Юрий Комарницкий - Возвращение на Подолье
— Ничего удивительного, молодой человек, вот уже на протяжении нескольких десятков лет в этом регионе процветает оголтелое насилие над личностью. В этих краях превратились в лагерную пыль сотни тысяч лучших представителей страны.
Здесь пустила корни отборная уголовщина. Так как система, именуемая Гулагом, сама состоит в подавляющем большинстве, из легализированных преступников.
Франц вспомнил дознавателей Октябрьского РОВД и утвердительно качнул головой. Вспомнились подавления студенческих выступлений в Черновцах. Пришли на ум слова соседа, человека осторожного, но буйного в состоянии опьянения: “Ну где найти такую организацию, чтоб с оружием в руках помогла свергнуть эту власть!”
— Вам необходимо раствориться, на время исчезнуть, но, к сожалению, мы опять же не в Южной Америке.
Харасанов улыбнулся. Отчуждение, возникшее в начале их знакомства, исчезло.
— Если вы не боитесь, Франц, поехали вместе в Темиртау. В этом городе у меня есть хорошее убежище. Мы сможем укрыться на длительное время. Кстати, там у меня имеются кое-какие финансовые запасы.
В ожидании ответа все устремили на Франца вопросительные взгляды.
Он действительно не знал как поступить. В его душе происходила борьба: боязнь потерять рабочий стаж, неопределенность в отношениях с милицией, неизбежное объяснение с родителями. Решение он принимал мучительно.
Константин пришел ему на помощь.
— Милый Франц, в свое время я окончил институт… Нет, целых два: сначала технологический, затем — юридический. Я мечтал сделать карьеру, и поначалу у меня это неплохо получалось. Я боялся потерять работу, поссориться с начальством, нарушить, до мозга костей ложный в этой стране, кодекс чести. Затем, в силу моей работы, мне стали попадаться люди, которым, как говорится, я со своим образованием не годился в подметки. Они были уничтожены системой, унижены, лишены всего, тем не менее, они оставались самими собой. Много чего этому предшествовало. Сейчас нет времени рассказывать, но тогда я плюнул на дикие условности, придуманные преступниками с партбилетами, и решил оставаться самим собой. Нелегально я раздобыл копировальную технику и целых десять лет стал жить другой жизнью. Если нам с Татьяной удастся выбраться на запад, множество людей, проживающих ныне там, снимут предо мной шляпу.
Они слушали, затаив дыхание. У Тани, которая тоже впервые слышала историю Константина, блестели глаза.
XIX. Проделки “сталинских орлят”
Начальник тюрьмы, полковник Петренко, не отходил от телефона.
— Господи, я давно на пенсии, зачем мне все это? — то и дело выкрикивал он, бегая из угла в угол по обширному кабинету.
Убийство в тюрьме дознавателей Лежнева и Векслера было первым ударом. Ему показалось, что под ним разверзлась земля, и он очутился в том месте, которое с приходом старости ему все чаще снилось. Второй удар чуть не привел его к инфаркту.
Частые звонки приносили малоутешительные вести. Его почти не обрадовало сообщение о том, что с девяти сбежавших, троих уже поймали. После каждого сообщения о поимке он, перебивая докладчика, бешенно орал в трубку:
— Голову оторву! Харасанова поймали или нет?!
Услышав отрицательный ответ, он скрипел зубами и хрипел в трубку:
— Бар-р-р-р-а-ны херовы, вам только скотину пасти!
Привели добровольно сдавшегося Валентина. С плаксивой физиономией он стоял перед начальником тюрьмы, заламывая пальцы. Петренко выпроводил охранника, приблизился вплотную к Валентину и маленьким кулачком ткнул в лицо.
— Говори, пидар, где он прячется, говори, сука!.. Если скажешь — атпущу, не скажешь — пойдешь в пресс-хату.
— Гражданин начальник, я сам пришел. Честное слово не знаю, — гнусавил тот, размазывая по лицу кровь.
— Где вы расстались?.. Не может быть, чтобы он ничего не сказал… Отвечай, паскуда! — задыхался Петренко, пиная до смерти напуганного заключенного.
Убедившись, что тот действительно ничего не знает, он нажал кнопку звонка. Вошел дежурный.
— Уведи этого козла в сорок пятую, и скажи Быку я разрешил… К вечеру получит пакет шалы[38].
— А-а-а-а! — Валентин взвыл. — Гражданин начальник, я же сам пришел, не надо!
