Привал с выдернутой чекой - Гончар Анатолий Михайлович
«Никому и никогда я тебя не отдам! Мы теперь всегда будем рядом!» – подумал Бубликов и еще крепче стиснул ее в своих объятиях. И их губы нашли друг друга.
В своей группе этой ночью Вадим так и не появился.
А в солдатской палатке тем временем крупный разговор произошел. Мои, как всегда, вяло, шутливо перебрехивались. Слегка матерились, но именно что слегка, без особых перегибов, там словечко, тут фразочка. Но что-то пошло не так, и до этого весьма снисходительно поглядывавшие на нас разведчики второй группы не выдержали. Может, нервы после понесенных потерь подкачали, может, еще что, но они с моими закусились. И, как выяснилось, из-за все той же проклятущей ненормативной лексики.
– И не надоело вам? – От этой гневно брошенной пулеметчиком второй группы рядовым Григорьевым фразы умолкли все – энергетика из нее так и сочилась.
– В смысле? – удивленно выпучился на него Болотников.
– Да без всякого смысла! – Это уже влез в разговор командир первого отделения все той же второй группы сержант Игнашевский. – Какой, к шутам, смысл?
– Тогда какие претензии? – набычился готовый рвануться в бой Болотников.
– Претензии? – переспросил Игнашевский. – Претензий к вам нет, но я, парни, не понимаю, почему вы друг с другом все время собачитесь?
– Мы собачимся? – на лице Болотникова отразилось искреннее недоумение. – А, это, – он вдруг сообразил, что их обычную безобидную и в какой-то мере разнообразившую жизнь пикировку, принимают почему-то за ссоры, – так это мы в шутку, для поддержания, так сказать, общего тонуса, – заверил он Игнашевского. – Не обращай внимания!
Игнашевский вздохнул, такой ответ его явно не устроил.
– Тонус поднимаете, а материтесь через слово. А еще клички какие-то дурацкие друг дружке придумали.
– Не клички, а боевые кликухи, – с оттенком гордости сообщил Козлов, в позе йоговского лотоса листавший взятую в библиотеке книгу.
– Вот именно – кликухи, – согласно кивнул Игнашевский. – Кликают вас, а не зовут.
– А че тебе не нравится? – продолжал напирать Болотников. Как ему в этот момент хотелось на ком-нибудь сорваться, одному Богу известно, но первым начинать скандал он не желал.
– Да при чем здесь нравится – не нравится, – отмахнулся от вопроса Григорьев. – Мы, конечно, понимаем: да, вы упали, ударились, но, может, хватит придуриваться? Стресс, он и есть стресс, и я бы на вашем месте никогда бы оказаться не захотел, но вы все живы остались, не то что… – он на секунду умолк, – наши ребята, что в гробах домой поехали, но вам пора и за ум браться. А то выглядите так, как будто вас подменили!
– Это вас подменили! – обиженно буркнул Болотников, хотел выдать нечто трехэтажное, но, внезапно устыдившись, делать этого не стал. – А мы какие были, такие и остались.
– Так и поговори с ними! – Григорьев безнадежно махнул рукой. – Вот нравится им язык поганить, и ничего не попишешь! – сказал и, присев на свою кровать, сокрушенно вздохнул. И наступила непроницаемая тишина.
Все молчали. Вокруг витало разлившееся в воздухе какое-то невнятное, неуловимое, невидимое и едва ощутимое чувство неловкости, даже, если хотите, некое не понятное разуму, но спеленавшее нас сетью подспудное ощущение стыда. Стыда, вызванного не глупыми претензиями Игнашевского и не искренними переживаниями за нас Григорьева, а стыда, идущего откуда-то из глубин самого себя. Чтобы хоть как-то уйти от грызущих мук совести, я достал из тумбочки книгу и погрузился в чтение. Все-таки взялся я за «Войну и мир», к третьему тому уже перешел. А ту самую первую книжку «Лед» я прочел залпом, за один день прочел. И книжка мне понравилась. И вообще читать понравилось. Давно не читал, а тут как прорвало. Книжку ту прочитал, и еще читать хочется. У «Льда» продолжение должно быть, не может быть такого, чтобы не было. Но в библиотеке я почему-то другую книгу взял, тоже нечто фантастическое – «Озорно, огромно, стозевно» называется, некий Бикбаев автор. Занимательная книжка оказалась, не простая, не сразу и въедешь, всерьез вчитываться пришлось, но прочитал с интересом. Лихо закручено. Пока во всех хитросплетениях разобрался – чуть голову не сломал, но оно того стоило. Потом повнимательнее биографию автора поглядел, а он, оказывается, неплохую армейскую школу прошел. Из-за него я и решил к армейским авторам присмотреться. Оказалось, хорошо бывшие военные пишут. Осипенко В. почитал, Воронина А. Я. тоже познавательная книжка. И с юмором у бывших вояк неплохо: над «Особой офицерской группой» Загорцева ржал, не могу. И так втянулся, что в библиотеке меня как прописали. Чуть свободное время, я в библиотеку. Смешно. Никогда бы не подумал, что могу так чтением заинтересоваться, ну тянуть меня стало в библиотеку с неудержимой, непреодолимой силой – и все тут, хоть убейся. Даже пару раз ужин пропустил. Да бог с ним, с ужином. Люди вон специально голодают, чтобы там всякий холестерин вымыть, организм очистить, так что и мне иной раз попоститься не помешает. Вот теперь и до «Войны и мира» добрался. Толстой, кстати, тоже из вояк. Может, потому и классиком стал, что на войне души людские обнаженными видел?
Мне у него описание псовой охоты понравилось. Да так, что я ни с того ни с сего стихами заговорил, даже на бумажку записал:
Это типа у меня предисловие к травле получилось. И так вроде ничего строчки-то. А раньше я за собой ничего подобного не замечал. Нет, девчонкам в школе, конечно, что-то там рифмовать пытался, но не больше, а тут как нахлынуло. А почему бы нет? Может, я когда-нибудь и поэму по мотивам Толстого напишу? Вот в отпуск уйду и засяду. Другие пишут, а я чем хуже? Ничем. И с этими мыслями я вновь раскрыл «Войну и мир».
Все уже давно уснули, а я все читал и читал… Уснул я только под утро.
Сказано: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», и это верно. Царившая в ПВД обстановка самым невероятным образом сказывалась и на нас. Мы неуловимо менялись, и я едва ли не первый почувствовал это на себе, с головой окунувшись в чтение. Так что произошедшее, можно сказать, новостью для меня не случилось.
Кому первому пришла в голову идея всей группой бросить курить, так никто и не запомнил, но и не важно, главное, что после непродолжительной полемики решение большинством голосов – одиннадцать за, один против при одном воздержавшемся – было принято. Воздержался я – с самого начала самоустранившийся от принятия данной процедуры. Проголосовавшим же против оказался мой доблестный заместитель – старший сержант Болотников Илья Федорович.
– И что из того, что почти все в роте курить бросили? – заявил он. – Я пятнадцать лет курил – и еще столько же курить буду. И никто меня бросить не заставит! А так мы такими темпами, может, уже завтра и матом ругаться перестанем? – гневно выпалил он, но на его гнев никто не отреагировал, лишь посмотрели со снисходительной улыбкой: мат и без всяких решений и голосований в разговорах проскальзывал все реже и реже.
