Владимир Першанин - Я – бронебойщик. Истребители танков
– Не достоин, – коротко отозвался я. – Сегодня боевое задание не выполнил. Дзот не сумел уничтожить.
– Это, конечно, плохо, товарищ Коробов, – так же строго проговорил комсорг, который немецкие дзоты или доты вблизи отродясь не видел. – Но командир ты смелый, инициативный. Пиши заявление. Одну рекомендацию я тебе дам, а другую – кто-то из комсомольцев.
– Ладно, в другой раз.
– Пиши, пиши, – засмеялся Савелий. – Вступишь в комсомол, заработаешь еще одну медаль и заменишь товарища Трушина. Не век же ему в комсоргах сидеть. Пора и повоевать.
Наверное, Трушин был неплохим парнем. Потому что покраснел. Не по себе стало. Он хорошо знал, как относятся бойцы и командиры к политработникам. Но комфортная штабная жизнь уже изменила его. Ушли прочь мечты совершить подвиг, поднять роту (а может, батальон) в атаку и, получив легкое ранение, принять из рук полковника орден Красного Знамени.
– Смело действовал, товарищ Трушин!
– Служу трудовому народу!
Насмотрелся Валя Трушин на мертвые тела тех, кто шел в атаку. Знал, сколько отпущено жизни на переднем крае бойцу, взводному, командиру роты.
И раны люди чаще всего получали не легкие, а такие, что невольно вызывали у комсорга дрожь. Бывая в политотделе дивизии и проходя мимо санбата, видел красноармейцев с дергающимися обрубками ног или рук, с наглухо забинтованными лицами, а гимнастерки были сплошь пропитаны кровью.
Пули и осколки разбивали кости, ребра, мошонки. А ранения в живот? Когда две-три пули пронизывали внутренности, почти не оставляя шансов выжить. Глаза этих обреченных людей смотрели с отрешенной безнадежностью. Словно уже с того света.
Однажды комсорг видел, как хоронили погибших. В обтесанную лопатами воронку складывали и сбрасывали, как мешки, тела в грязно-желтом белье. Разутых, скорченных после смерти на поле боя.
– Вы бы поаккуратнее, – сделал замечание комсорг старшему из похоронщиков, непонятно в каком звании. – Люди все же.
Он тогда недавно вступил в должность помощника комиссара, чувствовал гордость после напутственных слов командира полка:
– Ты теперь главный комсомолец. Воспитывай молодежь, как учат партия и товарищ Сталин.
Похоронщики были одеты в испятнанные бурыми пятнами бушлаты, ватные штаны и подбитые кожей добротные валенки, покрытые слоем такого же бурого льда. Старший из них немного подумал, что ответить сопляку в новеньком полушубке, с планшетом и кобурой на поясе.
– Стараемся, – хрипло отозвался начальник команды. – А вы проходите, товарищ политрук, чего остановились? Нам зевак хватает. Работа и без того нервная, а тут еще ходют, глазеют.
Похоронщик был крепко выпивши, а из ямы, несмотря на мороз, несло запахом гнили. Трушин поспешно ушел. Понял, что нарвется на всякие неприятные слова. Утешая собственное самолюбие, рассуждал, что работа у этих грубых, неопрятных людей действительно тяжелая и грязная. Пожалуй, похуже, чем на передовой.
Спустя какое-то время он, непонятно зачем, заговорил с одним из командиров рот о том, как тяжело приходится похоронщикам, которые изо дня в день имеют дело с погибшими товарищами. Тот поднял его на смех.
– Вон кому тяжко, – тыкал ротный в сторону своих бойцов. – Вчера в атаке половина людей на поле осталась. Завтра снова атаковать. Каково сидеть и собственную смерть караулить? А похоронщики еще те пройдохи. Мертвяков чистят, барахло на жратву и спирт меняют.
Политрук заспорил о тяжелой моральной стороне их труда. Командир роты перестал смеяться и зло оборвал молодого комсорга:
– Ты думаешь, тыловые крысы знают такие слова, как «мораль» или «совесть»? Попал ко мне один из проворовавшихся похоронщиков. Винтовку с примкнутым штыком ему сунули, а она вся ржавая, в снегу долго пролежала, затвор не двигается. «Как же я с ней воевать буду»? Я ему отвечаю: «Ты сначала добеги живым до фрицев, а там добудешь исправное оружие». Веришь, слюни распустил, и живот от страха схватило.
– И что с ним дальше было? – не удержался от вопроса комсорг.
– А что с такими бывает? В снег закопался, только задница наружу. Рассчитывал, что без него обойдутся. Ну и получил пулю. Не знаю, от своих или немцев. Я не разбирался.
Трушин тогда лишь вздохнул. Слышал о подобных случаях, когда стреляли своих. В штабе на такие вещи внимания не обращали, замалчивали. Пули в спину получали далеко не лучшие из бойцов или командиров. Как ни разбирайся, никто ничего не скажет. На передовой свои законы. Штабникам никто их растолковывать не будет.
