Сергей Самаров - Антишулер
За столом сидел человек в камуфлированной куртке без погон. И пойми-ка попробуй — кто это. Но по уверенной посадке можно догадаться, что он на своем месте.
— Садитесь, — с любопытством глянув, сказал мне человек без погон и показал на стул напротив.
Я сел. Лейтенант довольно скромно пристроился за другим столом, стандартным, армейским, с привычным инвентарным номером, и перед тем, как пододвинуть к себе стопку бумаги, сменил кассету в стоящем тут же магнитофоне. Взгляд его при этом поднялся куда-то к брезентовому потолку, если не выше. Похоже, лейтенант — конченый меломан. На мой взгляд, это даже хуже, чем конченый картежник. Впрочем, это тоже дело вкуса.
Человек без погон рассматривал меня долго и внимательно. Старый, на стеснительного дурака рассчитанный способ, который час назад пытался применить против меня славный следак Андрей Васильевич. Я вроде бы должен в результате засмущаться и покраснеть, как девица. Не прокатит. Он это понял и с неудовольствием сменил тактику.
— Я старший следователь ФСБ майор Кошкин, — представился почти ласково, почти по-кошачьи.
Видимо, каждому из следаков по статусу положено иметь свой бзик. Так их легче классифицировать. Если майор Растопчин пил чай, как пожарный шланг, то этот, мне показалось, сейчас начнет мурлыкать в полный унисон со своей фамилией — так сладко он говорил, что сам от своих слов тащился и мягко улыбался при этом. Однако у кошки, насколько я помню, когти выпускаются достаточно быстро и неожиданно. Очень даже острые когти. А у меня нет желания чувствовать себя глупым маленьким мышонком.
— Во-первых, я хотел бы поблагодарить вас за активное участие в освобождении пленных солдат. Несомненно, вы заслуживаете добрых слов… Заслуживали бы, скажем правильнее, если бы не некоторые обстоятельства. Весьма, на наш взгляд, нестандартные, странные обстоятельства, вызывающие целый ряд вопросов. Мы уже, кстати, опросили всех освобожденных вами солдат. И составили общее впечатление о случившемся.
Скажите, как получилось, что вы не смогли освободить майора внутренних войск?
— Я проиграл его, — что мне оставалось, кроме как наивно развести руками.
Мое откровение Кошкина слегка смутило. Но на откровение он отреагировал мягко, с кошачьей интеллигентностью.
— А вы вполне уверены, что имели право играть на майора против оружия?
Интересно они размышляют. Но и у меня тоже, кажется, голова на плечах есть. И я тоже иногда пытаюсь ее использовать так, чтобы серое вещество, во внутренностях содержащееся, не пересохло. И если не найду, что возразить, на меня столько чертей навешают, что сам серой завоняю, копытами застучу и начну вращать хвостом, как самолет пропеллером.
— А я имел право играть сначала на жизнь, а потом на свободу поочередно каждого пленника? Это ни у кого не вызвало вопросов, насколько я понимаю. Этих я выиграл. С майором шло естественное продолжение. К тому же не выиграй я автомат, никто из нас не дошел бы живым до своих, и та БМП мотострелковой бригады, что встретилась нам, тоже могла сгореть вместе с экипажем, а не без него. Как-никак, именно моя автоматная очередь предупредила экипаж патруля и дала ему возможность вовремя принять меры к обороне.
— За это вам от лица командования отдельная благодарность. Ее вам утром объявит сам командир бригады. Он уже в курсе событий и по телефону обещал это. Я понимаю, что оружие вам было необходимо. Но вы — солдат, и решились ставить на карту жизнь офицера… — все тот же сладкий тон, все та же добрая полуулыбка. И очень негромкий голос. — Морально это оценить довольно сложно. И оценка в данном случае будет не в вашу пользу.
— Не могу согласиться с вашим, товарищ майор, мнением. Вы или чего-то недопонимаете, или неправильно информированы. Я ставил на карту его жизнь только тогда, когда отыгрывал ее. Иначе майора просто расстреляли бы вместе со всеми или без них. Из шести человек Алимхан хотел оставить только того, кто вытащит старшую карту. Ее вытащил бы, конечно, я. Но я попытался спасти майора и остальных. Я стал играть на наши жизни. На жизни уже приговоренных. И отыграл. И даже отыграл в первый раз свободу майора внутренних войск. Но потом свободу проиграл снова. Жизнь и свобода — разные вещи. Тем не менее жизнь я ему спас. Я слышал, что Алимхан — человек слова. И мне он таковым показался.
