Андрей Дышев - Чего не хочет женщина
Оказавшись в дебрях телезвезд, софитов, грима и электроники, он все-таки немного оробел, особенно после того, как мелкая и подвижная, как хомячок, девушка с папкой под мышкой накричала на него:
– Нелипов! А где тексты зрительских звонков?
Клим не понял вопроса, уточнить постеснялся и повернулся к девушке спиной, прикидываясь ненормальным или глухим, но девушка обежала вокруг него и даже замахнулась на него папкой.
– Тексты где? Или вы думаете, что я за вас их писать буду?
– Какие тексты? – беззаботно улыбаясь, спросил Клим.
– Вас что, не предупредили? – возмутилась девушка. – «Престо» как всегда в своем амплуа! У вас там думают, что нам тут больше делать нечего, как тексты сочинять! У вас еще есть пятнадцать минут, садитесь в гостевой и пишите. На три звонка, больше не надо.
Наверное, вид у Клима был настолько растерянным, что сердитая девушка сжалилась над ним. Она посадила его за стол, дала бумагу и объяснила, что Клим должен написать тексты, которые якобы будут произносить благодарные читатели, позвонившие в студию во время прямого эфира. На самом же деле эти тексты зачитают специально нанятые для этого студенты театрального училища, которые сидят у микрофона в соседней комнате.
– А я думал, что звонят настоящие телезрители, – разочарованно произнес Клим.
Девушка фыркнула:
– Зрителям больше делать нечего, как названивать нам, а нам больше делать нечего, как слушать их долгое и бессмысленное мычание. Вы знаете, сколько стоит минута эфирного времени?
Пока Клим сочинял пафосные речи от благодарных читателей, к нему подошла гримерша и, брезгливо толкая его голову из стороны в сторону, словно гнилой арбуз по овощному прилавку, стала что-то рисовать на его лице мягкой кисточкой. Почему-то эту процедуру Клим сравнил с намыливанием шеи висельнику. Потом ему привесили на брючный ремень какую-то железную штуковину, похожую на взрывчатку шахида, обмотали проводом и вытолкнули под софиты. Клим вспомнил все советы и, не дожидаясь, когда ведущий представит его зрителям, сразу начал рассказывать, как он падал в самолете, летящем над нигерийской пустыней, как врачи отрезали и продали его почку и как его ударило молнией среди чистого поля в ясную погоду. Ведущий порывался что-то спросить у него, но Клим презрительно смеялся над ним, называл его «голубчиком», «кроликом» и, загибая пальцы, начинал учить главным правилам обольщения женщин. Неимоверными усилиями ведущему удалось воткнуть в эфир звонок от благодарного читателя. Студию заполнил захлебывающийся от восторга голос девушки. Она с выражением читала то, что Клим написал несколько минут назад:
– Мы вас так любим! Мы вас так обожаем! Ваши книжки такие чудесные, такие интересные, оторваться просто невозможно! Спасибо, что вы есть, что вы такой хороший, такой талантливый («Вот же кукла говорящая! – подумал Клим. – Отредактировала! У меня было «гениальный», а не «талантливый»). Вы изменили всю мою жизнь, я теперь не могу дня прожить, чтобы не почитать ваши нетленные произведения, и я чувствую, как умнею прямо на глазах, как разрастается мой интеллект, как мой недюжинный разум крепнет с каждым прочитанным абзацем ваших шедевров…
На другие звонки не хватило эфирного времени, потому как Клим с ожесточением стал учить ведущего правильно завязывать галстук и пользоваться виагрой. Какие-то люди, стоящие за софитами и камерами, делали страшные лица, скрещивали над головой руки, и ведущий с гипсовой улыбкой уже встал с дивана, показывая, что пришла пора прощаться, но Клим не мог остановиться, потому что очень хотел рассказать, как нужно выпивать и при этом не превращаться в свинью и как извести тещу с белого света без криминала. Его все-таки вытолкнули со съемочной площадки, воспользовавшись рекламной паузой, горячо поблагодарили, а девушка с папкой под мышкой даже попросила подписать ей книгу «Глисты в желе».
С этого дня Клима стали узнавать. Первый раз это случилось у банкомата, где стоящая за ним в очереди женщина нагло заглянула ему в лицо и тоном, будто оказывала величайшую услугу, заявила:
– Я, между прочим, видела вас по телевизору. В самом деле писатель? Надо же, какой молодой…
Первым порывом Клима было извиниться перед женщиной за то, что его изображение появилось на экране телевизора без ее на то согласия, но подошла его очередь получать деньги, и он занялся банкоматом. Сумма, которая оказалась на кредитке, ошеломила его. Сто двадцать тысяч рублей! Наверное, Артаусов рассчитался с ним за новую книгу. Желая сразить высокомерие женщины одним ударом, Клим затребовал всю сумму и с удовольствием наблюдал, какой эффект производит на людей банкомат, лязгая металлическим языком и выбрасывая из своих недр сотни купюр.
Днем позже Клим вдвое увеличил жалованье Кабану, вменив ему новые обязанности. Теперь Кабан должен был самостоятельно ходить по кафе и барам с двумя диктофонами, подсаживаться то к одной, то к другой шумной компании и записывать все звуки, которые будут роиться вокруг него. Весь этот бесконечный, путаный, тоскливый и вульгарный словесный мусор Клим отдавал наборщицам. Материала было так много, что женщины, не разгибаясь, работали с утра до позднего вечера, ежедневно отсылая в издательство тяжеловесные текстовые файлы, подобные беременным свинкам. Но Артаусов оставался недовольным, он почти каждый час звонил Климу и, щедро приправляя свою речь ласкательными эпитетами, орал, что мало, мало, мало и нужно еще, еще и еще.
