Сергей Зверев - Бойцы анархии
Мы поддели крышку, подняли, осветили подпол фонариком. Особо и не расстроились – понимали, что ничего из задуманного не сбудется. Но хоть что-то… Подвальчик был маленький – земляная клетушка с несколькими навесными полками. У бывшего жильца, похоже, имелось хобби: он устроил здесь винный склад. И сам, когда взорвался мир, решил не расставаться с любимым детищем, спустился в подвал… Тут и остался – в приятном обществе коллекции и груды тряпья, – тут и помер. Скелет, одетый в полуистлевшую пижаму и замызганную фуфайку, лежал, поджав ноги. В подвале было не так уж холодно, чтобы сохранилась плоть. Рядом со скелетом валялись разбитые винные бутылки. Он успел осилить штук шесть, уснул богатырским сном, а проснуться уже не посчастливилось.
Возникал резонный вопрос: а кто же тот тип в шкафу? И как любитель вин, спустившись в погреб, нагреб на крышку кучу мусора? Но решили не ломать головы. Степан решал дилемму: кому он предпочитает отдать душу – богу или дьяволу? Виола популярно объяснила, что отдать душу богу означает умереть, а передача души дьяволу связана с такими милыми вещами, как соблазн, наслаждение, искушение (секс, наркотики, рок-н-ролл) – собственно, именно то, ради чего мы и живем, то есть вопрос поставлен некорректно и ответа не требует. Коротышка заявил, что подобные выкладки его устраивают, и полез в подвал по шаткой лестнице. Повозившись там немного, он начал передавать бутылки – скотч, ром, виски, вино с замутненными этикетками. Похоже, владелец особняка в администрации наместника Благомора занимал не последнюю должность. Бутылки обросли плесенью, но смотрелись привлекательно. Проснулось алкогольное прошлое, вцепилось в душу. Я почувствовал нестерпимое желание до упора напиться.
– Не слишком ли часто мы стали прикладываться к бутылочке? – для порядка поворчал я. – Пили прошлой ночью, пили позапрошлой… – Я споткнулся. Собственно, третьей ночью я тоже пил.
– Уж кто бы говорил, Михаил Андреевич, – откликнулся Степан. – До встречи с тобой, между прочим, я практически не употреблял спиртного. Но после того, как прожил с тобой год на болоте, насмотрелся на твои затяжные запои, на великое искусство запивать самогон бражкой и полировать это дело деревенской медовухой…
– Ладно, без подробностей, – обозлился я. – На болоте нам ничто не угрожало. А в этой долбаной долине всякая сволочь норовит…
– Подпираем дверь и остаемся здесь, – внесла идею Виола. – Громко не разговариваем. Полезут в дом – уходим через окна. Полезут в окна – уходим через дверь. Тут и заночуем.
На всякий случай мы завалили окна досками и проверили аккумулятор в фонаре – часа на два зарядки должно было хватить (а потом просто выбросить). Вечеринка прошла успешно: мы ели задубевшую картошку, стыренную еще в Жулыме, глотали сало, ломали зубы о копченую козлятину. После каждого тоста я твердил как заклинание: пить надо в меру. Люди соглашались. Парамон глубокомысленно кивал. А Степа вспомнил статью в умном журнале: ученые высчитали наконец – умеренное питье продлевает жизнь на 15–19 процентов. Больше всего в этой новости его восхитило число 19. Какая точность! Не 18, не 20, а именно 19. Утомленный скотчем, он выдрал пробку из «неопознанной» винной бутылки, сделал глоток… и выплюнул обратно. Начал жутко ругаться. Никогда он не пил вина, и чтобы еще раз прикоснулся к этой гадости! Изучив поблекшую этикетку, мы стали ему втолковывать, что «божоле нуво» – это молодое французское вино, и пить его нужно молодым; в последний же раз оно было молодым год назад, а теперь безнадежно состарилось, и лучше пить собственную мочу.
К моей чести надо признаться, я пресек бесконтрольное пожирание алкоголя. Оставалось порадоваться за силу воли – рановато наслаждаться алкоголизмом. На горшок и спать, распорядился я. Ближайший туалет – на костях мертвеца. Неуважительно, но безопасно. Коротышка тут же бросился вытаскивать из подвала истлевшее тряпье, гремел костями, бутылками, бурчал, что на будущее мы обязательно должны затариться. Мы же не собираемся помереть на рассвете? Никого уже не беспокоило, что характерно попахивающие тряпки служили мертвецу саваном.
На улице стемнело. В поселке было тихо. По ходу вечеринки лишь дважды проезжали машины – и всякий раз мы обрывали разговор, замирали. А сейчас Азаргат окутало тотальное безмолвие. Было в этой тишине что-то чреватое, неприятно покусывающее. Мостясь на худой «перине», я вслушивался в эту всепоглощающую тишину и пытался разобраться, с чем связано беспокойство. «Мало выпил», – зевнуло второе «я».
