Владимир Колычев - Лагерный пахан
– Оттуда же, откуда ты их взял…
– Нет у меня столько!..
– А сколько есть?
– Да мы всего две штуки взяли. И те пополам с кентом разбили…
– Что за кент?
Трофим мотнул головой. Он имел полное право отмолчаться. А Рубач не имел права лезть к нему в душу.
– Не хочешь говорить, не надо, – усмехнулся смотрящий. – Я не опер и не наседка, чтобы выпытывать… Значит, двадцатник сам потянешь…
– Нет у меня таких денег. И быть не может…
– А сколько есть?
– Ну, один косарь взял, его и отдам…
Рубач долго и пристально смотрел Трофиму в глаза. Что-то увидел в них, потому отрицательно мотнул головой.
– Двадцать косарей с тебя… Срок – две недели. Матушке своей отпиши, пусть ищет…
– Это беспредел! – разозлился Трофим.
– Не понял, ты кому беспредел предъявляешь? – хищно сощурился Рубач. – Жихе?
– При чем здесь Жиха? Я не с ним, я с тобой говорю.
– Значит, мне предъявляешь?
Трофим досадливо поджал губы. Он прекрасно понимал, что против Рубача ему не потянуть. За этим жуком сила, а за ним, увы, ничего.
– Я сказал, что думаю, – растерянно выдавил он.
– А за свои слова отвечать надо, ты не знал?.. Значит, я беспредельщик?
– Я этого не говорил.
– А чо ты заюлил, пацан? Ссышь, когда страшно? – глумливо осклабился Рубач. – Я ведь и спросить могу… И спрошу… Короче, срок у тебя неделя. Не отдашь бабло, спрошу за все твои гнилые базары…
– Ты же говорил, что у меня две недели, – горько усмехнулся Трофим.
– Ничего, за неделю подсуетишься… А то смотри, как бы потом под клиентом не засуетиться… Все, свободен… Лекарь! Сгони Потного со шконаря…
Потный представлял собой тщедушного зачуханного мужичка, бедолагу, обиженного жизнью и презираемого сокамерниками. И шконку он занимал ту самую, на которой спал Бутон до того, как его опустили. Рубач нарочно загонял сюда Трофима, чтобы он осознал зыбкость своего существования. Отдашь деньги – будешь жить как человек, нет – опустят…
Трофим лег на шконку, закусил губу, чтобы сдержать наползающие на глаза слезы. До боли обидно. И что за жизнь у него на киче. Вроде бы правильный пацан, вроде бы должен жить здесь по-людски. Но сначала Бутон подляну ему подсунул, теперь вот Рубач беспредельничает. То одна палка в колеса, то другая…
* * *Белобрысый худощавый паренек в паническом ужасе пучил глаза, глядя на Фарсера. Этот злобный клоун обожал принимать новичков, хотя этим должен был заниматься лично смотрящий. Он ничего из себя не представлял, но пальцы веером гнул с таким понтом, будто всю свою жизнь от самого рождения провел на нарах.
– Как зовут, говоришь?
– П-павел, – робко назвался паренек.
Он стоял спиной к дверям, со скаткой под мышкой. Бледное лицо, побелевшие от страха губы. Казалось, он вот-вот выронит матрац из рук.
– А кликуха?
– Я… У меня… Нет у меня кликухи…
– Значит, будет… На цыпленка ты похож… Цыпленком будешь…
И опять Фарсер был не прав. Кличку новичку должен был дать смотрящий или сама тюрьма. Первоход мог выкрикнуть в окно «Тюрьма, дай имя!», но такой вариант – верх безумия. Кличку наобум могли дать такую, что ввек потом не отмоешься… Но судя по всему, Фарсер по своей гнусности перещеголял всю тюрьму. Цыпленок – это же почти что петух…
Хотел бы Трофим сказать этому клоуну пару горяченьких, но он молчал. Он же не какой-нибудь там Робин Гуд, чтобы заступаться за слабого. Его дело – сторона. Да в тюрьме по-другому и нельзя…
– Цыпленок жареный, Цыпленок пареный! – продолжал куражиться шут. – Его поймали, арестовали…
Резко подался к новичку, едва не боднув его лбом в переносицу.
– Ну и где твой паспорт, Цыпленок?
Мало того, Трофим сам с интересом наблюдал за этой сценой. Скучно в камере, хоть какое-то развлечение…
– А-а, нет ничего… – подавленно пробормотал Цыпленок.
– Как же так, без ксивы на хату зарулил? Ты что, нас не уважаешь?
– У-уважаю…
– Громче!
– Уважаю!
– А ноги чего не вытер, когда вошел? Я не понял, ты думаешь, что в гадюшник попал, да?
– Н-нет, не думаю.
– Тогда почему без паспорта?
– А-а, там у меня отобрали!
– Надо было обратно потребовать, когда сюда шел.
– Я… Я не подумал…
– Не подумал он, – для вида смягчился Фарсер. – А штамп о прописке куда ставить будем, а? На лоб, что ли?
– К-какой штамп?
– О прописке, балда!.. Сразу видно, что ты пряник!.. Тюрьма – дом наш родной, понимаешь?
