Кирилл Казанцев - Бункер разбитых сердец
– Помилуйте, Аркадий Валерианович, но у нас ничего не осталось. Клянусь вам! – прижав к груди ладонь, вспыхнула Анна. – Мы отдали все! Весь дом с мебелью и скарбом, золотые монеты, все наши нехитрые женские украшения, даже некоторые платья и шубки. Буквально все, что могло представлять ценность для нового государства. И, поверьте, папенька не враг своей семье и тем более государству. Все, что у нас теперь есть, – это домик в селе, в котором мы вас вчера принимали, и огород, на котором усердно трудимся, осваивая новое для нас занятие.
– Я верю, – опустив глаза, проговорил Самохваленко. Он практически не сомневался в правдивости слов Анны, но… – Но я должен, понимаете, обязан предоставить в отдел хоть что-то, чтобы поверили и мне. Они.
Наступила продолжительная пауза, которую первой нарушила Анна, что-то сообразив.
– Послушайте, у нас осталась одна более или менее ценная вещь. Это шкатулка известного в Петербурге мастера. Шкатулка Карла Фаберже. Ее успел перед отъездом на войну подарить мне мой дядя. И еще вот это. – Она отбросила в траву корзину, сорвала с головы шляпку, отшвырнув следом за ней, и торопливо сняла через голову какой-то медальон, подвешенный на тонкой атласной ленточке розового цвета. – Вот, это тоже работа Фаберже. Он хоть и из серебра, а не из золота, но имеет свою ценность, – пояснила она, протягивая его на ладошке Аркадию. – Это мне папенька дарил на шестнадцать лет. Ну же, берите!
Аркадий наклонился за шляпкой и отдал ее Анне.
– Хороший обмен! – вдруг рассмеялась она. – Да возьмите вы, наконец этот несчастный медальон. Если он как-то поможет спасти нашу семью, то, поверьте, мне его вовсе не жалко.
Ее лучистый взгляд сейчас выражал веселость и искренность. Невозможно было оторваться от такого взгляда. Самохваленко стоял как истукан, не соображая, что делать. И снова инстинкты захлестнули его. Он осторожно прикоснулся к руке Анны, в которой та держала украшение. Оно ему сейчас было без надобности. Важнее было дотронуться до прохладных тонких пальцев, прильнуть к ним губами, чувствовать запах нежной девичьей кожи и наслаждаться хотя бы этим, чтобы вновь не напугать ее. И Анна не отпрянула, не оттолкнула. Она стояла неподвижно, а он, склоненный к ее руке, не видя выражения ее лица, не мог понять, что она испытывает. То ли снова страх, а то ли страсть. И, надеясь на последнее, все никак не хотел оторваться от ее узкой, слегка дрожащей ладони, сжимающей серебряный медальон. А затем его губы стали подниматься выше по обнаженной руке, дошли до сгиба локтя, до плеча. Запутались в мелких кружевах коротенького рукава. Перешли к шее. И он услышал учащенное дыхание Анны…
* * *Михаил услышал в трубке запыхавшийся голос Светланы.
– Я слушаю вас, – выдохнула она, как будто только что преодолела спринтерский забег.
– Привет акулам пера. Ты теперь перешла на обозрение спортивных достижений?
– А кто это? – не узнала та, продолжая часто дышать.
– Тоже любитель бега на короткие дистанции.
– А-а-а! Миша! Мой спаситель. Поняла. Очень хорошо, что ты мне позвонил. А я тут в тренажерном зале. Пытаюсь поддерживать форму бесформенного тела, – пошутила она над собой. И это ему понравилось. У этой женщины присутствовало чувство юмора, которое Михаил очень ценил в людях. И он снова подумал, что она тот человек, с кем он может разговаривать на одном языке.
– Ты излишне самокритична, – подметил он вслух, внутренне улыбаясь. – Так можно подорвать нервную систему.
– Фух! Она уже подорвана, дальше некуда, поэтому я себе ни в чем не отказываю. Так как насчет чая? Мое предложение в силе.
– А бабушкины пирожки?
– Кончились. Но могу предложить покупные.
– Такие я и сам могу предложить. Вот все вы женщины одинаковы. Сначала обещаете золотые горы, а как дойдет до дела, пятками назад, – подражая капризам слабого пола, прогнусавил Михаил.
– Что поделаешь? Это у нас в крови. А вы – мужчины, вечно недовольны тем, что мы для вас делаем. И норковый пиджак вам не того цвета, и сережки жмут. Не угодишь.
– М-да, мы все не без изъяна. С этим надо мириться.
– А надо ли? «Достойно ли сгибаться под ударами судьбы иль стоит оказать сопротивленье?»
– Ну, так «Быть или не быть? Вот в чем вопрос», – не остался в долгу Родин, показав, что тоже немного знает Шекспира. Кажется, на Светлану это произвело впечатление.
– Конечно, быть, Миша. Об чем речь? – засмеялась она. – Короче, будем друг друга перевоспитывать в восемь вечера. Идет?
