Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора
– А т-ты мне его д-давал, чтобы отнимать? – мертвым голосом спросил Ушахов. Слепо шарил, скреб ногтями кобуру. – Глянь сюда… Мне его начальник ЧК Быков выдал з-за… боевые заслуги! Он со мной в могилу…
– Прекратить истерику, капитан! – загремел, опомнившись, Серов. – Возьмите себя в руки, распустились, как баба! Оставьте ему цацку, Аврамов!
Навзрыд заплакала в углу стенографистка:
– Это бесчеловечно… Он не предатель! Вы… вы…
– Что такое? – развернулся всем корпусом в угол нарком. – Цыц! Тебя еще не спросили…
Стенографистка выбралась из-за стола, убыстряя шаг, пошла к двери.
– Ты куда? Вернись! – рявкнул Гачиев. Хлопнула дверь. – Вернись, плохо будет! Слышишь?! Можешь больше не приходить! Увольняю!
Серов, морщась, переждал крик
– Идите в гостиницу, Ушахов. Под домашний арест. Наше решение вам объявят.
Глядя за закрывшуюся за Ушаховым дверь, нервно подергивал плечами нарком:
– Змея в наши ряды заползла. Сегодня бы рапорт в Москву уже отстучали…
– Григорий Васильевич, вы в самом деле считаете, что он дал уйти Исраилову намеренно? – поднял голову Серов. – Двадцать лет безупречной службы… Что-то здесь не вяжется.
– Все увяжется, товарищ генерал, – успокоил сжигаемый непонятным огнем полковник. – Разрешите более подробно свои соображения изложить вечером. Сейчас надо за капитаном. Разоружить не мешало бы. Он, черт бешеный, может таких дров теперь наломать. Возьму охрану, попробую все-таки изъять пистолет.
– Идите. Поосторожнее там, – сухо, неприязненно отозвался Серов. Отвернулся.
– Уж как получится, – криво усмехнулся Аврамов. И, так и не стерев с лица этой усмешки, набирая скорость, ринулся к двери. С треском припечатал ее за собой.
Двое долго молчали – каждый о своем. Блаженство растекалось в душе наркома. Капитан, гвоздем торчавший в наркомовском кресле, был выдернут со скрежетом и выброшен. На помойку.
Угрюмая досада, как изжога, донимала генерала. «Прихлопнули, – определил для себя Серов про Ушахова. – Что полезнее, Ушахов или мокрое пятно от него? А кроме того, отчего старался так уконтрапупить дружка Аврамов? Солому стелил, «шкура», как выразился капитан?» – с брезгливым удивлением решал и все не мог решить генерал: никак не смотрелся полковник в роли шкурника.
Так и не сделав никаких выводов, поднял Серов голову и уперся взглядом в наркома. Работать нужно было Серову, ибо некому здесь, кроме него, эту грязную работу выполнить. Отбросив все словесные зигзаги, спросил Гачиева в лоб:
– Это ваше изобретение?
– Вы про что, товарищ генерал? – услужливо глянул Гачиев.
– Хутора бандитов жечь, стариков, женщин арестовывать – ваша идея?
«Ты чистенький, да? – злобно думал нарком, не торопясь с ответом. – А меня хочешь грязным сделать? Ты не чище и не лучше Кобулова. Сначала посмотрим, кто из вас сильнее, потом решать будем, с кем настоящее дело иметь».
– Это приказ товарища Кобулова, – отгородился от дел своих нарком. Стал с любопытством ждать: этот сейчас кричать, грозить начнет…
– Я к тому спросил, если придется награды за результат распределять, вас учитывать? – терпеливо и скучно пояснил Серов.
«Тут совсем другим пахнет, – озаботился нарком. – Тогда почему все Кобулову? Я тоже руку приложил!»
– Если откровенно, товарищ генерал… – осторожно примерился нарком.
– Именно, – мирно подтолкнул генерал.
– Моя это идея, – скромно решился Гачиев. – В качестве оперативной меры предупреждения. Э-э… профилактика, значит. Валла-билла, очень действует! Когда сакля бандита-соседа горит…
– Ну и как, бандитизм на спад идет?
– В этом деле результат не сразу получается, – сокрушался нарком. – Дикари, фанатики! – Вздохнул.
– Значит, не помогает, – задумчиво зафиксировал Серов, забарабанил пальцами по столу.
«Ждет, – определил Гачиев. – Они все похожи. Приезжают и ждут, когда мы предложим. Сейчас предложу. И ты проглотишь, куда денешься? Подъехать надо издалека, или сразу… С этим надо сразу – очень сильно ждет».
– Нездоровый вид у вас, – посочувствовал нарком.
– Что? – удивился Серов.
– Вид усталый у вас, Иван Александрович. Клянусь, вам отдых нужен.
– Вы что, врач по совместительству?
– В нашем деле и врачом надо быть. Забота о здоровье полководцев товарища Сталина – наша главная забота! – полез напролом Гачиев.
– Это вы к чему? – как будто не понял Серов.
«Хорошо ведет себя, собака!» – восхитился нарком.
