Александр Лукин - Сотрудник ЧК
– Сам виноват: не надо было лезть. Нашел тоже кого защищать!.. Я Киренко говорю: «Ты что, Павло, ведь этот паренек сам ее выследил». И про отца твоего рассказал. Только тем и успокоил. Да-а, Алексей, в другой раз будешь осторожней: ведь это война, в спешке, бывает, не разберешься, кто свой, а кто не свой. Думаешь, я не понимаю, почему ты психанул? Я понимаю, я все, брат, понимаю. Да нельзя так. Воевать только начинаем, много еще будет крови. Враги кругом. Немцы – что! Пострашней есть враг. Каждый буржуй на нас волком смотрит, норовит в спину ударить. Или возьми Бодуэна. Посмотрел я нынче, как он живет. Везде фарфор, полы паркетные блеском блестят, на потолке ангелочки намалеваны и висят такие штуки для ламп, что я век не видывал А в спальне под кроватью – винтовки. Вот тебе и ангелочки!
– Товарищ Силин, – сказал Пантюшка, – не понимаю я, какая ему прибыль немцам помогать. Его-то страна тоже с немцем воюет. Он как-то на митинг приезжал. Народу было тьма. Сам думный председатель говорил, что союзники нам помогут немцев одолеть, и на Бодуэна показывал. А тот все поддакивал.
– Чудак ты человек, – улыбнулся Силин. – Это он городскому голове был союзник, а не большевикам. Теперь все по-другому. Была здесь раньше «электрическая компания», свои фабрики имела, и этот самый Бодуэн в ней пайщиком состоял, вроде хозяина, что ли. А большевики те фабрики прибрали в пользу народа. Нынче Бодуэну наплевать, кто будет-немцы ли, черт ли, дьявол, – лишь бы не большевики. Понял? Он с немцами от одной мамы…
– А почему же тогда не взяли его? – приставал дотошный Пантюшка. – А Попов еще говорит: «Дадим уехать»?
Силин по привычке потер подбородок.
– Я в этом, брат, и сам не разбираюсь, – признался он. – Дипломатия… Хитрое дело! Попов говорит: «Нельзя», а он образованный, ему видней. В Петрограде, слыхал, чрезвычайную комиссию организовали по борьбе с контрреволюцией? Чрезвычайную! – повторил он многозначительно. – Доберутся, должно быть, и до этих самых бодуэнов… Ну вот, хлопцы… Влезли вы в развеселую заваруху, так надо держаться. Сами говорите: не маленькие. Погоди, Алексей, дай срок, такими станете революционерами – загляденье! – Силин засмеялся и похлопал Лешку по колену. – Что-то еще хотел тебе сказать, Алексей… – Он поморщился, тронул пальцем висок. – Что же это?.. Нет, не припомню… Все. Пойду… А устал я – сил нету! – Он посмотрел на свободный топчан, и было видно, что его одолевает нестерпимое желание прилечь.
Вздохнул:
– Ну, ладно, отдыхайте. Завтра пойдем того гимназиста брать, что к ней ходил.
– Маркова, – подсказал Лешка.
– Во-во. Прощупаем, что за фигура… Если, конечно, все будет в порядке, – неожиданно добавил он.
И, распрямив плечи, точно стряхивая с них какую-то тяжесть, грузно пошел к двери. Лешка задул огонек.
– Хороший он человек! – сказал Пантюшка.
– Хороший, – согласился Лешка. Пантюшка спросил:
– Поспим, Леш?
– Поспим, Паня…
Но долго еще лежал Лешка без сна.
Перед рассветом вернулись фронтовики и Ващенко. Молча составили винтовки в пирамиду, молча разошлись по топчанам.
Незаметно поредела ночь. Точно нарождаясь из мрака, очертились предметы. Прошло еще немного времени, и воздух за посветлевшими окнами приобрел легкий золотистый оттенок.
Наступало утро четвертого апреля – дня решающего сражения за Херсон.
С первыми лучами солнца за городом грянула канонада…
ЧЕТВЕРТОЕ АПРЕЛЯ
Были ли тому виной шпионские донесения или немцы сами разгадали несложный маневр повстанцев – неизвестно. Как бы там ни было, наступление они начали именно в центре. Дружина вадоновских рабочих не смогла сдержать их натиска. В последний момент Совет пяти перебросил черноморцев на прежнее место, но они явились слишком поздно. Фронт был прорван, и немцы начали быстро расширять брешь.
Если и раньше защитники города значительно уступали врагу в численности и вооружении, то у них, по крайней мере, была единая крепкая оборона. Теперь они лишились и этого преимущества.
Еще шли бои у вокзала, еще лилась кровь за каждый домишко на городской окраине, еще заградитель «Ксения», раскаляя стволы своих двух небольших пушчонок, посылал снаряд за снарядом по наступающим немцам, но судьба Херсона уже решилась. Он был обречен.
