Сергей Зверев - Наследство хуже пули
Этим «Исключено» он облегчил задачу и прокуратуре, и Бабушкину, который приехал проводить первичный осмотр. Раз никого братва из инкассации не подсаживала, значит, третий труп, точнее, то, что от него осталось, принадлежит водителю автомашины, столкнувшейся с грузовиком «Вольво» и броневиком. То есть – Мартенсону, как удалось понять из клочков уцелевших в пожаре и обнаруженных в машине документов ОСАГО.
Значит, Мартенсон жив. И это, скорее всего, именно с ним беседовал Бабушкин в больнице. Но вместо того чтобы осчастливить мир объявлением о своем волшебном оживлении и прибыть к следователю, чтобы забрать деньги, цепь и золотые часы стоимостью никак не менее десяти тысяч долларов, Мартенсон убегает. Он желает сохранить случившееся в тайне. И что из всего этого теперь? Ответ прост: ему нужно, чтобы его до сих пор считали мертвым.
Мартенсон… Никакой, конечно, не Мартенсон. Какой-нибудь Мартьянов. Бывший осужденный, эмигрировавший в США и зачем-то объявившийся на своей исторической родине. Вот откуда и купола с синими крестами на груди, и говорок с акцентом, и умение заводить рака за камень.
Усевшись за стол, Бабушкин посмотрел на часы. Шесть без пяти минут. Интересно, на работе сейчас этот парень из РУБОПа, Метлицкий? Что теперь он скажет вместо: «Не ваше дело, занимайтесь своими обязанностями»? Молодежь нынче груба, что в милиции, что в криминале. Никакого почтения к понятиям и возрасту.
Набрав номер, Бабушкин с четверть минуты слушал гул в проводах и длинные гудки, но вдруг трубка ожила и сухо, простуженным голосом только что проснувшегося человека заговорила:
– Метлицкий, слушаю вас…
На работе, значит. Даже спит там. Далеко пойдет. Впрочем, куда уж дальше? В неполные сорок – уже начальник отдела по борьбе с бандитизмом.
– Это Бабушкин. Из Ордынского РОВД. Вы помните Мартенсона?
– Допустим, товарищ Бабушкин…
– Ну, когда будете точно уверены в том, что помните, перезвоните, товарищ Метлицкий, – сказал следователь, опустил трубку на рычаги, но убирать руку не стал, а лишь замер с нею над аппаратом.
Когда через минуту прозвучала трель, он мгновенно ее поднял:
– Бабушкин, слушаю вас.
– Это Метлицкий. Из Западно-Сибирского РУБОПа. Я помню Мартенсона.
Глава 10
Сема Холод никогда не окружал себя охраной. За восемь лет, прошедшие после лагерей, он привык к свой роли человека «в законе», в чьи обязанности входило следить за порядком в регионе и придерживать не в меру активных отморозков из молодого поколения. Его имя хотя и не было притчей во языцех и фигурировало лишь в полной мере в сводках РУБОПа, но даже рядовому обывателю из Новосибирска было ясно, что есть где-то в городе некто Холод, который, оставаясь инкогнито, как Будда, управляет всеми жизненными процессами. По этой причине к нему и относились как к Будде: ни разу не видя его, половина горожан твердила, что его пора сажать, вторая утверждала, что побольше бы таких и мы заживем пусть не по закону, но хотя бы по понятиям…
И то и другое приносило Холоду авторитет, укрепляя в роли двуликого Януса и превращая в некое подобие неприступности и недосягаемости – был бы досягаем, давно бы уже сидел.
Дом авторитета располагался за городской чертой на территории бывших обкомовских дач. Милиция без нужды нос туда не совала, предлагая сильным мира сего разбираться со своими проблемами самостоятельно. Благо убийства там случались чрезвычайно редко. Обкомовские дачи в Новосибирске – некое подобие Рублевского шоссе в Москве. Все бабло этих двух городов стекалось в два этих канала, откуда средства перераспределялись в соответствии с толкованием современного бизнеса.
Отморозки и уличные сявки на обкомовские дачи не лезли, и если кражи и случались, то исполнителями их были, как правило, залетные гастролеры, не дающие себе отчета в том, куда лезут и кого обносят. Их, как правило, находили в течение нескольких часов, поэтому похищенное не успевало реализовываться.
