Андрей Воронин - Слепой в шаге от смерти
Валентина держалась непринужденно. У нее была манера – со всеми мужчинами, вне зависимости от времени знакомства, вести себя раскованно, будто они знают друг друга целую вечность.
В просторном холле, куда обычных посетителей не пускали, Глеб и Валентина удобно расположились на небольшом кожаном диванчике, как раз на двоих человек. Перед ними на блестящей треноге стояла глубокая пепельница из нержавеющей стали, над которой тонкой струйкой вился дымок от незагашенного окурка. В противоположном углу холла на таком же диване сидели двое мужчин, перед ними спиной к Валентине и Глебу стоял третий. Мужчины тихо, практически шепотом, беседовали. Стоявший обернулся, лишь только заметил присутствие посторонних, но тут же понял, что вновь появившуюся парочку их разговор не интересует, слишком уж они поглощены друг другом, так что вполне можно продолжать беседу, не предназначенную для посторонних ушей.
– У вас хорошие манеры, – щебетала Валентина. – Я люблю людей, которые берут вилку в левую, а нож в правую руку, совершенно не задумываясь, потому что большинство из тех, что сегодня собрались за столом, сначала подумают, а уж потом возьмут правильно. У них хорошие манеры не отработаны до автоматизма, это нужно прививать с детства. Вот их дети, может, и станут нормальными людьми, а они сами…
Сиверов слушал ее вполуха. Постепенно слова Валентины превратились для него в звуковой фон, как шум дождя или пение птиц. Глеб обладал очень острым слухом и мог разобрать разговор на солидном расстоянии, мог, например, уловить, о чем говорят люди, идущие впереди него, в толпе, на расстоянии пяти метров. Но сейчас даже острый слух Глеба оказался бессилен. Пришлось читать по губам беседующих мужчин, хотя губ одного из них – того, что стоял спиной, Сиверов не видел, но отдельные выхваченные на слух слова подтверждали, что он читает движения губ правильно. Возможно, Глеб и не стал бы прислушиваться к чужому разговору, но очень уж странным было несоответствие между выражением лиц и тем, о чем говорили мужчины.
– ..я Олега предупреждал, что с нами так нельзя, а он не поверил, посчитал, что сильнее… – легкая, как тень, улыбка появилась на губах лысоватого мужчины с оттопыренными ушами. Взгляд у него был холодный, как у змеи, и в то же время острый, готовый в любой момент впиться в жертву, словно змеиное жало.
– Да, не послушался Олег, крутым себя считал, мы ему уже не ровня. С Евдокимом Емельяновичем себя сравнивал. А он не любит, когда его с кем-то сравнивают, несравнимый наш.
При этих словах стоявший резко обернулся, словно испугавшись, что кто-то услышит. Глеб, чтобы скрыть свой интерес, невпопад произнес, обращаясь к Валентине:
– Да, и я так думаю.
– О чем думаете, Федор? – удивилась она, поскольку перед этим говорила о превратностях питерской погоды, еще более непредсказуемой, чем московская.
Предупреждая дальнейшие вопросы, которые могли усугубить ситуацию, Глеб несильно сжал Валентине пальцы. Она оценила этот жест по-своему и принялась говорить еще более возбужденно, даже не сделав попытки вырвать руку.
– Так вот, я никак не могла решить, в шубе мне ехать или в пальто…
Но Сиверов уже вновь переключился на заинтересовавший его разговор в противоположном углу холла. Делая вид, что смотрит в окно, боковым зрением следил за губами говорившего. Чтобы так натренировать боковое зрение, Глебу понадобилось много времени, но за последние годы это умение пригождалось ему не раз, так что месяцы тренировок оказались не напрасными.
– ..давай не будем про Олега, Григорий Германович. Как-никак, поминки. И потом, сначала он все-таки был с нами, а смерть – это святое.
– Ты еще перекрестись, сходи в церковь, свечу поставь.
– А что, схожу. За полковника-аналитика поставил свечку и ничего, Бог молнией меня не поразил. Уже сколько времени прошло, а дело зависло и, скорее всего, безнадежно, – все трое сухо рассмеялись.
Глеб попытался представить себе этого мужчину, сидевшего в вальяжной позе на диване, ставящим свечку в церкви. «Какой-то инородный элемент, да и только, причем кощунственно инородный», – подумал он.
– Да, с аналитиком ты чисто сработал, Григорий, тут никаких претензий быть не может. А вот с передавшим список чиновником ты, по-моему, перебрал. Слишком уж нагло, посреди города, в переулке…
– У меня выхода не было. Если бы я не успел, документы передали бы в контору. Еще не повсюду есть наши люди, и там не хуже нас знают, как такими бумагами пользоваться и куда их пристроить, не дураки сидят. В общем, дело сделано, чего про него говорить?
