Сергей Самаров - Антишулер
Лицо у него при этих словах стало глубокомысленным, как у качественного «кидалы».
— И не случайно все три слова стоят в одном ряду, — сказал майор. — Потому что это самое интересное, что есть в жизни.
— Аморальное — самое интересное? — демонстративно не понял молодой офицер. Он сейчас старательно не понимал того, что желал не понять. Настроение такое. Бывает…
— А это смотря с какой стороны смотреть.
— Я-то вот не застал тех времен, — из лейтенанта вылезала желчь, — а вас же воспитывали при советской власти. Тогда это осуждалось. Тогда казино не было. Тогда самым главным развлечением считались спорт и музыка.
— Или водка… — сказал майор, но лейтенант возражения услышать не возжелал.
В подтверждение своей привязанности к музыке он вытащил из магнитофона кассету, которая только что закончилась, и вставил другую. Запела Пугачева. Старый какой-то концерт.
— Музыка — вечна, — лейтенант изрек банальную истину, как откровение Иоанна Богослова.
— А вы знаете, товарищ лейтенант, чья это песня? — поинтересовался я.
Видеть подводные камни в спокойной воде он еще не научился.
— Знаю. На кассете написано, а читать меня в детстве научили. «Песни Раймонда Паулса». Я вообще его песни люблю, хотя он сейчас какой-то большой правительственный чиновник недружественной нам Латвии.
— А вы никогда Хулио Иглесиаса не слышали? — спросил я, заманивая лейтенанта в ловушку.
— Это — который бывший вратарь мадридского «Реала»? После травмы стал петь, да?
— Да. Так вот, ваш хваленый Паулс элементарно крал музыку из его песен и с маленькими исправлениями выдавал за свою. И все с рук сходило, потому что латыши постоянно твердили всем о своей высокой культуре. Это аморально или нет?
Лейтенант выпятил губу.
— Вот я про то и говорю, — поддержал меня майор. — Мораль везде своя. Если бы рядовой Высоцкий придерживался не своей, а чьей-то морали, то сейчас мальчишки, с которыми мы сегодня беседовали, были бы уже расстреляны Муртазаевым. Вместе с самим Высоцким, — он одобрительно кивнул мне.
— И что, — спросил обеспокоенный лейтенант, — Паулс — все песни спер? Сам-то он что, вообще не композитор? Потому и в политику полез?
— Не знаю, — засмеялся я. — Может быть, и сам он тоже что-то написал. Но много песен позаимствовал из репертуара Иглесиаса. Я не знаю, кто эти песни на самом деле писал, наверное, какой-то испанец или испанцы, но они гораздо более ранние, чем песни Паулса. У меня дома лазерный диск остался. Я Иглесиаса люблю. А вообще на свете достаточно людей, которые музыку к песням пишут. И все в разных странах. Попробуй-ка, найди, чья это песня. Тем более в те советские времена. Тогда мы почти ничего и не слышали стараниями ваших старших коллег из КГБ.
Это я переборщил. Они оба слегка надулись. Не любят фээсбэшники, когда их обвиняют в преемственности, хотя сами отлично знают, что так все и обстоит в действительности. Но обижать предполагаемых партнеров по игре не стоило. Надо было найти выход из положения, и я нашел его быстро.
— Не расстраивайтесь, товарищ лейтенант. У композиторов плагиат вообще считается хорошим тоном. Помните песню Шаинского из мультфильма про Чебурашку? «Я был когда-то странной игрушкой безымянной». Шаинского в основном по этой песне и знают. Больше он ничего интересного и не написал.
— Ну и что?
— А то, что он не писал эту музыку. Он ее содрал у Вивальди. Только слегка изменил темп. А потом жаловался с телеэкрана на «проклятых итальянцев», укравших его музыку. За несколько веков до того, как Шаинский родился. И не один Шаинский. Другие не лучше… А вы говорите о духовности музыки. А уж про исполнителей я и не говорю. Как-то заглянул в цирк к знакомому радиооператору. Он включил какую-то песню. Я удивился — что это. Ни голоса у исполнителя, ни слуха. Оказалось, это необработанный голос Киркорова. Вот потому он всегда и поет «под фанеру»…
— Ну, совсем вы меня убили, — вздохнул лейтенант.
Майор, наверное, был не таким меломаном и потому тихо посмеивался над своим младшим по званию коллегой.
— Я не убивал. Я говорил о морали, картах и майорах внутренних войск, о вине, водке, самогонке и женщинах. Это все звенья одной системы — жизни.
— Ну, кто тут никогда не проигрывает? — раздался голос у меня за спиной.
Похоже, капитан Касьянов гнал машину на наше рандеву на предельной скорости.