Нет сомнений в том, что кое-кто из живущих на обкомовских дачах, как и на Рублевке в Москве, невероятно мешал либо соседям, либо тем, кто жил за пределами элитного домостроения. В России мир успешных бизнесменов, мир политиков и мир криминала – одна из самых удачных тавтологий современности – уживаются рядом, как уживается акула с рыбами-присосками…
Как бы то ни было, на обкомовских дачах люди жили мирно, привыкнув к тишине и последовательности. Максимум, что позволял себе Холод, – это двое охранников в доме на первом этаже да сторож из числа вольнонаемных в домике у ворот. Жил Холод просто, помня о главных правилах «законника» – не жиреть, не окружать себя роскошью, быть готовым к работе в любой момент. Кандидатур своих, как принято сейчас у обкурков, возомнивших себя «в законе», на выборы не выставлял, политики сторонился, понятия соблюдал, а потому, наверное, и был жив до сих пор.
За восемь лет жития-бытия в доме на обкомовских дачах лишь однажды через забор перелез бродяга, чтобы украсть что-то, что по причине сильного алкогольного опьянения он даже не смог описать после задержания. Холод дал ему денег, отпустил и попросил больше не появляться. И тот больше не появлялся.
А потому двое крепышей из охраны «законника» невероятно удивились, когда увидели входящих в огромную прихожую двоих мужчин. Охранники еще минуту назад сидели и смотрели по кабельному комедию, а сейчас вынуждены были в недоумении встать, соображая попутно, как эти двое в дорогом прикиде могли миновать сторожа и тихо открыть входную дверь.
– Я не понял… – начал один из крепышей, но в тот же момент дернулся всем телом и отшатнулся к стене. На груди в районе сердца мгновенно образовалось красное пятнышко, которое увеличивалось в размерах с каждой секундой.
И только после того как напарник дернулся, второй расслышал хлопок, напоминающий удар палкой по подушке, только втрое слабее.
Размазывая кровь по каминному мраморному выступу, крепыш сполз и остался лежать в позе, которая была необычна для живого человека и естественна для человека мертвого. Всем своим видом – и бестолковым взглядом, и полуоткрытым ртом, и безвольно выгнутой шеей – он подтверждал мысль о том, что смерть бывает достойной, нелепой, какой угодно, но красивой – никогда.
– Если вы деловые, – повернув к гостям побледневшее лицо, прохрипел второй крепыш, – то должны понимать, в чьем доме гадите.
– Где хозяин? – спросил гость, тот, что был моложе.
Рассмотрев синие «перстни» на пальцах, сжимающих «вальтер» с прибором для бесшумной стрельбы, продолжающий оставаться в живых крепыш дернул щекой, и по лицу его пошла краска. Заорал:
– Сучара… И ты, «баклан» и петух, заходишь в дом «законника» с железом и палишь в его людей?..
Бросив мимолетный взгляд на Вайса, Томсон торопливо нажал на спуск. Когда охранник рухнул на пол, подошел и дважды выстрелил ему в спину. Подумав, четвертым выстрелом разбил затылок.
– Он сказал, где Холод? – усомнился в необходимости такого расстрела Вайс.
– Он сказал, что ничего не скажет, – бросил Томсон. – Но он нам не нужен. Если эти двое были в доме, значит, было кого сторожить. Холод здесь, и его нужно просто найти.
– Что он тебе сказал? – уточнил Вайс. – Мне показалось, что ему не понравились твои руки.
– Кому понравится рука, сжимающая пистолет?
Сема Холод сидел на третьем этаже своего дома, в кабинете, стены которого до потолка были заставлены детективами всех мастей от Агаты Кристи до российских фантазеров, и разговаривал по телефону. Когда дверь открылась и он увидел то, что увидеть никак не ожидал, старинный друг Мартынова аккуратно положил трубку на стол.
– Мы прибыли слишком издалека, чтобы тратить время на представления, – сказал Томилин. – Нам нужен Холод.
– Это очень интересно, – раздумывая, чем сейчас занимается охрана, произнес Сема. – Вы прибыли издалека, из сотен тысяч домов в Новосибирске выбрали именно этот и, войдя, спросили меня, Холода, как вам найти Холода. Это очень интересно. Главное, правдоподобно. Может сложиться впечатление, что вы зашли случайно. Ну, что ж… Я Холод, дальше что?
Тот, которому на вид было около тридцати или чуть больше, вытянул вперед правую руку, и Сема сначала почувствовал удар, откинувший его ногу под кресло, потом приглушенный хлопок, а уже после – чудовищную боль, пронзившую его мозг молнией.
– Черт… – беззвучно взревел он, шевеля бескровными губами и валясь из кожаного офисного кресла. Завалившись на спину, он посмотрел на ногу и ужаснулся – из голени торчал острый, как шило, осколок раздробленной кости. Подступила тошнота, в глазах вспыхнули фиолетовые фонари… – Черт…
– Скажи ему, что у нас очень мало времени, – попросил Вайс, вынимая из шеренги книг на одной из полок томик Жоржа Сименона.
