Эльмира Нетесова - Колымский призрак
— А я — в рыбаки. У нас на Волге все мужики с пеленок рыбачат. Уж за все годы пузо побалую, — улыбался астраханский рыбак, осужденный за то, что набил физиономию председателю артели, чтобы тот к жене не приставал. Назвал его кобелем и добавил, что повесит его, гада, своими руками, если близко к жене подойдет.
Тот мужик зло затаил. И написал, что рыбак грозился всех коммунистов артели перевешать.
Рыбака под утро сгребли прямо в постели. За угрозу… Десять лет без разговоров. Доводов мужика никто не стал слушать. Не поверили. Вот и поплатился за то, что женился на красивой. Та, едва мужа забрали, отказалась от него. Троих детей на старуху свекровь оставила. А сама уехала. Куда? Забыла адрес оставить. Ни одного письма не написала. Не спросила о детях. A мужа — живьем в душе похоронила.
Исчез и председатель артели. Двоих оставил сиротами. Сколько ни искали, будто и не жил на свете…
Нет, не собирался искать бывшую жену человек. По матери и детям тосковал. О жене, узнав от матери, перемучившись за ночь, забыл навсегда.
Вот и теперь, до конца срока чуть меньше половины, а уже весь барак зэков к себе в гости приглашает. На уху. Знатную, рыбацкую. У костра. На берегу.
А доведется ль ему с колымского берега до астраханского добраться — то одному Богу известно.
— А вы, Илья Иванович, что станете делать, когда вернетесь домой? — спросил зэк-новичок.
Аслан сразу услышал. Захотелось ответ узнать.
— Загадывать заранее — не люблю. Мне в том всегда не везло. Мечту судьба обрывала. Все срывалось. Потому, если б сказали мне, что завтра я выйду на свободу, не поверю, пока документы не получу и домой приеду.
А дома ждут? — спросил астраханец.
— Мать ждет. А жена — как и твоя… По рукам пошла. Ну да не я ей судья. Молодая. Три года ждала. Больше — не смогла. Мы с год прожили вместе. Теперь у нее от другого дети. Двое. Дай ей Бог счастья. Я на нее давно не обижаюсь. Женщины для жизни рождаются. Чтоб матерями стать. Здесь ожидание и промедление — беда. Пусть здорова и счастлива будет. Пусть ее обходит беда…
— А детей у вас нет?
— Не было. Мало прожили. Но моя мать ее ребятишек понянчила. Плакала, конечно. Родные, свои могли бы быть. Теперь уж запоздал. Не порадую. Единственное, чего бы хотелось, мать застать в живых. Чтоб дождалась. Чтоб горе — ее не пережило…
Около полуночи в барак вернулся тракторист. Снял пропахшую соляром телогрейку, стянул заледенелые до звона сапоги и, бубня под нос ругательства, проклинал пургу на все лады.
— С чего завелся? Ведь не впервой в жизни. Кончай базлать, — злился Кила.
— Пурга-то не впервой. А вот столько мертвяков сразу — отродясь не видел, — буркнул тракторист.
— Что ты лопочешь? Каких мертвяков увидел? Где? — не понял Илья Иванович.
— И не лопочу навовсе. А выкладаю, как есть. Мертвяки. Цельная машина. Та, что фартовых, бандюг наших, увезла. С колеи съехали в пургу и — харей в сугроб. Шофер ейный, видать, дорогу потерял с глаз. Вылезти не смог. Лопата всего одна. Не откопались. А и заместо того, чтоб взад, вперед машину толкали. Забурились навовсе. Все загинули, с концом. И фартовые, до единого. Как статуи. Охрана — возле машины. Вот что такое трассу с нюха упустить. Она, курва, своих убивает. Чужаков и подавно…
Тягостное долгое молчание нависло над людьми. Каждому не по себе стало. Всяк здесь имел на шкуре и сердце отметины трассы. Но когда она отнимала жизни — люди всякий раз переживали потерю трудно. Пусть фартовые, негодные люди. Но жаль… Пусть бы жили…
— А бугор ихний, одноглазый который, на рюкзаке околел. Глянули мы. А там — цельная куча деньжищ. Он с ними и под смерть не расстался, ан и оне его от погибели не сберегли. Не выкупился у смертушки.
— Да помолчи ты! — цыкнул Илья Иванович.
— А чего, я не брешу. Как есть. Гольную правду обсказал, — обиделся тракторист.
— И куда ж теперь эти деньги денут? — охнул Полушпалок. Возникла короткая пауза.
— Знамо дело, в казну определят, — отозвался тракторист с гордым видом знатока.
— С такой прорвой денег, видать, трудно ему было помирать? — посочувствовал кто-то из уральских.
— Там и наши, кровные, были, — отозвался Кила тихо.
— Не в прок им они. Поперек глоток колом стали, — подытожил тракторист.