Майор Кошкин замолчал надолго. Мне показалось, что он слушает музыку. Наверное, оба они с лейтенантом одним миром мазаны. Даже вести допрос им музыка не мешает. Мне, впрочем, она не мешает тоже. Пусть слушают и думают о высоком и вечном. Спокойная музыка заставляет мысли течь спокойно и неторопливо. А это бывает полезным для всех.
— У нас, да и у освобожденных вами солдат, сложилось мнение, что вы преднамеренно проиграли майора, — вмешался в разговор лейтенант. — У вас был с ним конфликт. Вы избили офицера. И боялись, что придется за это отвечать…
Раскололись-таки ребята. И стоило ли их освобождать? Не люблю человеческую неблагодарность. Ты им пирог, а они тебе плевок.
— В той ситуации, когда я ударил майора, он был не офицером, а обыкновенным рэкетиром. С рэкетом бороться надо даже в плену. Вот я и боролся.
— И тем не менее вы не имели права ударить его. За это предусмотрена дисциплинарная и уголовная ответственность.
Как они утомили бедного солдата-контрактника!
— А что я должен был делать? — Я так и не понял, чего добивается лейтенант.
— По возвращении к своим вы обязаны были написать рапорт. Командование должно было бы принять против майора определенные санкции.
— А у меня была надежда на возвращение к своим? — я искренне удивился. — Вам не кажется, что, не поставь я майора на место, мы там все голодной смертью бы умерли? Этот боров один за пятерых желал есть. Вы бы только видели его отъетую харю… Такого убить легче, чем прокормить. Один убыток для внутренних войск. Если не верите, спросите солдат.
Лейтенант мой слегка небрежный тон не поддержал.
— Воинская дисциплина… — возразил он строго.
— Но есть-то всем хочется, невзирая на звания.
— Воинский долг…
— Глупости, — мягко возразил лейтенанту беспогонный майор. — Глупости. Он бы по возвращении, если взять за основу предпосылку, что все вернулись бы, написал рапорт. Так? А майор относится к внутренним войскам. Мы, естественно, переслали бы рапорт не по инстанции, а туда, и там над рядовым Высоцким просто посмеялись бы. Честно скажу, по-человечески я легко принимаю ваше, рядовой, поведение в плену. Хотя как офицер одобрить его не могу.
Я согласно кивнул. Еще бы офицер радовался удару, который получил другой офицер. Отлично понимает, что если все солдаты в армии будут проявлять чувство собственного достоинства и позволять себе подобное, то от восьмидесяти процентов наших армейских офицеров живого места не останется. Их всех втопчут в грязь за все мерзости, что они над солдатами творят.
— Но пока у нас нет рапорта самого пострадавшего, мы об этом забудем. Данных об инциденте в яме нет ни в одном протоколе. Однако мы не можем пройти мимо факта проигрыша офицера. Здесь мы обязаны принять меры. Хотя…
Он опять увлекся музыкой, не договорив фразу до конца. И только через минуту продолжил:
— Хотя, честно говоря, я не знаю, как квалифицировать ваши действия и привязать их к уголовному законодательству.
Насчет уголовного законодательства меня тоже, признаюсь, точил прожорливый червь сомнения.
— А как квалифицировать мои действия по освобождению остальных?
Майор развел руками. Этого он тоже не знал.
— Мы разговаривали с вашим начальником штаба, он характеризовал вас только положительно.
Хотя и отправил на гауптвахту. Но, говорит, что одновременно готов написать представление о награждении вас медалью. Трудно его понять. Тем более по полевому телефону. Смеется только и на все согласен. Или самостоятельной позиции не имеет, или сомневается, как и мы, и не решается классифицировать ваши поступки. Если второе, я могу его понять. Что он за человек?
— Я мало с ним знаком лично. Говорят, боец. А за медаль ему спасибо. Вопрос только в одном, где мне будут эту медаль вручать? — поинтересовался я. — Когда посадят — на «зоне»?
Для меня это был совсем не риторический вопрос.
Но фээсбэшники промолчали. Ситуация представлялась им патовой. Мне же просто смешной и парадоксальной. Если нельзя человека обвинить в том, что он выиграл, точно так же нельзя его обвинить в том, что он проиграл.
— А если бы я вообще не захотел играть на этого майора? Остальных отыграл, а на него играть не решился бы. Побоялся бы проиграть его жизнь. Последствий бы побоялся. Что тогда?
Беспогонный майор опять развел руками.
— Понимаете, игра — есть игра. И всегда существует вероятность проигрыша. Даже у самого высококлассного игрока.
