Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть
Палавек сделал вид, что ищет задвижку, чтобы приоткрыть окно.
— Стало душно.
— О, прошу вас! Мы едем в горах, вокруг сырость и холод. Мне нельзя простужаться!
— Хорошо, — согласился он. — Я не причиню вам зла. Взамен вы будете в точности исполнять мои приказания. По приезде в Чиенгмай я понесу ваши вещи и вы вообще будете обращаться со мной, как с человеком, которого вы давно знаете. Мы выйдем первыми... Вы потребуетесь мне дня на два-три... Управляющему «Шип-кафе», чтобы не суетился, позвоните и скажете что-нибудь в том смысле, что неожиданно в автобусе встретили подругу... В какой гостинице вас ждут в Чиенгмае?
— Управляющий говорил про «Порнпинг».
— Позвоните туда и скажете, чтобы они передали этому управляющему, когда он начнет вас разыскивать, что подруга повезла вас к себе погостить на денек. И намекните, что сделала так, дескать, чтобы Цзо не привязывался сразу. Намекните, все устроится... Договорились?
Он приказал ей вытянуть руки. Связал запястья ремешком от сумки. И провалился в сон.
Пробудился рывком.
Мутное утро тянулось за окном. Желтая вата — пронизанный солнцем стелющийся туман — липла к стеклу. Автобус сбавил скорость, хотя до Чиенгмая, судя по километровым столбам, оставалось не меньше получаса. Тянули на подъем. Типпарат спала. Укрылась пледом, положив связанные запястья на подлокотник, а на запястья щеку. Концы ремешка и волосы перепутались.
Ощущались высота и север—в гуаябере становилось зябко. Он выждал, пока «Изузу» свернул с магистрали влево. Над водителем и городом в переднем стекле вставали высвеченные солнцем изумрудные горы.
— Госпожа Типпарат, — позвал он. — Извольте проснуться...
— Господа! — заорал кондуктор. — Конечная! Конечная остановка! Прибываем на площадь перед почтамтом. Там же напротив вокзальная площадь, где можно найти такси и...
Шаг у нее был широкий, уверенный и легкий даже в качающемся автобусе. Платье из светло-коричневого шелка и кремовый жакет подчеркивали рост. Палавек плелся следом с ее сумкой. Пассажиры косились на продранную гуаяберу и перепачканные брюки.
На площадке перед дверью Типпарат властно спросила кондуктора, действительно ли через минуту прибывают, упрекнула Палавека вполне натурально за то, что едва плетется, и принялась, пользуясь тем, что «Изузу» едва полз, прихорашиваться перед зеркальцем, усевшись на боковом сиденье кондуктора у двери. Проложила пудрой полоску снизу вверх на носу. Волнения не выдавала, хотя перед тем, как встать с кресла, Палавек еще раз предупредил: лишнее движение или слово, он открывает огонь.
Со стороны пакгауза вылетели мотоциклисты. Выхлопные трубы форсированных двигателей выли. Взмокшие, семенящие от усталости пехотинцы в касках, съезжавших на глаза, с подпрыгивающими и болтающимися подсумками, толпа каких-то людей в форме, по виду почтальонов, с носилками й противогазными сумками толкали и затирали пассажиров, вытискнвавшнхся из автобуса.
Водитель едва открыл багажные отсеки.
Чемодан Типпарат, огромный и тяжелый, не давал возможности идти быстро. Палавек потянул женщину в сторону железнодорожных путей за почтамтом. Они спотыкались о рельсы, чугунные шпалы, извивающийся в грязной со следами мазута мочалистой траве кабель.
Бетонный забор, в который они вскоре уперлись и вдоль которого пошли, поднимался метра на два с половиной, поверху кудрявились мотки колючей проволоки. Стучало в висках, но Палавек отказался от помощи Типпарат. Побледневший, в жеваной одежде, попытался шутить:
— В некотором роде вы являетесь военнопленной. Согласно международным правилам, военнопленных нельзя подвергать принудительным работам.
— А если будем считать, что я сдалась по собственной воле, перебежчик?
Ржавая, с полустертой надписью «Только для персонала» и выцарапанным нецензурным ругательством дверь вывела на пустырь, заросший мочалистыми кустами. Дальше тянулось шоссе, обсаженное эвкалиптами, за которыми виднелись серые бараки под гофрированными крышами. К ним лепились шалаши и хижины, сколоченные из ящиков, картона, жестянок и досок. Кое-где из тонких труб тянулись жиденькие дымки.
