Вячеслав Денисов - Тюремный романс
– Какие ноты? – не понял Марин.
– Да так, навеяло. Так где опять Антон Павлович не промазал?
Марин выложил на стол папку.
– Мне вчера Кормухин звонил. Тот самый, что дело Пермякова ведет.
– Ведут на расстрел, – поморщился Лукин, не терпящий юридического ералаша в речи. Он преподавал в университете профессиональную этику юриста и за фразы «дело закрыто», «открыто против» ставил «неуд» без разговоров и возможности реабилитироваться в ближайшие полгода. – Дела расследуют.
– Да, расследует. Так вот, он мне сообщил, что наш судья, Струге, был замечен на Северном шоссе в тот момент, когда неустановленные преступники на «Форде» расстреляли «Волгу» с заместителем областного прокурора Пащенко.
Ай да старость, ай да грусть! Игорь Матвеевич слышал об этом впервые!
– Что значит – замечен, Марин? Бежал рядом с «Волгой» и делал вид, что прогуливается?
– Нет… – слегка подсел Владимир Викторович. – Не с «Волгой».
– Ладно, не с «Волгой». Рядом с «Фордом»?
Собравшись, судья поведал председателю, что один из работников областной прокуратуры, прибывший на место стрельбы, его институтский друг. Вот он-то и рассказал о Струге.
«Очень интересно, – пронеслось в голове Лукина. – А что Антон Палыч мог делать в той машине? И откуда они вообще ехали?» Тему он запомнил.
– Марин, расскажите немного о себе, – попросил он, когда Марин закончил и стал ожидать реакции.
– С самого начала? – Владимир Викторович ерничать не хотел, это вырвалось само собой.
– Нет, как вы учились ездить на велосипеде, меня не интересует. Меня интересует, как вы проводите свой досуг.
– Я вообще-то шахматы люблю, – подумав, сообщил он. – На лыжах бегать.
– Вчера не бегали?
Марин стал подозревать, что произошло нечто внештатное.
– Вчера нет. – Им стала овладевать злоба. – Я чередую. Летом – шахматы, зимой – лыжи.
– А в межсезонье на ударных инструментах не поигрываете? – Игорь Матвеевич водрузил на нос очки и со всею внимательностью стал обозревать ту часть Марина, что находилась над столом. – В заведениях общепита?
– Ах, вон оно что… – яростно осклабился судья Центрального суда. – И вы ему поверили?!
– А почему мне ему не верить? Он человек, простите за тавтологию, проверенный.
– Я в суд на этого подлеца подам!.. Он гнусные сплетни распускает, негодяй, и вы доверяетесь ему больше, чем мне?!
Лукин покраснел.
– И вы смеете говорить это мне?.. А как, по-вашему, должно быть?! Я вам обязан верить больше, чем ему?! Вы когда что-то говорите, мозги напрягаете?!
Марин растерялся. Либо Лукина поразил приступ старческого маразма, либо ведется какая-то игра, посредством которой Лукин и Струге хотят сгноить его на корню. То председатель велит собирать на Струге компромат, то норовит вцепиться в лицо, едва о том зайдет речь.
– Но ведь это ложь, Игорь Матвеевич! Я никогда не был в «Огнях Тернова»!
– А я разве говорил именно об «Огнях Тернова»?
Марин растерялся, похлопал ресницами и побледнел.
– Ладно, идите, Марин. – Владимиру Викторовичу показалось, что Лукин произнес его фамилию с маленькой буквы. – И если сунетесь в суд со своим иском о защите чести и достоинства, которых у вас нет, это будет последний документ, который вы подпишете – «судья Марин». За этого человека я любому горло перегрызу. Вы поняли?
Марин ничего не понял, но сказал, что понял. А Лукин, оставшись в кабинете в одиночестве, задумчиво погрыз дужку очков.
Не на того ставил, не на того… Человек без капли совести он, этот Марин, дерзкий и бездумный. Если он и дальше будет двигаться в том же духе и его не остановить вовремя, то и на него, Игоря Матвеевича, чего доброго, малявку какую настрогает. Змею, одним словом, на груди председатель пригрел. Но Марин – не Струге. Этому рога с рогового отсека быстро сбить можно.
Вздохнув и покачав напоследок головой, Лукин надел очки на переносицу и вернулся к бумагам.
Предсмертным словам Зеленского можно было верить. Они подтверждались доводами Земцова и сложившейся обстановкой в городе. Если уж бывший милиционер ничтоже сумняшеся взял на себя два убийства, то почему он будет врать в той части, где речь шла о заказчике?
