Виктор Доценко - Король Крыс
Старик осторожно потроган холодный медный штырек — воды в умывальнике не было.
— Опять Наташка красоту наводила, всю воду потратила, — беззлобно хмыкнул мужчина и, кряхтя, поднял тяжелое ведро, шумно заливая воду в рукомойник.
Официально, по паспорту обладателя татуировок звали Алексей Николаевич Найденко. Но так уж сложилась его судьба, что по фамилии, имени и отчеству его именовали лишь при составлении официальных бумаг: протоколов милицейских задержаний, обысков и допросов, да еще при чтении приговоров в суде. В блатных малявах, на воровских толковищах и даже на ментовских планерках называлось, как правило, не ФИО, а короткое, хлесткое и немного замысловатое блатное погоняло — Коттон.
И неудивительно: из своих шестидесяти двух лет Алексей Николаевич больше восемнадцати провел в местах не столь отдаленных, в сооружениях без архитектурных излишеств, отгороженных от остального мира колючей проволокой. Многочисленные «командировки» лишили Коттона многих радостей вольной жизни, но благодаря железной хватке, природному уму, врожденному чувству справедливости и несгибаемому характеру Коттон заработал несомненный авторитет: он был «коронован» на «вора в законе» в печально известном Владимирском централе еще к начале семидесятых. Немного найдется теперь в России законников старой, так называемой «нэпманской», «босяцкой» формации.
И в том, что к середине девяностых Коттон стал фигурой культовой, символической, не было ничего удивительного. Авторитет его был огромен и неоспорим, а былые подвиги, как, например, виртуозные ограбления квартир ответственных работников ЦК КПСС, секретарей обкомов и даже милицейских генералов, давно уже сделались легендарными. В анналах российского криминалитета Коттон занял достойное место рядом с Сонькой Золотой Ручкой, Мишкой Япончиком и Васей Бриллиантом. Государство также по достоинству оценило заслуги гражданина Найденко, присвоив ему заслуженное звание ООРа, то есть особо опасного рецидивиста.
Патриарх российского криминалитета Алексей Николаевич Найденко несколько лет назад решил навсегда удалиться от дел. На воровской сходке желание пахана уйти на покой нашло понимание и сочувствие: время, проведенное законником в следственных изоляторах, централах, пересылках и зонах, начисто подорвало его здоровье. Вор должен или воровать, или сидеть в тюрьме. Ни на первое, ни на второе у Найденко уже не хватало физических сил.
Уйдя на покой, Коттон наконец‑то осуществил давнюю мечту — поселился в деревенской глуши Ярославской области. Теперь жизнь особо опасного рецидивиста стала спокойной и размеренной. Впрочем, назвать этого человека «прошляком» ни у кого бы не повернулся язык; таких ушедших на «заслуженный отдых» авторитетов когда‑то называли «ворами в короне». Не участвуя в криминале напрямую, Найденко оставался влиятельным и расчетливым идеологом воровского мира: выезжал на самые значительные толковища–сходки, одобряя или отвергая кандидатуры претендентов на «коронацию», выступал третейским судьей в спорах, виртуозно трактуя «понятия», делил между авторитетами сферы влияния, верша судьбы многих.
Конечно, Коттон мог бы запросто поселиться в любой точке мира, мог вести образ жизни, более соответствующий его статусу, если бы не природная скромность да полное отсутствие тяги к излишествам.
«Что мне на «мерсах» кататься да на заграничных курортах пузо нежить, когда кенты в это время будут цемент БУРов своими легкими крыть? — обычно говорил Алексей Николаевич, когда коллеги укоряли его в излишнем аскетизме. — Лучше уж я их подогрею».
Это не было бравадой: большая часть денег, выделяемая старику из общака в качестве своеобразной ренты, шла не на собственные удовольствия, а на зоны, на «подогрев» братвы.
В этом убогом деревенском домике Алексей Николаевич обитал не один. Он поселился здесь с единственным близким и родным для себя человеком, племянницей Наташей.
За свои восемнадцать лет эта девушка хлебнула немало горя: несколько раз ее похищали, чтобы шантажировать авторитетного дядю, а когда тот отказался идти на поводу негодяев, противник Коттона, типичный «новый русский авторитет», подсадил Наташу на мощный психотропный наркотик «русский оргазм», и врачам стоило огромных усилий привести в порядок ее помутившийся рассудок.
Но так уж получилось, что в самые критические минуты и для Наташи Найденко, да и для самого Коттона на помощь приходил Максим Александрович Нечаев. И в том, что девушка еще три года назад наивно, по–детски влюбилась в Лютого, не было ничего удивительного.