Фонарь мы погасили, и я понятия не имел, где укладываются люди. Из угла уже доносился молодецкий храп – Парамон отбился первым. «Странно, – думал я, – а кто сегодня будет охранять наш покой? Часового не выставили…» Впрочем, поразмыслив, я отказался от этой идеи. Пользы от часового не будет. В безмолвной темноте, после ударной дозы спиртного – любой не спящий в одночасье станет спящим, и даже я не буду исключением. Оставалось довериться Всевышнему, хотя, как показывала практика, подобным доверием лучше не злоупотреблять.
– Ненавижу спать одна… – жаловалась Виола. Она возилась где-то справа – между мной и коротышкой.
– Если хочешь, иди ко мне, – предложил Степан. – Впрочем, нет, ну тебя на фиг. Боюсь я тебя. Двигай лучше к Парамону. Он в тебя безрассудно влюблен и страшно обрадуется.
– Сам иди к Парамону, – огрызнулась Виола.
– Ну, если хочешь, можем тебе кого-нибудь привести, – предложил коротышка и скабрезно захихикал. – А если честно, подруга, то даже не рассчитывай. Того, кто тебе нужен, выше по течению к берегу прибивает. Михаил Андреевич, конечно, может переступить через собственный труп… Ты спишь, Михаил Андреевич?
Я старательно помалкивал.
– Спит, – неуверенно сказал коротышка. – Хотя немного странно. Когда Михаил Андреевич спит, он храпит, как майский гром… Но не будем обращать внимания. Спи, Виола. Как там в песенке поется: сплю на новом месте, приснись жених невесте…
Я проснулся, когда подспудная тревога забралась в сознание и принялась там чего-то выделывать. Мурашки ползали по коже. Я нащупал в изголовье гладкую рукоятку «Кедра», присел. Спал Степан, издавая какое-то сложное носовое пение. Размеренно посапывал Парамон. Сквозь щели в досках, закрывающих окно, просачивался желтоватый лунный свет. Поблизости что-то зашуршало – медленно, словно зомби из могилы, вставало тело.
– Тоже не спится? – тихо спросил я.
– Тихо… – прошептала Виола. – Там кто-то есть…
Мурашки побежали интенсивнее, страх зашевелился под одеждами. У этой девицы тоже имелся встроенный будильник, реагирующий на безотчетную тревогу. Хотелось бы надеяться, что слово «там» означает «не в доме». Привстало упругое тело, сместилось к окну, забралось на доски, которую мы заранее там уложили, чтобы упростить доступ к окну. Виола припала к узкому оконцу, проковыряла щель в досках. Полоса света расширилась, подвал озарило желтоватое мерцание. Я подхватил автомат и на цыпочках отправился к окну.
– Только не шуми… – шипела Виола. – Куда ты прешься, любопытный?..
Мы стояли рядом, плечом к плечу, сомкнув головы – иначе ничего не разглядели бы в узком отверстии. Я чувствовал, как что-то пульсирует у нее в плече, ощущал хрипловатое дыхание, упругие волны страха, исходящие от девушки. Из убежища просматривалась часть поселковой дороги, поваленный забор на нашем участке, столбики, увенчанные коровьими черепами, дом напротив, забор – за год не нашлось желающих его взорвать…
В безоблачном небе зависла дрожащая, нереально рельефная луна. Полнолуние сегодня, отметилось машинально. Не самое, наверное, комфортное для душевного равновесия время… Призрачные тени колебались в мерцающем ночном пространстве. Что-то происходило в Азаргате, здесь кто-то был, он что-то делал…
Я всмотрелся – по забору на противоположной стороне разгуливали причудливые тени. Они смещались слева направо – смазанные пятна, меняющие конфигурацию. Но тени там возникнуть не могли, учитывая, что источник света на высоте 400 тысяч километров был перед нами, а не за нашими спинами. Значит, мы видели сами объекты, неторопливо идущие по дороге… Но я не мог составить представление о них. Плотная пелена стояла перед глазами, а еще этот предательский страх, от которого пот заливал глаза… Я тер их тыльной стороной ладони, щурился, всматривался. Условно можно было предположить, что по дороге вдоль забора крались два багдадских вора. С «материальностью» у них, похоже, были проблемы – то они казались нереально большими, почти осязаемыми, то таяли в размерах, то почти пропадали. Они остановились напротив нас – и я почувствовал, как холодеют ноги. Двинулись дальше – судорожными рывками… Вот они вышли из кадра, но снова что-то возникло в левом углу «картинки». Большое, растертое по воздуху, не сказать, что эфирное, но и не совсем вещественное. Хотя кто его знает – внезапно мне послышалось, как где-то рядом тихо цокают копыта.