Пока Струге и Пащенко пребывали во взвешенном состоянии, Быков, казалось, не спал вообще. Есть такая группа людей. Некоторые, уходя в прокуратуру, стараются обрести свой стиль работы, выработать ритм и жить в нем, не обращая внимания на других. Другие, к которым принадлежал Быков, выискивали в бывалых сослуживцах свой идеал службы и старались придерживаться именно его. Быков наблюдал за Пащенко еще с той поры, когда Вадим трудился транспортным прокурором. Как Левенец в Центральном суде тянулся к Струге, так и Быков потянулся к Пащенко сразу, едва тот успел перешагнуть порог кабинета заместителя областного прокурора. Импонировало уже немолодому следователю то, что Пащенко, в отличие от других руководителей прокуратуры, никогда не чурался низовой работы и выезжал едва ли не на каждое серьезное преступление, подследственное прокуратуре. И не просто выезжал, как это делали, отбывая номер, другие, а работал. Не стеснялся перевернуть труп и порыться у него в карманах, побродить вокруг тела, снимая своей дорогой одеждой паутину с деревьев и пух с камышей.
И сейчас Быков видел: Пащенко «встал в стойку». По какой-то, не ведомой следователю, причине убийство Рожина тянуло зампрокурора к себе, как магнит. Не желая оставаться при этом не у дел и хоть в чем-то отставать от начальника, Сергей Быков «рыл землю». Казалось, он даже не спал. Приходил Пащенко пораньше – Быков в своем кабинете уже перебирал на столе какие-то доносы и результаты экспертиз. Уходил вечером домой – Быков еще не приезжал с выезда. Пащенко это нравилось при двух условиях: если Быков оказался на работе раньше не по причине того, что с вечера там же пил, и если он вечером ездил по делам, а не по бабам. Присмотревшись как следует к аномалии Быкова, Вадим решил, что тот либо хороший артист, либо «пахарь» на самом деле.
Придя в четверг на работу, Пащенко не обнаружил выделенную под него белую «Волгу». Ту самую, которая только что вернулась из ремонта.
– Где? – нахмурил он брови, втыкаясь взглядом в дежурившего в прокуратуре милиционера.
– На ней Быков в шесть утра выехал, – пожал тот плечами, всем видом показывая, что за подобные рокировки он не отвечает и не собирается делать это в дальнейшем.
В восемь Быков вернулся. И тотчас ворвался в кабинет Пащенко, занося с собой запах сырости, хвои и грибов. Он был бодр и свеж, чего нельзя было пока сказать обо всех остальных, до прихода которых оставалось еще добрых полчаса.
– Маслята пошли? – не поднимая головы, справился Пащенко.
– Какие маслята? – выдохнул Быков волну свежести. – А, маслята? Я встретил пяток. Но ножа не было с собой. Андреич, я нашел кровать.
Тот медленно поднял взгляд.
– Поздравляю. Ну, и как она?
– Кто?
– Та, что с кроватью.
Быков покраснел и улыбнулся.
– Вы не поняли. Я нашел, где стояла та кровать, которую привязали к ноге Рожина. В трехстах метрах от места обнаружения тела Рожина находится санаторий. Название у него такое мутное – «Тихий причал». Я сегодня с утра пораньше туда проскочил и со сторожем побеседовал. «Выморозил» у меня, негодяй, сотню, но, когда раздобрел, забыл и о страхе перед администраторшей, и о служебном долге. Одним словом, когда выпьет – себя не контролирует.
Осторожно присев на стул, он стянул с головы кепку и поискал глазами пепельницу.
– Кури, кури, – разрешил Пащенко. – Старик сегодня только к одиннадцати будет.
Выдохнув первую белую струйку, Быков не выдержал и стал говорить. Пащенко смотрел на вырывающиеся при каждом его слове порции дыма и слушал. Рассказ следователя был не длинен и не короток. Как раз тот формат информации, которую выдает профессионал, полагая, что этого достаточно и таким же профессионалам не составит труда его понять.
Около десяти дней назад санаторий, который по причине новизны своего образования еще не пользовался у отдыхающих терновцев известностью, посетила странная группа людей. Странна она была тем, что в одном из корпусов поселилось четверо мужиков, при этом с ними не было ни женщин, ни выпивки (это сторож заметил сразу, потому как не угостили, а это выходило за рамки общепринятого поведения), ни удочек, ни радости в глазах. Сняли домик и, несмотря на солнечную погоду, не выходили из него до самого вечера.
Сторож поутру проснулся, стал совершать обход и, проходя мимо домика подозрительных гостей, не обнаружил там стоявших с вечера двух машин.
– Я спросил его, какие машины стояли, а он ответил, что «две какие-то ванны». Значит, иномарки, – заключил Быков, тыча окурком в пепельницу. – Но нам от этого не легче. Я о номерах заикнулся, но дед заявил, что он сторож, а не стоянщик. Справедливо в принципе.
Дело было в шесть утра. А в девять, когда старуха – жена деда – пошла сменить белье в домике, покинутом мужиками, обнаружилось, что…