– Даже бежит. Говори адрес.
И ровно к двадцати ноль-ноль он стоял возле ее двери с коробкой бельгийских конфет, сделанных в виде морских ракушек, и с цветком, названия которого по причине заковыристости он так и не запомнил, произрастающим из симпатичного белого горшка.
Увидев его, Светлана весело расхохоталась:
– В обнимку с этим горшком с листьями ты напоминаешь мне киллера Леона из одноименного фильма. Просто прелесть! Спасибо. Проходи.
Михаила нисколько не обидел ее подкол. Наоборот, он стал раскованнее себя чувствовать.
– Извини, не знал, что ты ярый противник флоры, – ответил он, освободившись от принесенных подарков, и наклонился, чтобы развязать шнурки.
– Ну-ну-ну! Мне тут мужской стриптиз не нужен, – остановила его Светлана. – Так проходи. Не разувайся.
– То есть как в высших домах Лондона?
– Нет. Просто у меня полы давно не мыты. Не хватало мне потом тебе носки стирать. Мы еще не так близко знакомы.
Михаил прошел из узкого коридора на кухню, куда жестом пригласила Светлана. Сама она сегодня выглядела безупречно. Но вот кухня… А он еще комплексует по поводу своего жилища. У него хотя бы через окно можно что-то видеть, да и грязной посуды в таком количестве не скапливается. Тут же все было навалено горами. Не только в раковине и на старомодном буфете, но и на столе сомнительной чистоты. Да, хозяйка из нее никакая, думал Михаил, оглядывая захламленное пространство, но тут же попытался оправдать: что ж, натура творческая, да и времени, возможно, нет. Почему-то сразу возникло желание помочь в уборке. Оставаться при таком хаосе было не совсем комфортно. То есть совсем не комфортно.
– Извини, ничего не успеваю, – словно прочитав его мысли, сказала Светлана, ставя на и без того загроможденный подоконник цветок, который разом там затерялся. – У меня тут лирический беспорядок.
– Я бы не назвал его лирическим, – не стесняясь, заметил Михаил.
– Ты уже начинаешь меня перевоспитывать, как и договорились? – просияла она. – Или все-таки приступим к чаепитию? Ой, кстати, я обожаю эти конфеты. Как ты догадался?
– По их цене.
Светлана снова расхохоталась своим заразительным смехом и предложила, наконец, присесть за стол. Подожгла газ под заляпанным жиром эмалированным чайником, поставила перед Михаилом две фарфоровые чашки, одна из которых была слегка надтреснута, вынула из холодильника несколько разных пирожных, запечатанных в пластиковой коробке, и, подперев ладонью щеку, уселась напротив.
– Ну, повествуй. Как сам? Как жена? На работе как?
При этом на ее милом лице не было и тени улыбки. Но Михаил понял ее и принял игру.
– Ну, как-как? Сам вот только с пахоты. Под озимые готовились. Жена даже и не догадывается, что я у тебя. Капусту квасит. Самогоном промышляет опять же. На жизнь хватает. А ты как, кума?
– Ой, – наигранно вздохнула Светлана, – и не спрашивай. «Песни, резвость всякий час. Так, что голову вскружило».
– Я заметил, – все с тем же серьезным видом буркнул Михаил, и они уже оба засмеялись.
Попивая чай, они так и продолжали играть словами, подтрунивать друг над другом, и Михаилу уже был до фонаря этот бардак и то, что пирожные оказались невкусными, над чем они тоже посмеялись. Главное, оба сейчас понимали, что уже очень близки и без предстоящей постели.
Наутро, проснувшись по привычке довольно рано, Родин тихо оделся и тихо ушел, чтобы не будить Светлану, предварительно оставив на столике возле компьютера записку: «Увидимся позже. Не забудь полить цветок. Леон».
Снова физически напрягаясь, он работал на товарке. Правда, сегодня, чтобы оставить сил для работы с ломом, вернулся домой пораньше. Помылся, перекусил, повалялся перед телевизором и, почувствовав себя бодрым, отправился на склад. Трясясь на заднем сиденье автобуса, он думал о Светлане. Она понравилась ему и как человеческое существо, и как женщина, которую познал сегодня в постели. Если сказать: «Фейерверк» – это вообще ничего не сказать. А грязь в доме, где даже не стоит разуваться, – сущая ерунда по сравнению с теми ощущениями, которые она ему дарила, не скупясь и не стыдясь. Даже мысли о таинственной железной крышке, которую собирался вскрывать нынешней ночью, ушли на задний план. Во как зацепило! И Михаил был рад этому давно забытому чувству, вспоминая и смакуя каждое ее слово, каждый поворот головы, заразительный смех и сладкий цветочный запах рыжих кудрей, рассыпанных по плечам. А как она целуется! А как она… Нет, так, пожалуй, из автобуса будет проблематично выйти. А уже его конечная остановка.