Догадавшись, что все издательство «Престо» теперь крепко завязано на нем, Клим решил не терять времени даром и выжать из ситуации максимальное количество удовольствий. В приемной директора ожидали своей очереди на аудиенцию люди, большинство из которых, судя по гордо-потрепанному виду, были непризнанными литературными гениями. Клим пожалел, что не взял с собой диктофон, чтобы с пользой для дела коротать время в очереди. Но секретарша, узнав Клима, немедленно сообщила об этом директору, а директор тотчас попросил его зайти. В кабинете Клим стал свидетелем того, как директор выпроваживает длинного, худого, высохшего, как старое удилище, гражданина в сером плаще и широкополой шляпе. Гражданин, сжимая в кулаке курительную трубку, похожую на пистолет, мучительно подыскивал повод, чтобы задержаться, а директор настойчиво подталкивал его к двери, очень приветливо при этом улыбаясь. Решающая схватка произошла на пороге кабинета, и Клим едва успел отскочить в сторону, чтобы невольно не оказать помощь посетителю.
– Уф! – с облегчением произнес директор, когда наконец закрыл за гражданином дверь, и промокнул платком лоб. – Присаживайся, дорогой мой! Я тебя случайно не задел локтем? Нет? Какое счастье! Кофе, чай, кумыс?
– А кто это? – спросил Клим, развалившись в кресле.
– Эрект Семиструнный, – скорчил пренебрежительную гримасу директор. – Одно время читатель неплохо подсел на его бредятину, и мы выдавали приличные тиражи. Но теперь его никто не читает, все перекинулись на тебя… Какие проблемы, друг мой? Что мешает великому творческому процессу?
Клим начал жаловаться на стесненные жилищные условия, которые ухудшают своим присутствием наборщицы, и директор, слушая его вполуха, вызвал Артаусова.
– Безобразие! – строго сказал он подчиненному, когда тот появился в кабинете. – У нашего главного писателя нет нормальных условий для труда и отдыха! Почему он до сих пор ютится в двухкомнатной квартире? Почему должен стоять в очереди в туалет и жарить себе яичницу?
Артаусов, согнав все складки лица на лоб и переносицу, смотрел на директора виновато и подобострастно и при этом безостановочно кивал, как китайский болванчик. Клим понимал, что издатели разыгрывают перед ним спектакль и директор рассержен на Артаусова не больше, чем на полудохлого крокодильчика, но все равно получал удовлетворение.
– Во-первых, подыскать Климу другую квартиру, – ставил задачу директор. – Трехкомнатную… Нет, четырехкомнатную. Желательно поближе к нам. Во-вторых, нанять для него уборщицу и повара. В-третьих, в лучшем фитнес-центре приобрести для нашего друга клубную карту с ежедневным массажем, сауной, солярием и парикмахерской…
– И бассейном! – вставил Клим. – Я плавать очень люблю.
– И бассейном, – взмахнул указательным пальцем директор.
– А телохранитель? – напомнил Артаусов.
– А у меня уже есть, – сказал Клим, вовремя сообразив, что содержать двух телохранителей ему будет накладно даже с таким огромным заработком.
Директор задумался, перебирая в уме весь перечень заморочек, которыми обычно пользуются VIP-персоны. Сам он был человеком скромным, несмотря на свое стремительно разбухающее состояние, и позволял себе лишь коллекционирование вилл на южном берегу Франции и Испании.
– Что мы еще можем для тебя сделать? – спросил он.
Клим обещал подумать, но новые условия труда и отдыха оказались настолько насыщенными и увлекательными, что он сразу забыл о своем обещании. Особенно ему понравился массаж, который в четыре руки делали симпатичные, относительно одетые девушки. После такого массажа Клим некоторое время чувствовал легкий стыд и слабые угрызения совести, которые, впрочем, всякий раз бесследно проходили. Из фитнес-центра Клим возвращался в новые апартаменты, где его ждал повар, молодой узбечонок, нагло утверждавший, что он китаец по имени Дзинь-Дзяминь. Клим сытно обедал, съедая китайский плов или китайский лагман, после чего спал на широкой двуспальной кровати с тюлевыми занавесочками. Кабану, который приходил поздно вечером, Клим говорил, что весь день собирал материал на мусорных свалках, вокзалах и в грязных пивнухах. Кабан верил, жалел Клима и с плохо скрытой завистью предлагал поменяться. Две тысячи рублей, которые Клим платил ему каждый день, были для Кабана настолько большой, не умещающейся в сознании суммой, что перестали стимулировать его рвение, и в поведении Кабана стала просматриваться ностальгия по дегенерации и абстинухе. Клим заметил, что Кабан стремительно теряет интерес к чистым кафе, белым скатертям, сверкающим бокалам и вышколенным официантам, в среде которых проводил каждый вечер. И его снова неудержимо тянет на социальное дно, как камбалу на глубину. И он непременно ходил бы в мятой и грязной одежде, если бы не уборщица, которая прониклась к Кабану материнской любовью и каждое утро, пока он спал, стирала и гладила его брюки и рубашку. Клим, со своей стороны, заставлял Кабана бриться и не реже одного раза в три дня водил его в парикмахерскую.
