Фридрих Незнанский - Цена любви
— Вот именно, — вздохнул, соглашаясь, Турецкий.
— Простите. — В голову Анатолия как будто пришла еще одна неожиданная мысль. — А вы что же… Тоже считаете, что Кольку заказали?!
— А вы? — быстро спросил Плетнев.
— Я? — Гамза растерянно посмотрел на оперативника. — Если честно, я отнес этот вариант за счет Маринкиной истерики… Сам я не сомневаюсь… Во всяком случае, не сомневался до сих пор, что дело в Чжане, а Николай — трагическая случайность… Оказался не в том месте не в то время…
— Возможно, — произнес Александр Борисович. — Если вы в курсе, именно так считает и официальное следствие, разрабатывающее этот вариант. Но пока никаких доказательств данной версии получить органам не удалось. Поэтому Костя Меркулов и попросил нас проверить совсем иную линию. Ту, что так бурно озвучила еще на поминках Марина… Могло случиться, что сделала это интуитивно, а женская интуиция бьет мимо куда реже, чем мужская.
— Вот черт! — Хозяин вскочил с места и зашагал по своей гостиной. — И еще должник этот всплыл… Я теперь постоянно буду думать вслед за Костей, а вдруг на самом деле? Да нет, не может быть!
Он остановился и хмуро посмотрел на Турецкого и Плетнева.
— Не такой уж крупной птицей был Колька, чтобы его заказывать. Ведь не директор же банка, в конце концов! Да и тех в последнее время я что-то не слышал, чтоб отстреливали…
— Вы забыли о зампреде Центробанка, — сухо произнес Турецкий, поднимаясь. — Ладно, спасибо вам за беседу, нам действительно пора…
— Александр Борисович, — уже в прихожей попросил притихший и окончательно помрачневший Гамза, — если что-то прояснится, вы дадите мне знать?
— Думаю, Костя сделает это непременно. А вот вы, если у вас появится информация относительно заема, звоните непосредственно нам…
Турецкий протянул хозяину визитку со своими телефонами, а Антон на ходу вписал туда телефоны «Глории».
Уже выйдя на улицу, Турецкий покачал головой и усмехнулся:
— Вот тебе и главный подозреваемый! Надеюсь, тебе понятно, что всю полученную информацию необходимо срочно проверить: отправишься к магазинам этим завтра прямо с утра, найдешь новых хозяев. Затем попросишь Макса выяснить, какие там суммы фигурируют, во всяком случае, официально… Надеюсь, отпрашиваться ты пока не собираешься?
Антон смущенно посмотрел на него и промолчал. А Александр Борисович, немного поколебавшись, все-таки решил сказать все, что думает о происходящем, или хотя бы часть этого «всего» сейчас.
— Антон, — вздохнул он, — я все понимаю, но и ты пойми… Не можешь работать в агентстве — не работай…
— Саш, ну зачем ты так? — Физиономия Плетнева в очередной раз приобрела жалкое выражение, отчего Турецкий невольно поморщился. — Я ведь работаю! Но сейчас такой период… Васька в детдоме был — вот как себя помнить начал, ты понимаешь? Да и я… Как отец с непривычки не со всем справляюсь…
— Ну найми кого-нибудь! — не выдержал Александр Борисович. — Няню какую-нибудь. Воспитательницу. Есть ведь хорошие бабульки…
— Нет. Не могу я его в чужие руки доверить… Не могу!
— Ну да, а Ирины руки, получается, свои, самые родные и близкие! Можно ведь и Катю позвать, она вон как рвется…
— Саш… Ирина нам очень помогает как психолог… И вообще…
— Не сомневаюсь! — Турецкий уже едва сдерживался, чтобы не заорать на оперативника. — Мне она, между прочим, в «Глории» тоже как психолог нужна… Ладно, все! Давай к делу: после того, как отработаешь информацию по Гамзе, переключайся на Дарью. И вообще, пора по домам.
Александр Борисович открыл машину и, стараясь не смотреть на Плетнева, забрался за руль.
— Тут метро рядом, — Антон пару секунд потоптался на месте и, не дождавшись реакции Турецкого, добавил: — На метро быстрее… Пока, Саш…
— Пока, — сухо бросил Турецкий и захлопнул дверцу «пежо».
Следующее утро выдалось настолько ясным и солнечным, как будто и не было накануне набухшего тучами неба, цепляющегося моросящими серыми клубами за столичные шпили. Ни единого облачка! Однако недоверчивые москвичи, успевшие убедиться в переменчивости нынешнего капризного климата, все равно на всякий случай экипировались в основном ветровками, плащами, а особо осторожные даже сапожками.