– Отдохнуть вам надо, товарищ генерал. Есть у меня местечко, домик в горах. Клянусь, Швейцария – это так, тьфу! Озеро, сосны, кабана завалим на засидке, их там как грязи. Тишина – раз, покой – два, повариха – три. Еду готовит одна жеро – вдова по-нашему, по-чеченски. Проверку по всем параграфам прошла: красавица, лишнего не болтает, все, что надо ночью делать… Товарищ Кобулов был, проверил, очень хороший отзыв дал…
– Вон, – тихо перебил Серов.
– Что? – в азарте не понял Гачиев, продолжил: – Товарищу Кобулову это дело…
– Во-он отсюда, паскудник! – дико взревел Серов.
И нарком, наткнувшись на сталь его взгляда, безошибочно определил: бить будет, по стенке размажет. Отшвырнул стул, рванулся к двери, тараном ударил ее и вылетел в коридор. Скорым шагом, вприпрыжку потянул к выходу, оглядываясь, остеревенело плюясь, шепотом по-черному кроя дикого генерала. С этим ясно, за Кобулова надо держаться, зубами вцепиться, чтобы не оторвали.
Серов глотнул из графина воды, сморщился – застоялась. Некоторое время сидел неподвижно, в омерзении подергивая щекой. В голове заезженно поворачивалось: «Паскудник!»
Значит, Кобулов отдал приказ жечь сакли. Придется лоб в лоб. Иначе не выходит. Не хотелось ни встречаться, ни разговаривать. Не вышло. Они как два медведя в одной чеченской берлоге, тесно тут двоим. Кобулова нарком прислал… «А тебя – Сталин! – ожесточился Серов. – Ну и… действуй соответственно. Хватит в «шибздиках» ходить!»
Набрал номер телефона (Кобулов устроился в кабинете Гачиева). Сдерживаясь, фильтруя собственный голос от неприязни, дождался ответа.
– Богдан? Серов. Здравствуй. Я в кабинете Аврамова, по соседству. Может, зайдешь? Жду.
Положил трубку. С острым неудовольствием услышал всполошенные толчки сердца под ребрами. Ох, не хотелось прихода дублера!
Кобулов вошел широко, заполнил собой кабинет. Взвизгнули половицы под сапогами, качнулась вода в графине, в ушные перепонки, в окна нахраписто толкнулся голос гостя:
– Иван?! Ты что ж явился и нос воротишь? Сразу в дела нырнул! Хоть бы для вида показался заклятому дружку, – прищурил глаза, понимающе брил по воспаленному дублер. – Нехорошо-о… Меня нарком оповестил.
– Давай о деле, а? – попросил Серов.
– Деловой товарищ, – сочно хохотнул Кобулов. – Сразу видно, из белокаменной прибыл, инструкциями по макушку накачан, – Сел в кресло, закинул ногу на ногу.
– Считаю вашу оперативную тактику истребления хуторов и ареста родственников порочной, – сказал, собирая волю в кулак, Серов.
– Чего-о?! – сбросил мясистую, блестящим хромом облитую ногу Кобулов.
– Порочной, стратегически вредной и провоцирующей горцев на саботаж, – сухо уточнил Серов, все больше напрягаясь, ибо заволакивала масляный блеск глаз Кобулова неприкрытая хищная злость. – Требую впредь все боевые и карательные действия согласовывать со мной.
Он ждал ответа и готовился к жесткой позиционной драке. Однако готовность его к отпору неожиданно лопнула, поскольку вдруг широко улыбнулся его «заклятый друг» и, опять закинув ногу, предложил посланнику Верховного:
– Пош-шел-ка ты, Ванек, знаешь куда?
– Ты что себе позволяешь? – постыдно, с мукой растерялся Серов.
– То, что слышишь. Ты наркому спои претензии предъяви. А я свои действия с ним согласовываю. Кто ты есть, Ваня? Ты есть такой же зам, как и я, только пожиже, поскольку прислан на подхвате работать. И в мои дела нос не суй. Привет супруге. – Поднялся и неторопливо вышел.
– Сволочь! – запоздало и бессильно взъярился Серов, хватил кулаком по столу.
Глава 10
Ушахов медленно брел по краю балки к дому Митцинского, через силу выдирая сапоги из грязи, чувствуя спиной упругое теплое дыхание Ласточки. Кобыла шла следом, вытягивая горбоносую атласную морду.
Он не пошел из наркомата в гостиницу, как ему было приказано. По пути вызрело в нем, лопнуло и растеклось леденящим спокойствием решение. Остановив попутную машину, он вернулся к себе в район, в Хистир-Юрт. Придя домой, Шамиль накинул на плечи брезентовый плащ и зачем-то вывел лошадь из сарая. Затем, не садясь в седло, повел ее в проулок. Дошел до окраины села и двинулся вдоль заросшей лесом балки.
В голове студенисто колыхалось безразличие, все сильнее саднило на сердце. Душа светлела, очищалась, как лесное озеро к зиме, житейские заботы опускались на дно ее мусором, жухлыми листьями. Память отчетливо и беспощадно вылепила лицо Аврамова, чужое, холодно-брезгливое: «… как же я тебя, такого склизкого, раньше не разглядел?»