– П-понимаю.
– А как в доме без прописки жить? Прописывать тебя будем!
– А это как?
– Не, ну ты в натуре с экватора зачалился! – под одобрительным взглядом Рубача гоготнул клоун. – Прописка – это когда ясно, кто ты такой. Трус ты или чмо болотное… Ты – трус?
– Н-нет…
– А с третьего этажа сигануть не слабо?
– С третьего этажа?! – испуганно задумался Цыпленок. – Здесь потолки высокие, значит, третий этаж – очень высоко…
– Не, ну ты насмешил, в натуре! – захохотал Фарсер. И, кивая на тюремное окошко, сказал: – Да если б я смог через шкифт вылезть, я б хоть с десятого этажа сиганул, лишь бы отсюда спрыгнуть… Со шконаря прыгать будешь, с пальмы!
Наконец до новичка дошло, что прыгать ему предстоит с третьего яруса нар.
– А-а, вниз головой? – в панике спросил он.
– Зачем вниз головой. Мы же не звери какие-то… Нитку к яйцам привяжешь, с ней и сиганешь…
Цыпленок невольно сжал ноги.
– Куда привязать?
– Да все туда же, – хмыкнул Фарсер.
– А-а, если…
– Если не спрыгнешь, с Прасковьей Федоровной жить будешь…
– А-а, кто такая Прасковья Федоровна?
– А телка такая! – хватаясь за живот, через силу выжал из себя шут. – Вонючая, ля, и очень любит, когда ей в душу гадят. А еще больше любит, когда ей очко чистят… Будешь жить с ней и чистить…
Фарсер подвел Цыпленка к сортиру:
– Знакомься, это и есть Прасковья Федоровна… Здесь и расстелишь свой матрац… Или лучше со шконки прыгнуть?
– Лучше со шконки, – затрясся от страха новичок.
А ведь бояться было нечего. Трофим знал эту мульку для пряников. Предложи ему такой вариант при прописке, он бы долго не думал – привязался бы к нитке и спрыгнул. Нитка же тонкая, она оборвется. А Цыпленок думает, что она скопцом его сделает…
Цыпленок с горем пополам спрыгнул со шконки. Ощупал свои причиндалы – вроде все на месте… Но рано еще было радоваться. Фарсер вошел в раж и, судя по всему, останавливаться не собирался.
– А теперь со стола спрыгнешь, – сказал он.
– С ниткой?
– На этот раз вниз головой!
Цыпленку завязали глаза, постелили газетку на стол. Он прыгнул вниз головой, как было условлено. По идее, парнишку должны были поймать или принять на развернутое одеяло. Но никто даже не попытался подстраховать его. И бедолага в кровь расшиб руки и сильно стукнулся головой. А ведь мог и шею сломать…
Затем Цыпленок лаял на солнце, чтобы оно поскорее скрылось за тучами. После отвечал на каверзные вопросы типа: «Что есть будешь, мыло со стола или хлеб с параши»… Он ел мыло, хотя не должен был есть ни того ни другого…
Напоследок Фарсер потребовал, чтобы Цыпленок послал на три буквы вертухая. Это был явный перебор с его стороны. Но измочаленный новичок пошел на это. Постучал в дверь, и когда откинулась «кормушка», выдал в эфир незамысловатую фразу. «Да пошел ты!..» И хорошо, что надзиратель понял, зачем Цыпленок это сделал. А ведь мог и наряд с дубинками вызвать…
Глава 7
И все же перебор со стороны Фарсера не оказался безнаказанным. На следующий день вернувшиеся с прогулки заключенные обнаружили бардак в камере. Белье сорвано со шконок вместе с матрацами, вещи валяются на полу, там же и продукты.
И раньше вертухаи устраивали шмон в камере, но беспредел они не учиняли. А сегодня они оторвались по полной. И ясно, почему.
Трофим представил, что ему придется спать на побывавшем на полу матраце, и взорвался.
– Ты, клоун! – наехал он на Фарсера. – Еще раз попкаря на хрен пошли!
– Оп-ля! Кто-то тут что-то вякнул! – вскинулся шут.
Он чувствовал за спиной поддержку смотрящего, а потому никого здесь не боялся. Тем более что Трофим не пользовался расположением Рубача.
– Кто-то чем-то недоволен? – Фарсер вплотную подошел к Трофиму.
Глумливо скривил физиономию – как будто не с пацаном дело имел, а с глупым Цыпленком… Точно, ничего не боится. А ведь знает, что Трофим и убить может.
– Тобой, шут гороховый, недоволен! Ты чо беспредел творишь, в натуре?
– Я не понял, а ты чо, за мента подписался?.. Слышь, братва, тут перец какой-то за мусора подписался!
– Кто там такой? – подал голос Рубач.
Хотя и без того знал, кто наехал на его шута.
– Да вот, скобарь тут залупается!
Трофима аж передернуло от злобы. Жалкий клоун обозвал его скобарем, жадным человеком. Заточка сама вывалилась из рукава, остро заточенное жало ткнулось под подбородок Фарсеру, словно нанизывая его на крючок.
