Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Сахалин
Обзор книги Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Сахалин
Нетесова Эльвира
Утро без рассвета. Сахалин
УРОЧИЩЕ СКАЛИСТОЕ
Сюда Сеньку прислали сразу после операции, едва он встал на ноги. Адо-Тымовский леспромхоз нуждался в лесорубах. И, показав Мухе, как валить деревья бензопилой, как рассчитать угол и место падения дерева, закрепили за ним бригаду лесорубов, назначили Сеньку вальщиком леса — головой бригады.
Все — бывшие зэка. Все нынешние поселенцы. Ко всем сразу регулярно приезжали гости из Тымовского отделения милиции.
Завидев на реке лодку с двумя-тремя милиционерами, лесорубы предупреждали друг друга:
— Эй! Кенты! Мусора плывут! — этот крик знали даже лошади, старые клячи. Они вмиг забывали про усталость и работали из последних сил.
Вальщик… Сенька один со своей бензопилой должен был обеспечить работу пятнадцати мужиков и четырех лошадей — только на своем участке. Но нить тянулась и дальше — к плотогонам, потом к пилораме, затем к грузчикам порта, отправляющим лес на суда.
Один вальщик… Пила в руках сатаной кричит, бараном из рук рвется. Обжигают ладони нагретые ручки. Опилки из-под ножа в глаза летят. Слепят. Некогда их протирать. От дерева к дереву — бегом. Едва глянул, с какой стороны ветер тянет, куда дерево наклонилось, — и уже грызет березу или ель зубастая пила.
Ухнет дерево на землю со стоном, с криком. А к нему уже обрубщики торопятся. Каждый сучок, каждую ветку топором обтешут.
Живое дерево — под тихого покойника подгонят. Без головы-кроны, без рук-веток. Лежит ровнехонькое. Хлыстом его теперь зовут. И не успеют обрубщики отскочить от хлыста, как к нему слепая от мошкары и комарья кляча подходит. Тянет хлыст на разделочную площадку. Там его распиловщики разделают. Потом чокеровщики свяжут в пучки тросами. И старенький трактор «Нати» уже тянет пучки вниз к плотогонам.
Деревья… Каждое, предназначенное в спил, помечено засечкой. Сенька пыхтит около елей, берез, пихт. Срезает деревья. Они падают. А вальщик уже идет к другому дереву. Есть засечка на стволе — вали. Под конец дня бензопила, разогревшись, начинает барахлить. Нож пилы в стволе заедает — не выдернуть. Мотор глохнет. Слетает цепь. Руки гудят. Пила за день в стокилограммовую превратится. Ноги еле двигаются, но бригада торопит.
— Быстрее.
И снова кричит пила на все урочище. Каждое дерево железной руганью кроет. Ствол за стволом валятся на землю. Иные покуда повалишь — своей жизни не рад.
За день Сенька так выматывается, что даже усталые клячи сочувственно смотрят на него. Просоленная за день рубаха к вечеру коробом топорщится. Рад бы снять. Да комары загрызут.
Покуда доплетется до жилья, силы совсем исчезают. Нет их. И вроде он не человек, а тряпка, какой там ужин! Скорее спать. Во сне ему летят в глаза колючим снегом белые опилки. И руки сжимают; рукоятки пилы.
Но кто это за плечо трясет? Сенька еле продирает глаза.
— Встань, поешь, — зовет кто-то.
— Потом.
— Изведешься, — слышит он голос поварихи, старой женщины.
— Не хочу!
— Сенька!
И Муха ест с закрытыми глазами. Что? Неважно! Все едят. И он. Есть надо. Завтра все сначала.
Так шли дни. Утром он надевал выстиранные кем-то рубашку, майку. Благодарить некогда, да и кого? Кому нужна его благодарность?
А через три первые недели работы на участок приехали из милиции, Решили наведать поселенцев.
Муха сплюнул зло:
— Заботчики! Туды их!.. — И вышел из будки, окинув приехавших злым взглядом.
— Куда так торопишься? — остановил его чей-то голос. Сенька оглянулся. Увидел милиционера:
— От вас на край света сбежал бы, если б дорогу знал!
— Зачем так далеко? Ведь не забирать приехали, помочь хотим.
— Мне уже помогли. Спасибочки, — добавил он соленое слов: сквозь зубы. И ушел, не оглядываясь.
А на следующий день приехала на участок кинопередвижка, ночи лесорубы кинофильмы смотрели. Сенька спал. А мужики целую неделю вспоминали увиденное. И удивлялись, что милиция, а вот и же — порадовала.
Сенька целыми днями работал один и плохо знал, кто с ним в бригаде, что за люди. Некогда было знакомиться, на разговоры времени не оставалось.
На нижнем складе, что находился на берегу реки Тымь, вторая бригада плоты сбивала. Она тоже, как и остальные, зависела от работы вальщика.
И Сенька работал один на всех. С ним с одним обговаривались деланы под вырубку, размер сортиментов, расстановка на участке.
Муха говорил веско, доказательно. И начальство не решалось с ним спорить. Да и к чему? Сенька знал свое дело. И в бригаде его ценили за силу, умение работать, держать язык за зубами.
Случилось как-то, перепились мужики в день зарплаты. Все вповалку по участку лежали. Долго собирал их Муха в одну кучу. А утром устроил над ними расправу. Бил не щадя. Всех. Да так, что все пятнадцать против него не выстояли. В синяки и в шишки изукрасил.
А вечером беседу провел.
— С чего нажрались, падлы? С какого такого праздника? Иль мозги ваши завонялись и забыли, что вы не на свободе еще? Что за каждым нашим шагом лягавые следят? И за каждый промах норовят назад упрятать? Кому бутылка милей свободы — валяй с бригады! Но сам! Я предпочитаю валить лес. Кого засеку на пьянке еще — по-своему разделаюсь, как со своим врагом. Уж я найду, как того убрать, чтоб никто не подкопался. Из-за одного гнуса не хочу больше срок тянуть. Не думайте, что я буду вас из говна за уши тащить. Сами вляпаетесь, сами и вылезете, кто сможет. Но я никому из вас не помощник. Любого, кто после нынешнего дня ужрется — жмуром сделаю[1]. Усекли?!
С того дня в бригаде пьяных не было. Боялись. И хотя народ тут собрался бывалый, все фартовые. Муху боялись больше милиции. А все из-за наколок, сделанных ему в молодости. В них-то бригада разбиралась. Их испугались больше, чем угроз.
В один из ненастных дней, когда работать из-за дождя было невозможно, разговорились поселенцы меж собой — кто за что сюда попал. Кто по какой статье отбывал наказание, сколько сидел, на чем «попух», чем занимался на свободе, сколько еще «тянуть» осталось.
Были в бригаде два майданщика. Эти — чемоданы в поездах воровали. Были двое щипачей — что промышляли по мелочам — вырывали сумочки и сумки, портфели и папки. Были и домушники — квартирные воры. Затесался и бывший «медвежатник». Были и налетчики. Пестрая компания. Среди них Муха выделил для себя лишь «медвежатника», громадного мужика, да бывшего «в законе» вора, хитрого, как змей. С ними он держался более сносно. И обращался, как с равными себе.
Они заметили это. И, перестав перечить Мухе, первыми изо всех, молча подчинились ему.
Сенька зимой и летом работал с ними. Ел из одного котла, получал одинаковую со всеми зарплату. Вместе со всеми вставал и ложился. Отдельно от других лишь вел подсчет дням, оставшимся до свободы.
Рядом с его бригадой работали на лесоповале женщины. Тоже поселение отбывали. Кто за что. Иногда, поскольку участки их были рядом, они виделись. Бабы ловко орудовали топорами. Работали на зависть не только мужикам, а и лошадям. С рассвета и до заката.
Иногда они задевали мужиков. Те отвечали им взаимностью. Обещали наведаться в гости, но к концу дня все изматывались так, что ни до чего было. Одна мысль — скорее бы до койки добраться, дожить до утра.
Но постепенно люди втянулись. И недавние кровавые мозоли, саднившие ладони, покрылись жесткой ножей, совсем не реагирующей на боль и тяжести. И мужики вначале по одному, а потом и гуськом, потянулись в гости к бабам.
Возвращались под утро. Притихшие. С больною грустинкой в глазах.
В гости к соседкам не ходили лишь Сенька и «медвежатник». Бабы, завидев их, зачастую поддевали солеными шутками. Звали? открыто, нахально. И Сенька обрывал их грубовато, но не зло:
— Явместо себя к вам кентов отпускаю. Наряд им за это выписываю. Ай не хватает вам?'
— А у тебя, кроме наряда, ничего нет? — наглели бабы.
И тогда Сенька срывался, делал вид, что бежит за ними. Они удирали. Никто не знал о его беде. Никто и не догадывался. Муха сам от себя скрывал это горе и не сознавался в том, даже во сне.
Теперь бабы, осмелев, стали и сами наведываться к мужикам. Помогали поварихе стирать рубашки, майки лесорубов. Варили ужин. Убирались в будке. Раз в неделю обе бригады смотрели кино, прямо в лесу.
Мужики с бабами по парам садились. И только Сенька, да «медвежатник» сидели по одному на скамейках. Пробовали и к ним подсаживаться бабы. Но бесполезно. И, махнув рукой, решили, что есть у тех зазнобы. Далеко отсюда, но крепко помнят о них мужики.
С утра до ночи над делянкой стоял вопль бензопилы, раздавались крики лесорубов, звон топоров, гудение трактора. Бригада продвигалась все дальше в глубь тайги.
Лес разделанный на сортименты шел в порт, грузился на суда, уходил далеко от берегов Сахалина.
