Гюнтер Лофлёр - Зарубежный криминальный роман
«Он пьян, — думает Эдгар. — Хочет вызвать к себе интерес и впадает в сентиментальность».
— Но теперь, — говорит Вендлер, — извините меня. Я должен вас покинуть. Через полчаса я начну нести бред. Желаю вам счастья и удачи. Не принимайте всерьез болтовню стареющего человека, поступайте, как считаете нужным.
XIII
— Пощадите, — стонет Антоний Эндерс. — Дайте мне хоть несколько секунд отдыха. — Он шумно вздыхает. Во время перерыва Шульц-Дерге семенит к курительному столику, наливает коньяк и зажигает сигарету. Эндерс снова отзывается в телефонной трубке. Он мямлит: «Дальше!», и Шульц-Дерге берет в руки третью копию рукописи Уиллинга.
— Department Store, — говорит он своим густым басом. — Нашли?
— Нашел, — раздраженно подтверждает Эндерс. — Скоро начнем?
— Немедленно, — тяжело дыша, отвечает издатель. Он последний раз подносит ко рту сигару, опрокидывает в рот остаток коньяка и монотонно диктует записи Эдгара Уиллинга:
«Я спросил молодую девушку, где продаются предметы искусства.
— На третьем этаже, — прозвучал ответ.
После волнений прошедших часов я решил подняться наверх на лифте. Через пять минут я уже стоял перед ковром, поражавшим меня своей красотой. Я мог бы поклясться, что тот же шедевр видел несколько месяцев назад в магазине Исаака Порфирогенетоса.
Порфирогенетос, один из знаменитейших граждан нашего города, уже умер. В теплую мартовскую ночь его ограбили. Однажды утром, войдя в обычное для себя время в магазин, он ничего не обнаружил, кроме пустых полок. Греческий еврей, шестидесяти лет от роду, слывший в городе зажиточным человеком, в то утро поднялся по лестнице и сунул голову в петлю электрического шнура лампочки. Через несколько часов прибывшие полицейские положили его, мертвого и холодного, на пыльный пол его собственного магазина.
Порфирогенетоса ограбили. И не только его. Над Ивергрином висел дамоклов меч. Одно за другим совершались нападения на магазины, их хозяева разорялись. Когда подъезжала полиция, воров простывал и след, а хозяева пока нетронутых магазинов с возрастающей тревогой спрашивали себя, кто будет следующим. Вследствие всего этого ни одна страховая компания уже не выражала готовности заключать договор с фирмами Ивергрина, а договоры, уже составленные, расторгались по надуманным причинам.
Знает Бог — над деловым миром Ивергрина висел дамоклов меч, и то там, то здесь слетали головы несчастных. Обобранных до нитки бизнесменов захватывало щупальцами чудовище „Шмидт и Хантер“ и высасывало последнюю кровь из своих жертв.
Я видел ковер, висевший в не столь отдаленные времена в магазине Порфирогенетоса, бродил по этажам в поисках награбленных вещей, вывезенных из Ивергрина и продаваемых здесь. Я осмотрел все товары, включая телевизоры и автомобили, представленные в нижнем зале, побродил по всем отделам, заинтересовался даже бумажными коробками и грудой упаковочной бумаги, лежавшими в углах. Хотя меня трясло от волнения, я старался казаться усталым и равнодушным. На самом верхнем этаже, в книжном отделе, я наконец обнаружил тележку, нагруженную упаковочным материалом, стоявшую перед лифтом. Среди этой макулатуры, ожидавшей вывоза во двор, где ее спрессовывали в кипы, я отыскал взглядом слегка скомканный обрывок бумаги с фрагментом отпечатанного на машинке адреса: „…штейн и сын“. Ивергрин, Те…».
Притягательная сила этой бумажки оказалась так велика, что я наклонился и быстро сорвал ее, несмотря на то, что продавщица за столиком пристально глянула в мою сторону, а служащий в темном костюме, едва я наклонился и вытянул руку, направился ко мне. По-видимому, он удивился, чем это я здесь занимаюсь. Мне не пришло в голову ничего лучшего, кроме как побыстрее вскочить и устремиться ему навстречу, вытирая пальцы о кусочек бумажки.
— Торговый зал находится по эту сторону колонн, господин, — сказал человек в темном костюме.
Я дерзко заглянул в его маленькие черные глазки, пронизывающе уставившиеся на меня, попытался улыбнуться, поблагодарил за справку и счел целесообразным добавить:
— К сожалению, я был неаккуратен и испачкал в лифте пальцы.
Широкими шагами я двинулся дальше, держась прямо, будто проглотил аршин. Он смотрел мне вслед, пока я не добрался до лестницы.