Я написал на половинке тетрадного листа заявление с просьбой принять меня в ряды Ленинского комсомола. Политрук внимательно прочитал его, затем вернул листок:
– Допиши: «Если погибну, прошу считать меня комсомольцем».
– Дописывайте сами. Я умирать не собираюсь. Достаточно, что брат погиб и отец без вести пропал.
Трушин не стал со мной спорить, свернул листок. Когда прощались, он отозвал меня в сторону и шепнул:
– Тебе медсестра Руднева из нашей санчасти привет передавала. Симпатичная девушка. Я бы не терялся.
– Какая Руднева? – не понял я.
– Сима Руднева. Была направлена в полковую санчасть из санбата.
Я едва не подпрыгнул и в порыве чувств обнял комсорга. Хоть одна хорошая новость за последнее время!
В тот же вечер, отпросившись у Зайцева, собрался в санчасть. Некстати появился Ступак, который имел привычку постоянно обходить позиции.
– Чего тебе там надо? – услышав обрывок разговора, недовольно спросил он. – Заболеть решил?
– Никак нет, товарищ комбат, – улыбаясь во весь рот, доложил я. – Хочу проведать знакомую девушку.
Ступаку нравилось, когда к нему обращались не по званию, а по должности. Капитанов в полку много, а комбатов всего три.
– Раз хочешь, то шагай, – с усмешкой проводил меня комбат. – Часов в одиннадцать чтобы на месте был. Управишься за это время?
– Так точно, – козырнул я.
Слишком торопился. Даже не успел обидеться на двусмысленные оскорбительные для Симы намеки комбата. Ступак опять был выпивши, что с него возьмешь! Хорошо хоть про дзот больше не напоминал.
Увидев Симу, я заулыбался в полный рот, как в разговоре с комбатом. Выглядела она по-другому. Вместо белого халата на ней была туго затянутая воинская юбка, сапожки и гимнастерка с сержантскими петлицами. Я сделал движение, чтобы обнять ее (ведь она сама хотела этой встречи), но девушка отстранилась:
– Не надо. Лишнее это, на людях обниматься.
– Ну, пойдем тогда прогуляемся.
На нас с любопытством смотрели санитары и легкораненые, проходившие лечение в полковой санчасти.
– Устала я, – без всякого выражения проговорила Сима. – Ночное дежурство и после целый день на ногах.
Может, как солдат я уже был далеко не новичком, но с девушками обращаться не умел. Не слишком задумываясь, ляпнул:
– А чего ж тогда приглашала?
Санитарки и бойцы при этих словах насторожились, вытянули шеи, ожидая продолжения. Сима покраснела:
– Я вызывала к нашему хирургу. У вас было сотрясение мозга, необходимо пройти обследование. Вдруг какие осложнения? Но вы поздно явились. Подойдите завтра с утра.
– Я завтра не смогу. Кроме того, я хотел узнать…
Сима уже поворачивалась, чтобы уйти, но один из раненых, мужик в возрасте, раздувая самокрутку, добродушно заметил:
– Чего до завтра ждать? Пойдите, поговорите. Парень хороший, за два километра сюда торопился.
Здоровенный конопатый санитар, хорошо откормившийся при санчасти, хихикнул. Сима покраснела еще больше:
– Пойдемте, Коробов. Что вы хотели узнать?
Мы молча отошли от любопытных глаз, и Сима неожиданно обрушилась на меня:
– Зачем ты цирк устроил у всех на виду? Приглашала я его! Очень было нужно. Теперь сплетни пойдут.
– Перестань, Сима. Я очень хотел тебя увидеть. Как узнал, сразу прибежал.
– Мог и сам без приглашения зайти. Или дел много? Зиночку свою никак не забудешь?
Юность легкомысленна, как мотылек. О Зине, с ее дурацким «би-би» и необходимостью таскать на свидания ворованные продукты, я уже забыл. Иногда всплывало в памяти обнаженное женское тело рядом со мной, но я старался об этом не думать.
Сима мне нравилась. Небольшого роста, светловолосая, она смотрела в санбате на меня, словно чего-то ожидала. Я тоже ее вспоминал, временами жалел, что у нас ничего не получилось. Потом начались бои, гибли товарищи, и сам я оказывался на краю смерти.
Жестокость и кровь войны отупляют человека. Постоянное ожидание, что старуха с косой не сегодня завтра догонит тебя, наполняло голову какой-то безнадежной пустотой. Лишь ночью, в минуты затишья, в землянке или дежуря в траншее, приходили воспоминания о матери, всех других близких мне людях. Изредка вспоминал Симу, стройную, улыбавшуюся мне санитарку. Считал, что все уже в прошлом и судьба никогда не сведет нас вместе.
Но у судьбы свои законы. Мы снова встретились, и я хотел сказать девушке что-то приятное, пусть даже соврать:
