Владимир Ефимов - Симуляция
Четкой границы между рабочими кварталами и Пустошью не было, но если бы кто-то взялся ее провести, бар "Коврига" с Жестяной улицы оказался бы точно на ней.
Над входом еще можно было разглядеть изображение античной колесницы, запряженной четверкой лошадей, из чего явствовало, что когда-то бар носил другое название. Но окрестных жителей больше устраивало нынешнее. В этом месте Пустошь общалась с предместьем, заключая сделки, предлагая недорого запретные развлечения, сбывая краденное и планируя набеги во внешний мир.
Выйдя на Жестяную улицу из закоулков между гаражами и сараями Любимчик обнаружил, что, несмотря на неурочный час, он здесь не один. Да они и не таились. Семь теней в утреннем сумраке развернулись, перегораживая проход. Один вышел вперед, держа у плеча самодельную биту, выструганную из ножки стола:
– Что ночью гуляешь, фраер?
Они даже не пытались его окружить. Это не была засада, это не были грабители. Обычная шпана, нанюхавшаяся "белой сажи" – вытяжки из суставной смазки. Юность предместья.
Жека поднял руку и в пальцах его оказалась зажатая в щепоть отточенная по краям монета. Еще три таких же он прижимал двумя пальцами к ладони.
– Уже утро, бэби! – неуловимое движение кисти, и монета, коротко свистнув, вонзилась в твердое дерево биты. В руке у Любимчика осталось еще три, и она из них уже была готова к новому броску.
– Вира-майна… – прошептал старший, трезвея на глазах, – Да это никак Любимчик… Чтоб ты жил, Любимчик Жека!
– Чтоб ты жил, Любимчик Жека! – эхом повторили остальные.
– Кто такие?
– Мы? – переспросил главарь, – Я Шпуля. Акира Шпуля. А это мои "Ткачи".
Любимчик был ему почти ровесником, но из глаз его ясно смотрела смерь. Жутко было называть себя перед этими смертельно спокойным парнем, страшно было брать на себя ответственность за всю команду, но только так можно было стать главарем. И только так можно было им остаться.
– Писку приводи, – проговорил Жека негромко.
– А? Да, сейчас! – Шпуля не без труда выковырял отточенную монету из дерева и протянул ее сутенеру, – Ты прости нас, Любимчик Жека, за глупость.
Любимчик оглядел притихшую компанию и вынес вердикт:
– За глупость с вас по десятке.
А ведь волк остался бы в живых, если бы не заговорил в темном лесу с незнакомой девочкой в красной шапочке. [38]
Шпана судорожно зашарила по карманам.
Когда Жека, милостиво приняв дань, удалился в направлении "Ковриги", Шпуля вздохнул с облегчением и полез за сигаретами.
– Блин, пить охота. У кого-нибудь вода есть?
Ему подали пластиковую бутыль с мутноватой водой. "Ткачи" знали, что после "белой сажи" всегда мучает жажда. Самый молодой спросил:
– А кто это?
– Ты что, Сопля, это же Любимчик Жека, шмаровоз. Он пустынник.
– Вира-майна, – повторил Сопля, впервые видевший обитателя Пустоши так близко, – Вот бы научиться так монеты кидать.
Он вытащил из кармана монету и попытался крутить ее между пальцами, но нетвердые после стимулятора руки его подвели. Монета выскользнула, и пытаясь ее поднять, Сопля уронил и арматурный прут, который держал зажатым под мышкой. "Ткачи" заржали.
– Зачем тебе? – спросил долговязый подросток, когда смех затих.
– А то не знаешь, Фитиль? Я бы Костолома "Плутона" замочил. Ка-а-ак зафигачил бы ему прямо в глаз. Или в брюхо. Он же моего брательника изувечил.
– К Костолому у каждого из нас счетик есть. Доберемся мы до него, зуб дам, доберемся. Потому что мы ткачи, – на последнем слове Шпуля возвысил голос, и все, вскинув кулаки, хором гаркнули:
– Вау!!!
– А "Плутоны" лохи. Они бы здесь все остались, потому что пустынников даже в лицо не знают. Потому и боятся на промысел ходить. Гуляют на деньги своих мамочек. Лохи.
– Как он так писку метнул… – не мог успокоиться Сопля, правда упражняться больше не пробовал.
– В эту школу, Сопля, без экзаменов берут. Только поздновато тебе туда идти. На Пустоши, знаешь как, берут десять малышей, совсем мелких и велят, к примеру, монеты в цель кидать. Кто хуже кидает – того на фарш. И так пока один не останется.
– Врешь ты все, бугор, – с одобрением сказал долговязый Фитиль.
– Вру – не вру, а правды никто не знает, – по-взрослому рассудительно завернул Шпуля, – у каждого пустынника, говорят, три таких фокуса есть. Первый – пацанов, вроде нас, пугать. Второй для серьезной драки. А третий – на самый крайний случай. И у кого какие фокусы никто, кроме паханов не знает. А может и врут все.
Он опять приложился к бутыли и передал ее по кругу:
– Хорошо, денег хватило, а то бы на счетчик поставил. Ладно, по хатам пора.
* * *
В других садах, – отвтила Лилия, – клумбы то и дело рыхлят. Они там мягкие, словно перины, – цветы и спят все дни напролет! [18]
Снаружи уже уверенно вступило в свои права утро, в "Ковриге" же царил вечный вечер. Посетителей почти не было. Из девочек тоже остались только самые стойкие. Роза, Лягушонок и Лань сидели за дальним столиком, поглядывая на пару угрюмых парней, занятых серьезной беседой. Был шанс, что покончив с делами ребята захотят развлечься.
Любимчик подсел к девочкам, собрал с них деньги и привычно посетовал на маленькую выручку. Но сегодня деньги для него были не главным, и девочки почувствовали это. Жека с трудом скрывал нетерпение. Он обвел бар скучающим взглядом и проговорил сквозь зубы:
– Пойдем наверх, Лань. Девочки справятся и без тебя. Посмотрим, не научилась ли ты новым фокусам.
На самом деле, он хотел проверить, научился ли новым фокусам он сам.
* * *
Девицы проводили парочку почти сочувственными взглядами. Лягушонок скорчила гримаску:
– Ну вот, опять начинается! Будет до вечера убеждать бедняжку Лань, что на самом деле он крутой самец.
Роза прыснула.
– Да уж… Знаешь, что я тебе скажу? Если бы он смотрел на эти вещи проще, всем было бы лучше.
Что-то тут не так, – думал я, – какая-то погрешность скрыта в формуле "М+Ж", некая зловещая собака Баскервилей зарыта на пути носителей хромосом, устремившихся к исполнению приятного биолонического долга. [30]
У Любимчика Жеки была проблема, если не сказать – беда. Он нравился женщинам, в ремесле сводника это помогает. Когда он был моложе, то выглядел вообще ангелочком. Но то ли тяжелое детство на Пустоши сказалось, то ли просто тайный ход фишки так предопределил, однако в постели Любимчик был более чем слаб. Никого, кроме него самого, это особо не волновало. Сам же он в последнее время так переживал по этому поводу, что стал неуверен в себе и начал даже несколько опасаться женщин. А это уже вредило бизнесу.
– Да уж, Розочка. Мы ж его не за это любим, верно?
Эта мысль обеим показалась ужасно смешной.
Девицы, действительно, по-своему любили своего хозяина, хотя больше, все-таки боялись. Отсмеявшись, они переключили свое внимание на парней, которые продолжали свою тихую беседу.
* * *
Двое мужчин, укрывшихся в полумраке бара, явно были людьми серьезными. Крепкие тела обеспечили бы им хороший заработок на любой фабрике. Но они сидели здесь, ссутулив крутые плечи и склонив головы друг к другу так, чтобы никто посторонний не мог бы их услышать. Тот, что постарше, говорил в полголоса:
– Ты прав, Чико, ты сомневаешься, и я в твои годы тоже сомневался. Потому я и стал тем, кем я стал. Все знают Перочиста, и каждый тебе скажет, что Перочист – парень верный. Любого спроси. Перочисту верить можно. Но если бы я в твои годы хватался за любое дело, которое мне предложат, хрен бы я тут сидел. Остался бы от меня один позвоночник, ржавел бы он сейчас в руинах Пустоши.
– Ты меня как будто уговариваешь?
– Я? Да я просто рассказываю тебе, Чико, что и как.
– Я благодарен, Перочист. Есть инфа, а есть мудрость. Инфу приносят шестерки, а мудрость дают старшие.
– Ты правильный парень, Чик. Другому я не стал бы давать такую добрую указку. К вечеру придет Консерв, он расскажет подробности.
Такому серьезному парню, как Чико, полагалось бы промолчать, всем видом показывая, что его ничего не интересует. То что тебе нужно, ты уже знаешь, так учат старшие. Но Чик был нетерпелив:
– Что хоть за пойнт, Перочист?
Перочист не смог скрыть презрительной усмешки, но от поучений удержался. Чико предстояло идти на дело. Он даже ответил:
– Одежный магазин Орехова знаешь?
Чико глянул удивленно:
– Это ж не наша земля.
– Не наша и не чужая. Его никто взять не может. А мы возьмем.
* * *
Консерв был нищим, и, в отличие от Валуна, для него подаяние было основным доходом. Но не единственным. Он не попрошайничал в людных и доходных местах, там работали городские нищие, в сущности наемные работники, отдающие большую часть заработка своим хозяевам. Консерв презирал их, как и всех городских жителей. На Пустоши каждый был сам себе хозяином. Там тоже были свои правила и свои начальники, но никто не говорил тебе, когда вставать, что делать, как смотреть. На Пустоши никто не решал твоих проблем, потому и выжить там мог не каждый, но пока ты жив, твоя жизнь принадлежит тебе.