Он знал, что в тюрьме имеются так называемые пресс-хаты, где профессиональные убийцы занимаются привычным ремеслом. Непокорных, в чем-то провинившихся заключенных бросают в такие камеры. Находящиеся там уголовники, с согласия начальства, за чай или анашу до смерти избивают “гостя”. Истязание, как правило, длится несколько дней. После такой обработки заключенному остается только одно: отбитые внутренности, затем смерть в камерах тюремной санчасти.
Плачущего Валентина увели. Петренко сел за письменный стол и принялся теребить пшеничные усы.
По внешнему виду начальнику тюрьмы можно было дать пятьдесят лет. На самом же деле, ему было за семьдесят. Худощавый, невысокого росточка, Петренко Иван Григорьевич начал свою карьеру в тридцать втором году. Уже в те годы, будучи следователем НКВД, он имел право петушком бегать вокруг очередной жертвы и безнаказанно тыкать сухим кулачком в зубы. Его добродушное лицо, украшенное пшеничными усами, уже тогда умело невинно улыбаться, когда под Жмеринкой, в районе деревни Ров, он собственноручно посылал пулю за пулей в затылок очередного “врага”. Подводили только глаза. Опытному человеку все же можно было определить в белизне этих глаз прямые наклонности садиста.
Когда началась война, работы тоже было много. Так много, что по вечерам правая рука начинала отекать. Его жене, Петренко Марье Григорьевне, приходилось делать ему травяные припарки.
В 1944–1945 годах работать стало полезней и легче. После освобождения городов в населенные пункты вступали его родные подразделения. “Тяжкий труд” кагэбиста скрашивался тем, что на Родину можно было отправлять машины, доверху набитые немецким барахлом.
После смерти “великого учителя” жить опять стало несколько труднее. Выручали старые связи. А когда его перевели в систему лагерей, эти связи помогли занять пост начальника тюрьмы. Новая работа убрала из его жизни некую абстракцию, обусловленную работой следователя. Умных людей попадалось меньше. Наслаждения, возникающего при беседах с врагами, он получал меньше. Но и молодость осталась позади.
Общение с Харасановым было чем-то связывающим с его молодостью. Он даже по-своему полюбил этого сильного неугомонного мужчину. Теперь за эту позднюю любовь ему придется расплачиваться. Самолюбие старого служаки было уязвлено.
По правде говоря, он давно мог отправить Харасанова в лагерь. Но, разыгравшаяся страсть садиста требовала развязки. Когда он смотрел на это широкое лицо, ему перехватывало дыхание от желания сделать из него бесформенную массу. Времена изменились. Семидесятилетний полковник не мог без последствий убить “образованного”. Это должны были сделать уголовники.
Что-то внутри подсказывало, что Харасанова не поймают. От сознания этого хотелось выть.
XX. Пресс-хата
Дежурный прапорщик втолкнул плачущего Валентина Королькова в камеру № 45. Навстречу ему поднялся огромный наголо обритый верзила. Лоснящееся лицо расползлось в благодушной улыбке. Перебитый нос странно задергался.
— Эй, дежурный! — крикнул он наблюдающему в глазок прапорщику, — сколько шалы приехало?
— Много, Бык, много. Петренко сказал подгонит большой пакет, а может и два.
Заключенный по кличке Бык подошел к Валентину, ощупал его мышцы и безразличным тоном сказал:
— Второй день, земляк, сижу без шалы… Ну, и чего ты натворил?
— Я-я-я, — заикаясь выдавил Корольков, — уходил в побег… Срок маленький, сам вернулся.
Лицо уголовника поразительно изменилось. Близко посаженные глаза как бы вдавились в череп. Тонкие губы приоткрылись, обнажая ряд рандолевых зубов.
— Чего, чего? Уходил в побег и сам вернулся?
Недоумение Быка было столь велико, что он отступил на шаг и волосатыми пальцами поскреб голый череп.
— Я сглупил, увязался за одним козлом, а потом одумался… Зачем мне с трояком еще три года за побег получать. С трояком можно на одной ноге на параше простоять, — повторил излюбленную в этих стенах поговорку.
— Это ты правильно сказал, на параше… У меня, овца поганая, два вышака, а ты сам вернулся. Недаром тебя Петренко ко мне направил.
Двумя пальцами правой руки он ухватил Валентина за нос, а левой, словно молотом, ударил под дых.
Тот охнул и упал на колени. Бык схватил его за волосы и, фактически отрывая от пола, слета ударил лицом о стену. Открылась “кормушка”. В камеру забросили пакет. Бык, словно ягуар, вцепился в честно заработанную добычу.
— Что тут у нас? Чай и шала. Снимай рубашку, Бык будет пить чифу, — осклабился он избитому Валентину. Дрожащими руками Валентин снял рубашку.