Около девяти часов утра немцы заняли вокзал и ворвались в город.
По всем улицам, тянувшимся к Днепру, двинулись их серо-зеленые цепи…
…Лешка растерял всех – и Пантюшку и Силина. В суматохе, выскочив из штаба вместе с караульной командой, он каким-то образом очутился на Говардовской улице возле старых кирпичных лабазов.
Здесь строили баррикаду. Фронтовики и рабочие ломали лабазные ворота, валили столбы, выкатывали из складов бочки. По мостовой тек пахучий огуречный рассол. Из ближних дворов вытащили несколько телег и, опрокинув набок, перегородили ими улицу. Откуда-то взялись матрацы, тюфяки, большой дубовый буфет, черный от времени… Все это сваливалось в одну кучу.
Когда баррикада была готова, со стороны вокзала пришла группа матросов, человек шесть. Двоих вели под руки: они были ранены. Матросы сообщили:
– Идут, сейчас здесь будут!..
Раненых увели в порт, а два моряка остались на баррикаде.
– У кого есть патроны? – спросили они.
У Алешки в патронташе было несколько заряженных обойм. Их сразу же разобрали. Последнюю обойму Алешка загнал в патронник и вскарабкался на кучу бочек, составленных на самой середине укрепления.
Шумные, громогласные моряки сразу же стали главными людьми на баррикаде, особенно один из них – высокий парень с волосатыми руками и квадратным подбородком.
– Ложись! – командовал он. – Стрелять не торопитесь, пусть ближе подойдут.
Алешке он крикнул:
– Куда ты, дурья голова, залез? Собьют тебя, сейчас же слезай!..
Он сам расставил защитников баррикады, в душу обматюгал какого-то бородатого фронтовика, который устроился под телегой, потом велел разобрать доски на тротуаре, сделать проход на случай контратаки. Ему с готовностью подчинялись.
Показались немцы. Они густой цепью шли вдоль улицы. Полы их серо-зелених шинелей были подоткнуты за пояс. Стальные глубокие шлемы были насунуты чуть ли не на плечи. Белым блеском отсвечивали ножевые штыки.
За первой цепью показалась вторая, за ним еще одна…
Заметив баррикаду, немцы замедлили шаг, остановились. Выскочил офицер и что-то скомандовал, размахивая палашом. Солдаты двинулись опять. Откуда-то зачастил пулемет, и пули затарахтели по деревянний крепости.
Матрос крикнул:
– Угостим немца напоследок, братва! Слушай мою команду. Огонь!..
Бой был короток. отхлынув после первого залпа, немцы не возобновили атаки. Непрерывно поливая баррикады из пулеметов, они выкатили на прямую наводку полевую пушку.
– Теперь конец! – безнадежно сказал матрос. – Нужно отходить…
Первым же пушечным выстрелом он был убит.
Алешка видел, как второй матрос тряс его за плечи, звал по имени, наклоняясь к самому лицу, как черными от грязи и пороха пальцами поднимал его веки и заглядывал в глаза…
Вместе с другими защитниками баррикады Алешка добежал до угла. Здесь он задержался… Парень не мог уйти, не увидев всего до конца.
Стоя над убитым товарищем, матрос палил из нагана. Расстреляв патроны, он бросил револьвер на землю, вернулся и побрел улицей. Он шел тяжело, медленно, словно забыв об опасности, а за его спиной немецкая пушка разрушала последнюю херсонскую баррикаду – взлетали обломки досок, высоко переворачиваясь в воздухе, подскочило колесо от телеги, мутным фонтаном ударило в стену ближайшего дома струей рассола из разбитой бочки. Дым затянул улицу…
На Ганнибаловской, куда Алешка попал, подхваченный потоком отступающих фронтовиков, он неожиданно увидел Силина. Размахивая большим автоматическим пистолетом, Силин пытался остановить тех, которые убегали. Взъерошенный, в разорванной на боку шинели, он бросался то в одину, то в другую сторону, хватал людей за плечи, неистово ругался, его никто не слушал. Кто-то крикнул, пробегая:
– Чего стараешься, Петр! Теперь уже все!..
Силин остановился, отрезвевшими глазами осмотрел улицу. Он, казалось, только сейчас понял, что ничего нельзя изменить. Люди, которые в панике отступали к порту, уже не представляли боевую силу. Теперь это была толпа, охваченная единственным стремлением, – спастись. Многие бросали оружие…
Силин сплюнул, огорченно покачал головой и, ссутулившись, направился к боковой улице…
Алешка догнал его.
– Товарищ Силин, вы куда?
Увидев Алешку, тот не выразил ни удивления, ни радости, ни досады. Только сказал устало:
– Вот и все, Алексей, конец!..
Мимо пробежали двое фронтовиков, срывая на бегу из шинелей красные банты – отличия командиров.
– Куда бегут, куда бегут! – сказал Силин. – Все корабли отчалили. Перебьют их в порту…
