове, а какое может быть честное слово у новорусского бизнесмена, если перед ними не стоит, набычась, дуролом с гранатометом.
Самое неприятное было, что дельца все-таки объегорил один из оптовых покупателей на двадцать тысяч долларов. Когда Хоша и Художник подъехали к мошеннику в офис и намекнули на предстоящий разбор, тут и подкатили на новеньком, с иголочки, джипе «Паджеро» беспардонные, космически самоуверенные соратники Боксера.
— Знаешь крылатую фразу — вас здесь не стояло, — сказал Рома — подручный Боксера, окинув презрительным взором представителей крыши пострадавшей стороны.
— Нашего человека кинули, — сказал Хоша.
— А мы кто, чтобы запрещать кидать? Кто мы такие, чтобы запрещать людям работать? — выпятил челюсть Робот.
За пострадавших лохов считалось заступаться западло. Кидала бандиту куда ближе, чем лох. Кидала — это коллега. А лох — он на то и лох, чтобы его стричь.
— Ну, что за тема нарисовалась? Где тут непонятка? — гаркнул Рома. — Или бицепсами меряться будем?
— Не будем, — покачал головой Художник.
— Это вы умно поступаете, — оценил Робот. Куда руднянским меряться бицепсами с Боксером, у которого вышло полное интервью в «Известиях», где он расписывал перспективы развития бизнеса в области и именовался не иначе как известным бизнесменом и меценатом? И все чаще его видели в компании с шустрыми и вечно голодными ребятами из администрации области. Боксер становился фигурой политической. А «Рудня» как были, так и оставались в глазах людей пусть чуть приподнявшейся, но все-таки голодраной шантрапой.
— Падла, — Хоша застонал, когда они вернулись на съемную хату, где их ждал дядя Леша. — Падла Боксер. Что с ним делать?
— Да, он наша проблема, как говаривают американцы, — произнес дядя Леша.
— Козел он, — Художник улыбнулся.
— Чего такой веселый? — подозрительно посмотрел на него Хоша.
После свидания со спортсменами у Художника было какое-то странное состояние. Не подавленное, а приподнятое. Так всегда бывает у энергичного, смелого человека, который доходит до какой-то преграды и перед ним возникает выбор — или ты идешь дальше, карабкаешься, сбивая в кровь пальцы и коленки, а то и просто ломаешь преграду. Или сдаешь назад, и тогда нет у тебя путей кроме кривых, окольных.
— А потому что время пришло — или мы их, или они нас, — сказал Художник.
— Ты Боксеру предъяву решил сделать? — выпятил челюсть Хоша. — Ну, Художник…
— Предъява. Разбор по понятиям. Что ещё у нас в арсенале? Можно на него жалобу в милицию написать — мол, не дает честным братанам трудиться… Хоша, ты что?
— А что?
— Гниду надо давить пальцами. Иначе она будет кусать.
— На, бери, — Хоша вытащил пистолет из дипломата. — Иди, мочи его. И заодно сотню его быков! Давай! — Глаза его налились кровью. Он кричал, и голос становился тоньше. Получалось по-щенячьи, а не по-волчьему.
— Хорошо, валим Боксера, — сказал дядя Лета; — А что потом? В его «совхозе» человек десять спят и видят, как его место занять. Мы им поможем.
— А они в благодарность нас и окучат, — поддакнул Хоша.
— Верно, — кивнул Художник. — У нас время есть, чтобы подумать…
— Что думать?
— Думать. Головой думать, — Художник постучал себя пальцем по лбу.
Через неделю он повстречался с Тимохой в бане, в которой собирались по четвергам криминальные авторитеты. В отдельном, хорошо обставленном номере с мягкой мебелью и видеодвойкой «Саньо» воровской положенец отдыхал душой и телом с двумя пятнадцатилетними шлюхами — у них был субботник, то есть они работали бесплатно.
— С глазу на глаз бы словом перекинуться, — сказал Художник, стягивая рубашку и присаживаясь на скамью.
— Брысь, мелкота, — кивнул Тимоха. Шлюх моментом сдуло.
— С жалобой к тебе, Тимоха, — сказал Художник. — И за советом.
— Ну что ж. Поможем пацану, — кивнул Тимоха, проглаживая объемный волосатый живот густо татуированной лапой.
К Художнику положенец относился с двойственным чувством. С одной стороны, где-то уважал его, помнил хорошо, как тот, еще пацаном, на воровском разборе взял у него из рук финку и замочил того самого беспределыцика, поднявшего руку на вора в законе. С другой стороны, эти воля, решительность и способность не останавливаться ни перед чем пугали.
— Беспредельничают в нашем городе, — произнес с грустью Художник.
— Обидели, да? — жалостливо посмотрел на своего гостя Тимоха.
— Обидели.
— И кто ж тебя, малыш, обидел?
Художник на «малыша» не обратил внимания. Он привык не обижаться ни на что, просто мотать на ус и в определенный момент ставить обидчика на место. Тимоху ставить на место он пока не мог.