Я обернулся. Перед пологом палатки стоял во всей красе рыжеусый карточный партнер полевого командира Алимхана Муртазаева. Тот самый, которого я уличил в шулерстве. Сейчас капитан был в форме и еще меньше походил на кавказца, чем днем. Он узнал меня сразу, и я увидел, как резко и зло сузились его глаза.
* * *— Ты, мать твою…
Он шагнул вперед, и в какую-то минуту — я видел это по глазам — собирался меня ударить. Но я уже был готов к круговому перехвату руки и, честно скажу, не позавидовал бы капитану. Если учесть, что я сидел, он попадал бы на классический прием айкидо. Я бы просто использовал инерцию движения его тела, подсек бы своим корпусом и грохнул его костлявым позвоночником об острый угол стола. Но капитан удержался и сорвал злость на этом несчастном трофейном предмете мебели. Инкрустированное произведение столярного искусства жалобно захрустело под его ударом. Майор тут же погладил невинное дерево ладонью, словно просил у него прощения.
— Моя мама умерла. Не трогай, мудак, покойников, — неожиданно для себя взъелся я.
Не люблю, когда на меня кричат. И если уж собрался бить, то бей и не заставляй меня переживать из-за упущенной возможности ответить тебе соответствующим образом.
Очевидно, от растерянности я, рядовой контрактной службы, резко перешел на «ты» и даже на откровенные оскорбления офицера. Никого это, впрочем, не шокировало. Даже лейтенанта с майором, которые недавно еще доказывали мне, что солдат обязан офицеров уважать.
— Как ты здесь оказался?
— А как ты там оказался?
— В чем дело, мужики? — спросил наконец майор.
— Этот твой хваленый картежник сегодня сорвал мне операцию по захвату полевого командира Алимхана Муртазаева. Я вечером должен был затащить его в засаду. Полторы недели операцию готовил. А этот пацан все испортил. Меня самого из-за него расстрелять могли.
— А ну — садись и выкладывай… — майор сразу сник.
— Да что тут выкладывать…
Но он выложил.
Я дважды поправлял его, когда дело касалось игры. Профессиональная память у меня лучше, чем у капитана. А когда рассказ капитана закончился, майор опять в растерянности развел руками.
— Ну и что нам теперь делать? Опять нет статьи, по которой его привлечь можно… Ты знаешь, что там дальше-то было?
— Откуда я знаю… Я сначала к брату Алимхана поехал. Со мной же его охрана была. Это петля в двадцать километров по горным тропам. Потом уже оттуда в город выбирался. Тоже вкруговую. Все посты пришлось стороной объезжать. И ихние, и свои. Ладно еще, я расположение знаю. А то и нарваться на пулю недолго. А что там после меня было такое интересное?
Теперь начал рассказывать майор. Иногда его перебивал лейтенант, стремясь, без всякого почтения к старшему по званию, выказать и свою долю восторга. Восторг лез из лейтенанта, как уши у зайца из-под шапки. Радовался он поражению капитана. Но меня поразил и сам рассказ офицеров. Так я на практике познал, как создаются легенды. Похоже, каждый из солдат, которых допрашивали, что-то додумывал самостоятельно в соответствии с собственной фантазией. А выслушав все это, фээсбэшники сплюсовали чужие фантазии в собственное восприятие. И в итоге получилось такое…
Такое, о чем даже я подумать не мог. Как после подобного рассказа поверить, что я могу проигрывать, если желаю выиграть. Фээсбэшники правы. У меня, слушающего все это, даже грудь колесом от гордости выгнулась. Единственное, что явно пришлось не по душе офицерам, это описание грандиозной и красивейшей, в стиле фильмов с участием Чака Нориса, драки в зиндане[7] у бандитов, когда я крушил ребра полутонному майору внутренних войск и отбивал у него единственную на всех лепешку. О том, что лепешка была единственная, солдаты, как я догадался, договорились между собой, а меня предупредить не успели. Но и за это парням спасибо. Хотели выручить.
Капитана Касьянова факт драки не сильно напугал.
— Видел я этого майора… Мешок с дерьмом… Все лез пощаду у Алимхана вымолить… — отреагировал он в полном соответствии с моим собственным мнением и потому почти заслужил прощение со стороны рядового контрактной службы.
Но когда капитан слушал в несуществующих подробностях рассказ о том, как я швырялся жизнями, поставленными на карточный кон, глаза его загорелись адским пламенем сошедшего с ума человека — сошедшего с ума от любви к картам. Он, похоже, сам горел желанием оказаться на моем месте и сейчас наверняка придумывал план следующей операции, предусматривающий вариант сдачи в плен, чтобы так же отыграть свою жизнь и вообще выиграть потом в карты всю Кавказскую кампанию. А что — он запросто…
