Эльмира Нетесова - Колымский призрак
Следом за ним вышел заместитель нового начальника, — проверить, как будет выполнено указание.
Когда врач вбежал в столовую, зэки уже потянулись к чаю. Кружки задвигались по столу.
— Отставить чай! Повар, заварите свежий! — дрогнул врач горлом.
Повар понял. Кивнув двоим помощникам, велел вылить чай.
Аслан знал причину. Понял. Сам и раньше не брал в столовой. Пользовался тем, что в ларьке покупал. По норме.
Зэки зашумели. В адрес повара полетела брань. Не обошли и врача лихим матом. Но привычный ко всему повар спросил, высунувшись в раздачу:
— Кто тут хвост поднял? Нечего кипешиться. Через пять минут дадим вам свежий чай! И захлопнитесь, падлюки!
Врач вильнул из столовой, понимая, что с новым начальником ему будет трудно сработаться.
И только повар не огорчился. Не велено сыпать соду в чай? Пожалуйста! Это не его затея! А начальник со временем обломается. Какой бы он ни был строгий, а желудок у него — как у всех. Сытное да вкусное любит. Тот не повар, кто не умеет начальника к себе расположить, — решил он сам для себя.
Но ни на следующий день, ни потом найти общий язык с начальником зоны повару не удалось.
В бараках говорили о Борисе Павловиче всякое. Аслан слушал, удивлялся. Одни утверждали, что начальника из самой Москвы сюда на перевоспитание турнули. За непокладистость. И так отделались, чтобы глаза не мозолил и других с панталыку не сбивал. Не подавал дурной пример.
Другие — что тот с бабой разошелся и умотал от нее к черту в пекло.
— Видать, довела, проклятая, аж на Колыму удрал, чтоб глаза ее не видели, — сочувствовали работяги.
— Да при чем тут баба? Ему в войну все взрывом испортило. Он никогда не был женатым. После войны по зонам мотается. А сюда его перед пенсией прислали. Чтоб с высокого заработка потом начислять пособие.
— А я слыхал, вроде он сам сюда попросился. Может, из-за пенсии, чтоб больше получать. Но никто его насильно не пригнал к нам, — говорили зэки.
Аслана не интересовал новый начальник зоны. Теперь, об этом он думал постоянно, дожить бы до освобождения, выйти на волю, уехать домой. К себе, в Кабардино-Балкарию… Отдохнуть там душой и сердцем.
Он часто зримо видел свой дом, горы, звонкие реки. Это помогало ему пережить многие беды.
Вот и сегодня ехал объездным путем, пел вполголоса старую, как горы его земли, песню, которую любил с детства. Впервые он услышал ее от бабки. И самосвал, словно заслушавшись, бежал послушной кобылой. Но вдруг… что такое?
Пришлось затормозить.
Среди дороги, — не обойти, не объехать, трактор, старый «Натик», в луже застрял… «Разулся». Тракторист, матеря свою керосинку по всем падежам, искал вылетевший трак. Лицо, руки — в грязи. Одному не обуть, а кто поможет? Всякому силы и время дорого.
Пожилой зэк оглянулся на Аслана, зажмурился, ожидая отборную брань за перекрытый проезд. Но тот увидел вылетевшее звено, молча помог трактористу надеть гусеницу.
«Чего бранить человека напрасно? С каждым на трассе может случиться непредвиденное», — подумалось тогда Аслану.
Тракторист не раз выручал шоферов, вытаскивая машины из болот, марей, из грязи. Сам за помощью не обращался никогда.
Присев на просохшую обочину перекурить, разговорились.
— Новый начальник вчера у нас в бараке был. Один, без охраны заявился. Я просил его убрать меня от фартовых к работягам. Ну, думаю, скажет сейчас о том, прибьют меня.
Но он — ни слова…
— А чего приходил? — поинтересовался Аслан.
