Андрей Дышев - Война закончена. Но не для меня
Я распределил бойцов. Остап вломится во двор через ворота. Смола снимет сидящего на дувале часового, чья голова по-прежнему была видна на фоне угасающего заката. Удалой, прикрывая собой Дэвида, должен будет пробраться во двор через противоположный дувал. А я взял на себя пулеметчика на крыше дома.
Сложность состояла в том, что нам надо было сработать одновременно и тихо, чтобы не растревожить кишлак.
Что ж, как говорится, помолясь, приступим!
Было уже достаточно темно, чтобы мы смогли подойти к кишлаку незамеченными. Почти стихли звуки, лишь кое-где побрехивали собаки да в сараях тревожно стучали копытами овцы. Мы бесшумно приблизились к крайнему дувалу, прижались к его теплому пористому боку. Я поглядывал за лейтенантом. Не без гордости должен сказать, что мы вернули его к жизни. Когда мы только отбили его у арабских наемников, Дэвид произвел на меня жалкое впечатление. То был забитый, запуганный человечек с остекленевшим страхом в глазах. Сейчас же я видел в нем опытного бойца. Несмотря на ранение, Дэвид хорошо передвигался, принимал условные знаки и держал обстановку под контролем.
Я знаком показал, чтобы мы начали расходиться по своим позициям и чтобы никто не упускал меня из поля зрения. Бойцы растаяли в темноте. Я выждал несколько мгновений и осторожно заглянул за угол. Темная улица была пустынна и мертва, лишь вдалеке по краю дувала скользили красные отблески костра. Как это всегда со мной бывало, мое сердечко начало учащенно колотиться в груди. Ощущение это было малоприятным только потому, что у меня создавалось ощущение, будто этот стук слышат все в округе. Я набрал полную грудь воздуха, на несколько секунд задержал дыхание и частыми мелкими шагами двинулся по улочке к темному контуру дома, на крыше которого дремал пулеметчик.
Знаете, что испытывает человек, идущий туда, где должен будет убивать и где может быть убит сам? Не дай вам бог испытать это чувство. Наверное, никогда к нему не привыкну.
Пройдя самые трудные пятьдесят метров по открытой улочке, как по раскаленной сковородке, я свернул в очень узкую щель, где едва мог уместиться. Плоская крыша теперь была надо мной – подпрыгни, и рукой достанешь. Не успел я отдышаться, как сердце тревожно екнуло в моей груди: в конце этого узкого прохода стояла большая белая собака и смотрела на меня.
Я застыл. Если она начнет лаять – поднимется тревога и меня обнаружат. Выстрелить – еще большее безумство. Я стоял совершенно неподвижно, даже дышать перестал. Странная, однако, собака. Голова маленькая, а тело округлое, пухлое, шерстяное. Я таращил глаза, вытягивая вперед шею… Э-э-э-э! Да это же не собака, а самое безобидное существо на свете! Овца! И как она здесь оказалась?
Я медленно, шаг за шагом, приблизился к ней. Протянул руку – овца чуть подалась назад. Я крепко смял в кулаке ее шерстяную шубку на загривке и потянул на себя. Теперь не уйдешь, красавица!
Овца жалобно заблеяла. Громче надо, милая! Мне не хотелось причинять животному боль, но как заставить овцу блеять во всю силу? Я схватил ее за уши и стал трясти голову, как большую копилку. Забавное зрелище, жаль, что без зрителей! Овца, как могла, сопротивлялась, упиралась передними копытами в мои ботинки. Наверное, она думала, что я собираюсь открутить ей голову. Вот страху-то натерпелась! Мы оба кряхтели. Я даже громче, чем она, хотя требовалось как раз наоборот. Один раз я даже лягнул в мягкий, податливый бок. Упрямое животное только громко сопело, и больше ничего. Ситуация была просто комической, хотя мне было не до смеха. Овца топила меня! И чем дольше тянулось это зоологическое принуждение, тем злее становился я. И когда мне уже показалось, что я ничего от нее не добьюсь, кудрявая особь издала ужасный утробный вой, который эхом разнесся по сумеречным улочкам кишлака.
Если бы мы находились в порту, то можно было бы подумать, что отправляющийся в плаванье пароход дал прощальный гудок.
Я немедленно освободил овцу, прижался спиной к дувалу и замер. Мгновение – и надо мной появилась голова в чалме. Охранник не увидел меня – я стоял в слишком плотной тени. Он зло прикрикнул на овцу и сплюнул мне под ноги. Мне достаточно было поднять руки вверх и немного подпрыгнуть, чтобы мертвой хваткой схватить его за шею, а затем резким движением сломать ему позвонки.
Я стащил тело вниз, придерживая его, чтобы не слишком громко стукнулось о землю. Подобрал скатившуюся чалму, напялил себе на голову. Затем ухватился за край крыши, подтянулся и осмотрелся.