Как сумасшедший я бросился вниз по лестнице и очнулся лишь в собственном автомобиле.
Передо мной загорелась реклама торгового дома «Шмидта и Хантера». Я ощущал запах кожи, бензина, видел переливающийся блеск асфальта и сияющее пятно на нем, клочок коричневатой упаковочной бумаги «„…штейн и сын“. Ивергрин, Те…»
Мне показалось, словно я держу в руке не клочок бумажки, а вещественное доказательство преступления. В моей фантазии возник огромный ящик с надписью:
«„Ибсон Бернштейн и сын“. Ивергрин, Техас».
«Бернштейн и сын» когда-то был крупнейшим книжным магазином нашего города, с оживленной торговлей, головокружительным оборотом капитала и великолепной репутацией — до конца февраля. Тогда было совершено ограбление «Ибсона Бернштейна и сына».
Порфирогенетос — Бернштейн. Два имени, две ограбленные компании, тот же след.
Снова и снова свистел над головами предпринимателей дамоклов меч, и каждый раз одинаково. Взлом происходил ночью. Брали все, что можно было унести. Когда на место преступления приезжала полиция, грабителей с добычей простывал и след, они будто проваливались сквозь землю, оказывались вне досягаемости, несмотря на охрану и многочисленный наряд полиции, прибывавший сразу после получения сигнала о преступлении.
Теперь случай дал мне в руки два важный факта. Дорогой индийский ковер, украденный у Исаака Порфирогенетоса, проданный в эстервиллском «Джайэнт Стор». Клочок бумажки от упаковки с адресом бывшего хозяина книжной лавки «Ибсона Бернштейна и сына», найденный среди макулатуры в том же торговом доме.
С этими уликами, по-моему мнению, был связан ряд важных и в высшей степени интересных вопросов.
Если все преступления носили одинаковый характер, если ворованные вещи двух ограбленных торговых домов были выставлены для продажи в универмаге «Шмидта и Хантера», возникало подозрение, что и остальное награбленное добро оседало в том же месте.
По каким же каналам транспортировалась добыча из техасского Ивергрина в луизианский Эстервилл?
Разве нельзя предположить, что «Шмидт и Хантер», будучи оптовым покупателем награбленных вещей, которые продавались по дешевке, знали об их темном происхождении? Более того, разве невозможно, чтобы предприятие-гигант было заодно с бандой и работало с ней рука об руку? Ворованные товары могли, например, отвозиться преступниками в определенное, скорее всего находящееся в Ивергрине или его окрестностях, место, там перегружаться на занимающиеся перевозками автомобили «Шмидта и Хантера» и доставляться в Эстервилл. Тогда нашлось бы объяснение загадки, почему полиция, якобы, не могла выследить ворованный товар, ведь склады «Шмидта и Хантера», их автомобили, а также эстервиллский торговый дом считались для нее запретными местами. Оба предприятия были заведомо свободны от всяких подозрений в совершении общего преступления.
Но возникает вопрос: не были ли Шмидт и Хантер напрямую заинтересованы в том, чтобы их конкурентов ограбили? Здесь мог быть даже тройной интерес. Во-первых, я не сомневался, что они покупали у банды вещи за необычно низкую цену. Во-вторых, разорение предпринимателя означало для них ликвидацию конкурента. В-третьих, они видели в ликвидации других фирм заманчивую возможность увеличить число своих филиалов. Действительно, эта преступная фирма с начала года присоединила к себе не менее трех пострадавших от налетов торговых домов.
Разве моя гипотеза одновременно не объясняла, почему преступления недавно перекинулись в другие техасские и луизианские города?
Мысли гудели в моей голове, как пчелиный рой, впивались стрелами, рассеивались в десятках направлений, инстинктивно ища факты и находя их и сообща спешили к разгадке, приближали ее. Появилось множество связей, которые, словно воздушные линии, густо пересекались и, наконец, собирались в одной точке. Там, в центре сети, словно паук в паутине, сидело чудовище «Шмидт и Хантер».
Я не чувствовал в дрожащих руках ни руля, ни ударов, когда колеса моего видавшего виды автомобиля катились по ухабам немощеной дороги в Ивергрин. Мотор выл, перед моими глазами качалось и прыгало лобовое стекло. Мир, эта огромная, искрящаяся ослепительным светом водная поверхность с фигурами работающих людей, напоминал горячую, развороченную сильным землетрясением почву, по которой я, гонимый лихорадочным чувством, вел свой разбитый автомобиль.
Жарило солнце. Я сидел, стиснув зубы, прищурив глаза, ссутулившись, в лихорадочном возбуждении, покраснев от волнения.
