Лев Пучков - Мертвый город
Я остался с патрулём.
Некоторое время в подвале было очень тихо.
Из-за страшной войлочной двери не доносилось ни звука. Я нарочно отводил глаза, но взгляд сам собой, помимо моей воли, тянулся к этой двери. Нет ли на ней красноречивых потёков и брызг? Нет, вроде не видно, но это же войлок, он ведь впитывает…
— Ну, падла, чуял я, что с тобой что-то неладно, — тихо пробурчал рукосуй. — У меня нюх на таких, как ты. Сразу понял, что ты весь из себя хитровыбоенный.
— Да всё со мной ладно, — так же тихо, но смело, на грани наглости возразил я — что-то мне подсказывало, что здесь, во владениях серых людей, никто из патруля не посмеет меня тронуть без особого распоряжения. — Это просто недоразумение, сейчас всё разрешится.
— Ну что, Андрюха, получим мы за него что-нибудь? — опасливо косясь на войлочную дверь, тихо спросил один из патрульных.
Да, я заметил, что тут, в подвале, все стараются говорить тихо и даже бравый комендант, как видите, запинается и чувствует себя не в своей тарелке.
— Если диверсант, то получим. — Командир опасливо покосился на страшную дверь и шёпотом уточнил: — Слышь, диверсант… Ты гэрэушник, что ли?
— Да уж куда там, — поспешил я разочаровать моих конвойных. — Всего-то лишь служба по надзору за ВГО.
— ВГО?
— Важными Государственными объектами. Приехали сюда перед Событием безопасность вашего химкомбината проверять и застряли.
— Не спецназ?
— Ни в одном глазу. Клерк я. Картограф.
— Гонит, — неуверенно предположил рукосуй. — Заливает гад.
— Ни капли. Всю свою сознательную жизнь рисую карты. И читаю документацию.
— Ну, если так, тогда облом, — вздохнул командир. — Было же чётко сказано: за диверсанта. А этот не гэрэушник и даже не фээсбэшник. Картограф, мля.
— И много сейчас за диверсанта дают? — заинтересовался я.
— А тебе на фига?
— Ну, мало ли… Сейчас всё выяснится, меня отпустят, пойду ловить, если дело стоящее…
Патрульные дружно ухмыльнулись. Наверное, глупость сказал: тут вся толпа с утра до вечера ловит, и тишина, а какой-то недотёпа вылезет из подвала, и у него сразу всё получится.
— Три дежурных месячных пайка, — сказал командир.
— О… А это сколько?
— Это до фига и больше, — пояснил рукосуй. — Это до весны семью кормить можно.
Да, наверное, «дежурный паек» — это неплохо. Кормят их славно, вон какие ряшки розовые отъели. И энергии хоть отбавляй, по сугробам летают словно снегоходы, в то время как все прочие горожане еле ноги волокут. Так что приз просто фантастический по местным меркам: если вы заметили, тут некоторые за пакет сахара готовы человека сгубить, чего уж там говорить про трёхмесячный паёк.
Спустя некоторое время из крайней двери справа показался комендант и не предвещавшим ничего хорошего голосом скомандовал:
— Заходи!
* * *Это помещение было похоже на кабинет коменданта, с некоторой разницей в деталях: минус окно и печка, плюс стеллаж с несколькими радиостанциями, нехитрый электрообогреватель со спиралью и вентилятором и два ноутбука на столе. В остальном всё было так же — стол, сейф, шкаф, вешалка, скамейка, даже солдатская кровать заправлена на тот же манер, словно это делал один и тот же человек.
А ещё тут пахло хорошим дезодорантом, и нигде не было видно пепельницы. Очевидно, хозяин кабинета не курил.
Некто сидел за столом, прижав к уху трубку ТА-57, флегматично угукал, очевидно, общаясь с кем-то, делал пометки в блокноте и одновременно рассматривал мою схему. Схема лежала на развёрнутой карте, и по движению зрачков хозяина кабинета я понял, что он мимоходом сопоставляет мои художества с штатной обстановкой.
Комендант стоял рядом со столом чуть ли не на вытяжку, сразу было ясно, кто в доме хозяин.
Я было удивился телефону — с начала Хаоса в Городе отсутствует напрочь такое явление, как «связь», но, присмотревшись, заметил, что провод телефона соединён с радиостанцией.
Продолжая общаться по телефону, делать пометки и смотреть в схему, Некто дал нам мастер-класс пантомимического менеджмента.
Минимальным движением бровей и едва заметным кивком он показал, что меня следует развязать. Мы с комендантом буквально ели его глазами, так что этого мимолётного знака было вполне достаточно.