Двор был едва-едва освещен тусклым светом, который просачивался из слепого окошка сарая. Но этого было достаточно, чтобы мои парни меня увидели. Я подполз к пулемету, стоящему на сошках, прижался щекой к липкому, засаленному прикладу, взял на мушку сидящего на корточках у ворот охранника и махнул рукой.
Внешне как бы ничего особенного не произошло. Я уловил лишь тихий сдавленный стон, затем скрип, шумное сопение верблюда, настороженные шаги, а затем шепот Остапа:
– Командир, все чисто!
Я спрыгнул с крыши, нечаянно наступив на руку распростертого на земле трупа. Этого охранника прикончил Остап. На противоположном конце двора, под дувалом, лежал третий.
Как будто все.
К нам приблизились тени – Удалой и Дэвид. Дэвид часто дышал, а когда заговорил, я обратил внимание, что его голос дрожит.
– Надо торопиться…
– Я знаю, – прервал я его. – Охранников здесь больше нет?
– Не должно быть, – неуверенно ответил Дэвид.
– Плохой ответ. Смола, осмотри дом! Остап, возьми пулемет. Удалой – встань на воротах.
Мы с Дэвидом завалили набок стог сена, под которым был скрыт люк зиндана. Попавшейся под руку кочергой я сорвал ржавый и тяжелый навесной замок, сразу уловил тяжелый смрад. Дэвид опустился на краю ямы на корточки и негромко крикнул в темноту:
– Ричард! Майкл! Патрик! Это я, Дэвид!
Снизу донеслись приглушенные вздохи и тихий стон.
– Нужна лестница, – сказал мне Дэвид. – По веревке они не смогут взобраться.
– А была лестница?
– Нет, нас заставили спускаться по веревке.
Рядом выросла фигура Остапа.
– Командир, надо торопиться. На улице кто-то говорит.
Дэвид начал меня раздражать. Он только обозначал проблему и ничего не делал для ее решения. Пришлось мне кинуться к трупам, искать в потемках чалмы. Нашел обе, третью снял со своей головы, распустил их и крепко связал концы. Получилась вполне крепкая и длинная веревка. Тут нарисовался Смола со спичками. Он поджег пучок соломы и осветил яму.
Мы увидели два черных блестящих глаза, устремленных из глубины на нас.
– Ричард, это ты? – крикнул Дэвид. – Где остальные?
– Лейтенант, – донесся до нас хриплый голос. – Лейтенант, спаси нас…
К нам подбежал Удалой:
– Вы чего орете? – зашептал он. – На улице голоса. Мне кажется, идут сюда…
– Ричард, обвязывайтесь по очереди веревкой, мы вас вытащим! – не обращая внимания на предупреждение, громко зашипел Дэвид.
Мне захотелось скинуть его вниз и закрыть яму крышкой. Жаль, у него была прострелена рука, а то полез бы он сейчас к своим бойцам как миленький.
Смола поджег очередной пучок соломы.
– Клянусь своим стволом, нет там трех человек, – произнес Смола.
Мне тоже показалось, что на дне ямы шевелятся, как черви, только двое.
– Ну что там? – нервно спросил Дэвид.
– Лейтенант, Майкл ничего не видит… Я пробую обвязать его.
– А где Патрик?
– Патрика нет, лейтенант…
– Вы можете замолчать? – шепнул Удалой и даже несильно стукнул Дэвида в плечо.
Мы все замерли, глядя на запертые ворота. Снаружи доносились голоса. Говорили как минимум трое. Частые шаги. Затем громкий, требовательный стук в ворота и окрик:
– Мохаммад!!
Бойцы оставили меня у ямы и бесшумно рассредоточились по двору, нацелив стволы на забор.
Дэвид стоял на коленях перед ямой и, низко склонив голову, нервно руководил:
– Вокруг пояса оберни… В руках ты не удержишь… Ты слышишь меня? Ричард, ты только не паникуй…
Тут я понял, что назревает большая беда. И что если не предпринять решительных мер, мы тут и умрем, стоя раком у вонючего зиндана.
Оттолкнув Дэвида в сторону, я взялся за связанную нами веревку и, упираясь ногами в стены ямы, быстро спустился вниз.
Потом, вспоминая этот эпизод, я горько жалел о содеянном. Но тогда, в яме, я думал лишь о том, как быстрее нам унести ноги.
В тесной сырой яме, дно которой представляло собой липкую и вязкую субстанцию, сидели два затравленных, грязных, утративших силы и здравый разум человека. Один из них – худой, с черными обросшими щетиной щеками – смотрел на меня широко распахнутыми глазами, в которых я не мог увидеть ни мужества, ни инициативы, а лишь забитую, испуганную покорность. Сказал бы ему: встань на корточки и ешь землю – он так бы и поступил. Второй сидел на земле, опершись спиной о стену и подперев руками опущенную голову. Я вообще сначала подумал, что он мертв. Третьего солдата здесь не было, и я с трудом представлял себе, как здесь умещались четверо.