— Там, на другой стороне дороги, район бараков Кавила, потом вдоль реки потянется Лампхун-роуд. Дальше, в заречье, иная жизнь и цивилизация, в том числе «Шип-кафе», вокруг которого теперь и будет развиваться после моего приезда славный город Чиенгмай или, как бы сказал управляющий «Шип-кафе», северная роза, — сказала она.
Ветер с реки, поплутав по переулкам бидонвиля, пропитывался запахами тухлятины, сушеной рыбы, вспаханных на помойках огородов, болота, сырых тряпок и дыма. Ее длинные волосы отбрасывало на плечи.
— Я не знаю этого города, — сказал Палавек. — Пошли в сторону бараков. Мне холодно на ветру... Вы не могли бы что-то набросить сверху? Для этой местности у вас несколько нескромный туалет.
— У меня нет ничего... похуже.
Палавек поманил рикшу, курившего штучно купленную сигарету под рогожным тентом бродячей торговки. Коляска его была иной, чем на юге, походила на те, которые видел в Лаосе. Рикша крутил педали, ерзая на седле латаными шортами. Чемодан и Типпарат ехали на обтянутом голубым пластиком сиденье. Палавек шел следом. Тянулся коридор неоштукатуренных блочных стен с ржавыми монтажными крюками. Грязные стекла не отражали солнца. Краска на дверях ходила трещинами и разводами, лупилась.
— Почему тут не живут? — спросил Палавек.
— Никто не может платить столько, сколько заломила строительная компания. Дешевле выжидать, кто первый уступит, — сказал рикша. Он оглянулся на Палавека: не быстро ли крутит педали?
— А что там внутри?
— Квартиры...
— Поблизости есть телефон?
— Я видел аппарат в баре «Приют гуляк». Это дальше, в сторону электростанции. Только вот работает ли... Я видел аппарат через открытые двери.
Палавек протянул ему красную кредитку. В глазах рикши, возраст которого не поддавался определению, вспыхнуло любопытство.
— Сотенная?
Он снял соломенную шляпу.
— Все — тебе. И ты нас не видел. Никогда. Нигде. И в особенности здесь и сейчас.
— Понял...
Рикша не добавил слово «господин». Он хотел сказать принятое в квартале «брат». Роскошная дамочка в счет не шла. Мало ли что случается в жизни. Ни сотенная, ни гуаябера его не обманывали. Человек урвал удачу, ищет прибежища. Плохой человек или богатенький искал бы в ином месте, в заречье.
Он поднял подушку сиденья, пошарил под ней и протянул Палавеку стальной прут.
— Такая запчасть пригодится?
И разогнал коляску вдоль пустынной улицы, на перекрестке перевел ее, накренив, на два колеса, оглянулся, блеснул красными от бетеля зубами, исчез в проулке.
Дверь подалась нелегко. Подопревшие доски не держали ни гвоздей, ни шурупов. Выставив филенку, Палавек втолкнул внутрь Типпарат. Треснул шелк, зацепившийся в проломе. Потом вдвинул чемодан, пролез сам и аккуратно принаживил доски на место.
В затхлом помещении, затянутом паутиной, засыпанном пылью и засохшими насекомыми, сквозь жалюзи и решетки едва пробивался свет. Квартирка состояла из комнаты с выгородкой для кухни и глухого чулана с жестяным баком для воды и туалета. Деревянные рамы с веревочными гамаками служили кроватями. На салатовых лопастях потолочного фена тараканами чернели пятна ржавчины.
Палавек сдвинул одну раму — скрежет и пыль — к двери, перегородил вход.
— Отдыхайте, — сказал он. — Сегодняшний день свободный. Вы гостите у подруги.
Она улыбнулась, знакомо кривя рот.
Растянувшись на веревочной сетке, провисшей почти до полу, смежив веки, он вдруг сообразил, что Типпарат улыбнулась не плоской шутке. Ему?
— Госпожа Типпарат, — сказал Палавек, прокашливая хрипотцу,—я хочу попросить... Вы позвоните завтра Майклу Цзо и назначите свидание... Придумайте повод. Есть тут приличное место поблизости? Может, «Приют гуляк»?
Он сел. В комнате ее не было. Цветастый кусок материи, видимо, из ее профессиональных запасов, свисал с потолка двери в чулан. Оттуда доносился шум передвигаемого бака.
![Росс Томас - Смерть в Сингапуре [сборник]](/uploads/posts/books/13740/13740.jpg)