Максим не раз наведывался сюда, в деревенскую глушь Ярославской области. И Алексей Николаевич, человек умный, опытный и проницательный, не мог не видеть очевидного: при появлении Лютого племянница застенчиво краснела, иногда отвечала невпопад, но главное — смотрела на гостя столь откровенно–влюбленным взглядом, что даже тому становилось немного не по себе.
Во время последнего приезда Нечаева Коттон спросил прямо: «Как тебе моя племянница? И вообще, что ты собираешься делать?»
Максим многозначительно промолчал, и старик, прекрасно знавший Лютого, понял: это молчание человека, который еще сам не до конца разобрался в своих чувствах…
Покончив с утренним туалетом, Алексей Николаевич быстро оделся и на цыпочках прошел в комнатку племянницы. Наташа тихо спала, свернувшись калачиком; каштановые волосы ее разметались по подушке. Привычно скользнув взглядом по нехитрой обстановке, Коттон заметил стоявшую на прикроватной тумбочке фотографию Лютого, которой еще вчера тут не было, и понимающе хмыкнул.
— Спи, моя хорошая, — ласково прошептал старик, поправляя одеяло.
Удивительно, но в этом человеке, прожившим суровую и трудную жизнь, отправившим на смерть многих, сохранилось столько теплоты и нежности.
Спустя несколько минут Алексей Николаевич вышел на крыльцо. Почти рассвело, и Коттон прикидывал, что предстоит ему сегодня сделать: накопать картошки, свернуть пленку с парников, сжечь старую ботву, наколоть дров.
Коттон уже взял топор, по привычке проверил остроту лезвия ногтем, поставил было полено на чурбан, когда где‑то совсем рядом послышалось урчание автомобильного двигателя.
Это не могло не насторожить — местные сельчане собственных машин не имели, а столичные гости из числа уголовных авторитетов наведывались к Найденко лишь после того, как согласовывали встречу по мобильному телефону.
Отложив топор, Коттон двинулся к калитке. Рядом с забором стояла черная «Волга» с тонированными стеклами. Российский триколор на госномере свидетельствовал, что машина принадлежит ГОНу — кремлевскому гаражу особого назначения. Задняя дверца открылась, и из машины вышел пожилой, спортивного вида мужчина. Безукоризненный серый костюм консервативного покроя, легкомысленной расцветки галстук, старомодные очки в тонкой золотой оправе, ироничная улыбка.
Это был Прокурор.
Как почти все, кто общался с этим загадочным человеком, Найденко не знал ни имени, ни фамилии, ни отчества, ни официальной должности высокого правительственного чиновника, только устрашающий псевдоним. Знал также, что по роду своей деятельности Прокурор занимается проблемами организованной преступности, что его кремлевская должность, которую он никогда и нигде не афиширует, — всесильная и ключевая.
И конечно же, как человек мудрый, наделенный природной интуицией, Алексей Николаевич чувствовал: несмотря на то что они всегда сражались по разные стороны баррикад, кремлевский деятель уважает его, старого уркагана, — видимо, за своеобразную порядочность и верность слову. Впрочем, Найденко тоже ценил Прокурора — за те же самые качества.
Ну, здравствуй, Алексей Николаевич, — приветливо улыбнулся утренний гость, — давно не виделись.
Три года четыре месяца, — напомнил Коттон — несмотря на преклонный возраст, память у него была отменной.
Как дела?
Твоими молитвами, — улыбнулся пахан, прикидывая в уме, для чего Прокурор прикатил к нему из Москвы в забытую Богом и сатаной деревню в такую рань.
А далеко ты забрался. — Обладатель золотых очков с чувством пожал руку Найденко так, словно они расстались вчера вечером, а не встречались больше трех лет тому назад.
Ну, это еще далеко не край света. В последний раз ты отправил меня много дальше. Аж на Колыму, — с улыбкой напомнил хозяин.
Прокурор наклонил голову.
Никаких воспоминаний, никаких мемуаров. Может, все‑таки пригласишь в дом?
Если не побрезгуешь. — Старик приоткрыл калитку, пропуская визитера во двор. — Извини, но завтрака придется немного обождать. Я же не знал, что меня посетит такой высокий гость. А то бы выписал продукты из Елисеевского да повара из столичного «Метрополя».
Спустя несколько минут и гость, и хозяин стояли в небольшой горнице. На лице Прокурора, обычно непроницаемом, отразилась тень удивления: он явно не ожидал, что столь уважаемый и авторитетный человек может жить в таком аскетизме.