Комендант изобразил жест неуверенности, который я трактовал так: может, не стоит, это ведь неустановленный преступник, мало ли что у него на уме?
Некто повторил мимолётное движение бровями. Комендант не стал испытывать его терпение и быстро избавил меня от пут.
Некто опять одними бровями и едва заметным кивком показал на дверь: свободен.
Комендант вновь изобразил неуверенность: вы хотите остаться наедине с развязанным Не Пойми Кем, который запросто может оказаться особо опасным злодеем?!
Некто с непоколебимой уверенностью кивнул. Примерно так, как если бы я был его лучшим другом, которому он без тени сомнения может доверить свою жизнь.
Комендант пожал плечами — воля ваша, вышел вон и тихонечко прикрыл за собой дверь.
Некто кивнул на лавку.
Я сел и принялся растирать успевшие затечь запястья. Туго завязали опричники усердные.
Некто закончил разговор, сделал ещё несколько записей в блокноте и наконец-то обратил на меня свой взор.
В его взгляде не было никаких эмоций и намёков на предпочтения (нравлюсь я ему или, напротив, вызываю антипатию, обычно это видно сразу, и на этом можно строить базу отношений), в нём можно было обнаружить только исследовательский интерес, как будто он был учёным, а я лабораторной крысой.
Я понял, кто передо мной, поскольку у меня уже был опыт общения с этой кастой.
Нет, это не беспечность и не самоуверенность.
Невзрачная, неприметная внешность, вальяжность и расхлябанность — это всего лишь ширма, за которой прячется смертельно опасный хищник, способный в мгновение ока уничтожить меня одним движением. Позволив развязать меня и оставаясь со мной один на один в кабинете, он ничем не рисковал.
Единственный, кому сейчас угрожает опасность, — это я.
Он видел меня насквозь, чувствовал все мои эмоции и хаотичные движения души, он читал меня как раскрытую книгу. Ему было достаточно несколько секунд поиграть со мной в «гляделки», чтобы во всём разобраться: он понял, что я знаю, с кем имею дело, что я его смертельно боюсь и не буду делать глупости. Ни радости ни удовлетворения по этому поводу он не выразил, только кивнул:
— Хорошо. Будет меньше проблем. Итак, я весь внимание.
Я начал излагать свою легенду. Говорил складно, спокойно, уверенно, рассчитывая на шаблон восприятия. Когда основной массив предлагаемой информации — правда (которую нетрудно подтвердить) и в нём присутствуют небольшие вкрапления лжи, это звучит вполне органично и воспринимается как монолитная правда.
Однако сейчас это не сработало.
Как только я подменил реальные задачи по «Красному Коду» версией про безопасность химкомбината, Некто прервал меня:
— Ты врёшь.
— Но… Это нетрудно проверить, — обескураженно промямлил я. — Какой смысл мне врать?
— Пошли. — Некто встал и направился к двери, сделав мне знак следовать за ним.
Мы шли по коридору вдвоём, только я и он.
Некто ни разу не оглянулся, но у меня даже и мысли не возникло, что можно напасть на него сзади.
Те, кто никогда не встречался с существами из этой касты, могут возмущаться и обвинять меня в трусости и малодушии, но я-то знал, на что они способны, эти серые господа.
Шансов на победу и, как следствие, на удачный побег у меня было примерно столько же, как у недельного ягнёнка, который попробовал бы напасть сзади на матёрого волка.
Поэтому я безропотно шёл за ним и старался дышать по системе, стравливая лишние гормоны, бесконтрольно выдаваемые на-гора готовящимся к страданиям организмом.
Короткий вдох — выдох на семь счетов.
Господи, зачем он меня туда ведёт?..
Я ожидал увидеть в пыточной нечто вроде дыбы или какое-нибудь хитрое кресло с ремнями для фиксации жертвы, однако тут всё было проще и прозаичнее.
К стене была прислонена деревянная дверь под углом сорок пять градусов, и на этой двери томился растянутый на верёвках голый человек.
Под дверью было мокро, с человека натекла основательная лужа пота и крови, и с первого взгляда было ясно, что он невыносимо страдает.
Всё его тело, покрытое кровоточащими порезами и рваными ранами, мелко дрожало и подёргивалось, как будто получало разряды электрического тока. Между тем в тот момент, когда мы вошли, к нему никто не притрагивался.
Человеку было слегка за тридцать, хотя могу и ошибаться, лицо его было искажено гримасой страдания, так что возраст точно определить не представлялось возможным. Очевидным было лишь то, что он в прекрасной физической форме: это, наверное, и имел в виду кто-то из патрульных, когда сказал, что пойманный диверсант — «натуральный кабан».