– Сделано-то сделано, но какой результат будет, пока не известно.
– Да будет, как и с аналитиком – все зависнет.
Какой-то чиновник встречался с каким-то полковником, их, скорее всего, приняли за других. Вот и укокошили бандиты. Подобное в России каждый день происходит.
– Только не с полковниками и чиновниками такого ранга.
– Да ладно, – Григорий Германович потер виски, словно разговор ему опротивел. – Умники нашлись. Ну и занимались бы этим сами. На хрен меня подписывать?
– Ты же у нас по таким делам спец.
– Я за свои дела и отвечаю.
– Ответишь, ответишь, – мужчины вновь рассмеялись, как будто разговор шел о каких-то пустяковых разборках.
«О чем это они?» – подумал Сиверов и тут же почувствовал, как пальцы Валентины сжали его локоть.
– Федор, что с вами, вы меня совсем не слушаете?
– Это алкоголь, всегда так. Выпью пару рюмок и становлюсь задумчивым.
– Всегда?
– Нет, только когда рядом со мной красивая женщина.
– И о чем же вы думаете?
– Естественно, о вас, – по нарочито непринужденному тону, каким это было сказано, Валентина сразу же поняла, что ее новый знакомый притворяется, но в то же время хочет ей угодить.
– Обманываете.
Глеб тряхнул головой, чтобы сбросить прежнее состояние.
«Ну вот, опять сработала профессиональная привычка. Пусть себе говорят, – рассуждал он. – Конечно, они мерзавцы, но мне-то какое дело? Всех мерзавцев не переловишь, как нельзя заработать всех денег, нельзя перелюбить всех женщин, – Сиверов усмехнулся. – Хотя к этому нужно стремиться. Давай, забудь о тех мужиках. Другой город, другие проблемы. Ты приехал отдыхать, а такое впечатление, будто специально ищешь себе работу. Не мое это дело, мне никто не поручал следить за ними. Еще неизвестно, кто был большим негодяем – покойный Олег или убравшие его люди. Возможно, так даже лучше для остальных. Ты-то сам, Глеб, не очень-то церемонишься с законом, и, если посмотреть на тебя со стороны, тоже можно подумать, что ты обыкновенный убийца. Правда, мне бы не хотелось, чтобы так подумала Валентина».
Сиверов поднялся с дивана и галантно взял Валентину под руку.
– Пойдем к столу? – спросил он.
– Нет, я больше не могу смотреть на постные лица, и кусок мне в горло не полезет. За поминальным столом почему-то никак не удается отделаться от мысли что отбивная – это кусок трупа, – довольно жестко сказала Валентина.
И Глеб согласился с ее словами. Он иногда подумывал о том, чтобы стать вегетарианцем, но до исполнения заветного желания дело не доходило. Работа требовала здоровья, сил и выносливости, а таких качеств, питаясь, как Лев Николаевич Толстой, морковными котлетами, не добьешься. И права была героиня из «12 стульев», говорившая, что Лев Николаевич вовсю трескал отбивные, когда писал то ли «Анну Каренину», то ли «Войну и мир». О какой из этих двух книг шла речь в романе Ильфа и Петрова, Сиверов забыл. Он не любил Толстого, хотя читал и понимал величие классика. Но это был не его писатель. Темп другой. Слишком медленно разворачивается действие, слишком много подробных описаний, и прежде чем дочитаешь, уже поймешь, чем все кончится.
– А удобно – уйти?
– Если мы это сделаем незаметно, то – удобно.
Спустившись вниз, они поняли, что желание уйти посетило не только их. Уходил и сам Евдоким, вернее, не уходил, а удалялся. Проводить его вышли даже вдова и дети, на время оставившие гостей.
Евдоким Емельянович стоял, широко расставив ноги, в наброшенном на плечи пальто. Казалось, он никогда не надевает пальто в рукава и никогда сам его не снимает. Всегда рядом окажется кто-нибудь из телохранителей, готовых предугадать любое его желание.
Евдоким Емельянович картинно согнулся и поцеловал руку вдове.
– Если что, – проворковал он, – не церемоньтесь, обращайтесь, я всегда помню о вас. Звоните напрямую в любое время. Дай, – бросил он через плечо помощнику.
Помощник тут же вытащил плотную карточку, на которой был написан телефон. Ни имени, ни отчества, ни должности – только крупные цифры. Ловко повернув карточку в пальцах, как это делает заправский шулер с игральной картой, он подал ее безутешной вдове. Та всхлипнула и принялась благодарить.
– Да мы вас, Евдоким Емельянович, не осмелимся потревожить.