Щербак, отметивший это обстоятельство уже на подходе к клинике Хабарова, усмехнулся, вспомнив про себя замечательного и очень любимого им писателя — Фазиля Искандера. Когда-то давным-давно он читал его книгу, в которой тот недоумевал по поводу таинственного интереса москвичей к прогнозам погоды. Теперь, вероятно, недоумевать не стал бы, поскольку и сам давно живет в столице, в мегаполисе, расстояния которого не позволяют в случае очередного погодного сюрприза между делом заглянуть в обеденный перерыв домой и переодеться…
Впрочем, радоваться солнышку и размышлять на экологические темы Николаю было некогда: следовало подумать, каким образом и как можно быстрее добраться до профессора.
Владимиру Кирилловичу Хабарову, как он успел выяснить, было шестьдесят восемь лет, и в среде онкологов он считался величиной довольно крупной. Хотя с его методами лечения соглашались далеко не все. Об этом ему сообщил Макс утром по телефону, фактически зачитывая отрывки из соответствующего, доступного всем сайта.
Оказавшись в просторном, уставленном кадками с зеленью вестибюле, Николай направился к окошечку регистратуры. На этот раз он счел возможным предъявить симпатичной девушке, сидевшей по другую сторону прозрачной перегородки, свое удостоверение.
Впрочем, на девушку оно особого впечатления не произвело.
— Вам следовало договариваться заранее, — сказала красотка с оттенком легкого пренебрежения в голосе. — Сейчас у профессора летучка, кончится не раньше чем через час. А с двенадцати начнутся операции.
— Неужели профессор все еще оперирует сам?! — подхалимским голосом спросил Щербак. — Ну надо же!
— А вы как думали? — Регистратор посмотрела на него чуть благосклоннее. И, немного поколебавшись, потянулась к телефону. — Анна Лазаревна? — на сей раз она заговорила совсем другим, тоже почти подхалимским тоном. — Доброе вам утро… Ну что вы, конечно, доброе… Нет, я никогда не глажу, а в сглаз и сама верю… Еще бы!
Прежде чем продолжить, она не меньше трех минут слушала свою собеседницу с самым почтительным видом. Наконец та, видимо, унялась, изложив все, что думает насчет сглаза.
— Вы знаете, тут к нам… То есть к Владимиру Кирилловичу сыщик пришел… Я не знаю… — Девушка прикрыла трубку рукой и посмотрела на Щербака вопросительно.
— Это насчет гибели одного его знакомого, — сообразил тот, что слово «пациент» упоминать не рекомендуется.
Регистратор повторила сказанное им в телефон и, послушав еще с минуту, невольно кивнула, прежде чем вернуть трубку на место.
— Анна Лазаревна разрешила вам подняться, но никаких гарантий, что профессор вас примет, дать не может. У него сегодня очень плотное расписание…
Правда, она постарается вас, если что, записать на прием…
В глазах девушки наконец мелькнуло любопытство. Очевидно, неведомая пока ему Анна Лазаревна оказалась любознательнее девицы и среагировала на слово «сыщик». Судя по всему означенная дама — секретарь Хабарова.
— Не секретарь, а референт, — поправила его собеседница. — Сейчас я выдам вам халат, подниметесь на второй этаж и пройдете налево по коридору через стеклянные двери до конца. Там увидите…
Щербак действительно увидел темную лакированную дверь в торце довольно длинного и пустого коридора с лаконичной табличкой «В. К. Хабаров». А вот познакомиться поближе с Анной Лазаревной ему не довелось. Разглядел только, что женщина была толстушкой лет пятидесяти с круглым румяным личиком, напоминавшим печеное яблоко.
Прежде чем Николай протянул руку, чтобы открыть дверь и войти в приемную, позади него раздался низкий мужской голос:
— Вы, молодой человек, к кому?
Щербак, приятно удивленный обращением «молодой человек», которого давненько не слышал, обернулся. Обладатель баса оказался на удивление худощавым человеком в докторском халате и шапочке, средних лет, казалось, просто излучавшим в пространство излишки энергии.
— Я к профессору Хабарову, — улыбнулся Николай.
С его точки зрения, вопрос был излишним, понятно и так, в чей кабинет он направляется.
— Вы записаны? Странно, но Анна Лазаревна меня не предупреждала, более того, я просил ее на сегодня посетителей мне не назначать.
До оперативника не сразу дошло, что незнакомец и есть Хабаров: он-то уже заранее успел вообразить себе полного, седого и отчетливо пожилого мэтра — словом, типичного профессора. А человек, с нетерпением и недовольством взиравший на Голованова, ничего общего с этим расхожим типом не имел.