Утром, едва бригада вышла из столовой, Федор сказал Аслану:
— Тебе сегодня в Магадан ехать. Машину заправь и сухой паек — обед в столовой возьми. А это — от меня, — достал пачку «Памира» и сунул курево в карман Аслану.
Упрямцев сел в кабину, как только по радио объявили восемь утра.
— Поехали, — предложил поспешно.
Едва выехали из зоны, Аслан спросил, насмелившись:
— Ну как, фартовые прибыли в Воркуту?
— Замерзли. На полпути к Магадану. Все, И охрана, и водитель. Да тебе уж, наверное, тракторист рассказал?
— Верно, что общак бугор забрал?
— Да. В нем тетрадь налоговая имелась. С кого сколько взяли, кто должен. Все взятое вернем людям. По спискам. Остальное — сдадим. Всех они данью обложили. Никого не минули. И только тебя в этом списке не было. Интересно, почему? — глянул на Аслана начальник зоны.
Аслан рассказал ему о прежнем бугре, о своем условии.
— Значит, соблюдал прежнюю договоренность? Смотри-ка, честность какая. А я уж и не знал, что предположить, — признался начальник зоны.
— За фартовую подсадку приняли? Негласного президента зоны?
— Да нет. Я знаю, что эти — не работают. И своих не убивают. Меня в таких вопросах еще на войне просветили.
— А что же подумали?
— Что на тебя, как и на Чинаря, они ставку делали, имели виды, а потому налогом не облагали, — сознался Борис Павлович.
— Если б я об этом узнал в зоне, ни за что не сел бы с вами в одну машину, — побледнел Аслан.
— А как же реабилитация?
— С другим водителем поехали бы, — процедил сквозь зубы шофер.
— Не стоит обижаться, Аслан. На моем месте, после Чинаря, тоже стал бы осторожнее.
— Чего ж со мной поехали?
— Хотел выяснить.
— Значит, в этот раз наган при себе имеете, — усмехнулся Аслан криво. И добавил: — Подозрение хуже пули. Жаль, не знаете вы наших горских обычаев. А ведь земляки мои, кабардинцы, за честность свою и неподкупность когда-то в охране царского престола России служила. И не опозорились. Не подвели. Им цари свои жизни вверяли. Это не я, история знает.
Аслан умолк, закурил.
— Прости, не хотел обидеть. Да только знаешь, здесь, на Колыме, не нации, человеку вверяемся. А промашки, сам знаешь, случались.
— Как же вы теперь мне на слово верите? А если вру?
— Жизнь покажет. Но не верить оснований нет.
Аслану вспомнилось услышанное: за спасение начальника — досрочное освобождение может быть.
«Это где-то кому-то повезло. Но этот на такие подвиги не способен. Видал, жизнь покажет. Он, гнус, сомневается. А если бы я в Волчьей пади засомневался? Где б ты теперь был?» — злился шофер.
Упрямцев, глянув на рдеющие скулы водителя, понял: злится человек и не скоро остынет. Лишь тогда пройдет обида.
— Аслан, у тебя при себе деньги есть? — спросил внезапно.
— А что? Три червонца одолжил у Килы. Может, курева смогу купить бригаде. Ларек уж полгода не работает. Поизвелись без табака.
— Я куплю вам курева, — предложил Упрямцев.
— Не надо. Не возьму. Я сам. Не сбегу.
— Вот там, видишь, где снег перекурочен трактором. Там машина застряла с фартовыми. Там они и замерзли. Ребят-охранников жаль. Водитель — хороший человек. Бывший танкист, — вздохнул Борис Павлович.
— Рядом с трассой. Странно. Как сбились? Резко вправо повернул. Ну почему? Обычно в пургу машиной с подножки правят. Тем более людей полный кузов. Этот из кабины не вылезал. Вот и влип. А говорите — хороший человек… Если б так, о людях беспокоился бы. Не прикипал бы к сиденью.
— Он инвалид. Протез вместо правой ноги. Горел в танке. И выжил. Обидно, что вот так погиб, — оборвал Аслана Упрямцев.
— Он тоже с вами, в одном батальоне был в войну?
— Нет. Мы на разных направлениях воевали. Познакомились в Магадане. Потому что в одном доме жили.
— Одно мне непонятно. Как вы, пусть и обида была, в начальники зоны пошли? Тут за год все что было, человеческое, растерять можно.
— А что непонятного. На войне — враг. Здесь в зоне — преступник. Тоже враг. Не одному — многим. Конечно, не все. Есть невиновные. Но большинство — за дело. Вот и получается, что кто-то обязан пресекать зло. Иначе жить будет невозможно. А человеческое, если оно есть в душе, не потеряется. Иначе, не было бы реабилитаций, — усмехнулся начальник зоны и добавил: — Сейчас не только в нашей зоне, всюду дела пересматриваются. Специальные комиссии этим заняты. А ты говоришь — человеческое потеряли…
— А зачем сажали? Много ль доживет до реабилитации? А сколько судеб и жизней сломано…