— Зашел вечером. После ужина. И говорит: «Здравствуйте, фартовые». Те, увидев начальника, за падло для себя сочли встать со шконок. А он подошел к бугру и говорит, мол, не надоело вам бездельничать? И смеется, что у него скоро бока мохом обрастут. Тот — в ответ: закон трудиться не позволяет. Начальник посуровел и спрашивает: «А жрать дармовое позволяет?» Бугор хохотать начал. Тогда начальник говорит, что в войну он был комбатом, на Втором Украинском фронте. И у него в батальоне бывшие зэки имелись. Из добровольцев. Среди них — фартовые. Ворюги услышали и говорят, а что им на фронте понадобилось? Начальник ответил, что на войне они были отменными вояками. Смелыми, порядочными людьми. Никто не тащил их силой в атаки. Сами шли, первыми. Не прятались за спины других. Не выжидали, пока обстрел стихнет. Любили их в батальоне. За то, что дерзкими в бою были и человечными к своим. Без жалоб переносили тяготы и боль, умели шутить даже, когда было слишком трудно. «Фартовые, а на войне прекрасными людьми оказались», — сказал начальник. «Так то на войне», — перебил его бугор. «Неординарные условия. Это верно. Среди них не было дезертиров, трусов. Их боялись немцы», — и рассказал много интересного, о чем и не слышали мы никогда. Оказывается, он даже их кликухи знал, имена. Помнит и теперь, каждого живого и погибшего. Сколько историй всяких рассказал, где фартовые отличились. От одних — волосы дыбом вставали у всех, от других — животы со смеху надрывали. Ну а под конец, глянул я, на шконках — никого. Все вокруг начальника уселись. Забылись, заслушались. А он и говорит им: «То война была. Она всех на надежность проверила. Лучшее в людях проявилось быстро. И неважно кем они были до войны. Беда объединила нас в одну семью. А и теперь не легче. Трасса эта Колыме, как воздух, нужна. Старикам и детям, молодым… Без нее Северу не выжить. Она, как кровь, как соль и вода — без которых не обойтись никому. Трудно здесь сейчас. Подчас, как на войне. А потому — симулянтов будет считать дезертирами. Мол, сегодня всякая пара рабочих рук на вес золота. Чем скорее проложим трассу, тем легче жить станет всем. «Будущие зэки добром вспомнят, что для них эту дорогу в зоны проложили», — съязвил бугор. А начальник и говорит: «Все мы в жизни, случалось, ошибались. Причиняли зло ближнему. Думая, что поступаем верно. Но ко всякому приходит старость. Ее никто не минует. Она — как итог прожитого — свой предъявит счет. И вот тогда, помимо воли, не спросясь, просыпается в людях совесть. Даже у тех, кто этого слова не слышал никогда. Она замучает, изведет. Ведь должен каждый в этой жизни добрую память о себе оставить. Чтоб и не зная имени, кто-то, чужой, добрым словом вспомнил. Пусть и через годы…» — «А почем она, эта совесть?» — отозвался бугор. Начальник, глянув на него, ответил всем: «Вот о том не спросил я тех ребят, что фартовыми звались до передовой. У них бы спросить об этом. Они лучше знали. Не за награды, не за трофеи они на войну пошли. Не все вернулись живыми». — «Агитируешь? Да только тут сознательных нет. Ошибся адресом», — ответил бугор. А начальник ответил, мол, не уговаривать пришел. А поговорить. Кто не понял сказанного сегодня, завтра вынужден будет задуматься. Вскоре он ушел. И фартовые всю ночь гоношились. Спорили о чем-то. Ругались меж собой.
Вечером, вернувшись в зону. Аслан узнал, что начальник зоны распорядился не кормить горячим в столовой фартовых, потому что никто из них не выходит на работу.
Ворюги стояли кучей у двери на кухню. Но охрана стала стенкой и не впустила никого. Кроме как за сухим пайком. По норме штрафного изолятора.
Пекарня, склады, кухня и столовая охранялись теперь круглосуточно.
Охрана не разрешала зэкам пронести с собой из столовой даже кусок хлеба, свой положняк. Чтоб ничего не перепало фартовым.
Из бараков работяг, «жирных» и идейных были изъяты все продукты. Словно под метелку вымели все съестное отовсюду настырные бобкари.
Зона притихла, насторожилась. Все понимали, — новый начальник объявил войну фартовым, «перекрыл им кислород». Удастся ли ему сломать воров или найдут они лазейки?
Зэки наблюдали за развитием событий.
На третий день бугор фартовых запросился на прием к начальнику зоны. Медвежатник требовал накормить его людей.
На это начальник зоны ответил коротко:
— Моя фамилия — Упрямцев. Это вам должно о многом сказать…
На следующий день, к удивлению всей зоны, на построение вышла половина фартовых, согласившихся работать на трассе.
Их накормили, переодели в спецовки и отвезли на самый дальний участок трассы.
Бригадиром к ним назначили Илью Ивановича.
Аслан возил новой бригаде гравий. Видел, как трудно приходится фартовым втягиваться в непривычное для них дело.
Обед им привезли на участок. Пока ели, Аслан и Илья Иванович поговорили.
— Крученые мужики. Непривычно с такими работать. Все норовят друг к другу на горб влезть. Куда там помочь, подменить, выматываются с непривычки быстро. О какой норме тут говорить? Они се и через месяц не смогут выполнить. Мокрицы — не мужики, — хмурился бригадир. И добавил: — В бараке у них теперь раскол случился. Этих — за то что на работу вышли — из воровского закона выведут. Они и говорят теперь, что лучше быть плохим вором, чем хорошим жмуром. Допекло их, видать, коль на бугра наплевали.
— А он что думает? Как перебиваться станет? Сам-то ладно. Но с ним люди? Загробит их гад, — вырвалось у Аслана.
