Андрей Молчанов - Главное управление
По пути сиятельная кавалькада, мчавшаяся по трассе вопреки всяким правилам движения, слетела в кювет, едва избежав встречного столкновения с грузовиком на крутом повороте. Причина аварии, в которой серьезно помялись две машины, но никто не пострадал, была ясна: Евграфьев, впервые почувствовавший себя персоной, надстоящей над законом и правилами, дал волю тупым шоферам, в свою очередь проникнувшимся безнаказанностью власти и решившим, что полотно дороги устроено исключительно для нужд их беспрепятственного передвижения.
Случившийся инцидент Евграфьев между тем обосновал как попытку террористического акта, сконструированного силами местной милиции, неформально подчиненной Филиппенко и его областным руководящим дружкам.
Вся эта ахинея обросла, тем не менее, всякого рода документацией, отосланной для ознакомления и принятия решений в Администрацию и министру.
А мне внезапно подвалила удача: мои креслошатания над гаснущей из-за плохого рабочего контакта лампочкой светлого карьерного будущего урезонили неведомые заокеанские покровители. Через Юру была передана благая весть: за меня замолвили словечко через какого-то близкого дружка Евграфьева, которого, как меня напутствовали, я должен был непременно ведать и пребывать с ним в долгом историческом сотрудничестве. Фотография дружка и описание его биографии прилагались.
После ссылки на дружка и подтверждения действительности нашей дружбы типа «не разлей вода» отношение ко мне Евграфьева переменилось кардинально.
Я сразу же перешел в категорию лиц, пребывающих в его ближайшем круге. Но тому не возрадовался.
Отныне мне каждодневно, соблюдая дружеские приличия и доверительность, приходилось общаться с законченным самодуром, напыщенным идиотом, подлым интриганом, дилетантом в милицейской работе и при этом – высокопарным ревнителем принципов безответного служения Кастрыкину, а значит, по мнению Евграфьева, Отечеству. Которое, по его представлениям, этот бездушный жердь, торчать бы ему в заборе на окраине глухой деревни, и представлял.
Ранее Евграфьев служил в подразделениях противовоздушной обороны, в ПВО, усвоив себе, как я понял, основной принцип данных войск, переложенный им в основы своего командования конторой: сами не летаем и другим не даем.
Он нешуточно пил и уже к обеду вяло ворочал языком, однако на ногах стоял, и даже удосуживался формулировать те или иные приказы и пытаться вникнуть в суть подписываемых им документов, стараясь обнаружить в каждом из них измену и крамолу.
Кастрыкин – очевидный трезвенник, видимо, вытащил его к себе в подручные по какой-то давней связи, на время прервавшейся, но именно в этот промежуток его протеже прочно успел пристраститься к алкогольным излишествам, ныне воспринимаемым его рекомендателем со зловещей задумчивостью и недоумением. Как я понимал, не обходилось без выволочек, но увольнением Евграфьева в конторе не пахло: столь скоро менять личный состав своих нукеров в войне против прежней команды Кастрыкин не решался, надеясь на потенциал пришлого питерского контингента, уже сгруппировавшегося вокруг его фаворита. Но, безусловно, сетуя себе на кадровую ошибку в выборе ближайшего прихвостня.
Однако с присвоением Евграфьеву милицейского звания подполковника, что было бы для начальника управления минутным делом, Кастрыкин дальновидно не спешил. И в служебном удостоверении Евграфьев олицетворялся как «начальник центра», без скромно умалчиваемого дополнения «тылового обеспечения», в пиджаке, без погон.
Полагаю, посторонним компетентным лицам, поинтересуйся они отсутствием звания в его ксиве, он пояснил бы глубокомысленно что-нибудь о своей туманной принадлежности к органам госбезопасности, придавая документу флер корочки прикрытия.
Словом – мошенник. Но уж куда ему до меня!
Итак – мы якобы сдружились.
Мне приходилось тратить время, деньги и нервы на хождения с этим пустым подонком в рестораны, где он охотно жрал за мой счет, на всякого рода рыбалки и охоты, устраиваемые через мои связи в области, где он, пьяный до одури, гонял прислугу, объявлял выговоры местным ментам за связи с коммерсантами, в честь его, Евграфьева, данные рыбалки и охоты организующими, и даже умудрился провалиться в толчок уличного сортира охотхозяйства, проломив доски напором своей задницы. Отмывали его из шланга в боксе автомойки.
Однако когда трясущиеся от страха провинциальные начальники выражали ему угодливое подчинение, он охотно менял гнев на милость, загадочно и, как ему казалось, коварно спрашивая:
– Скажите честно: а вам нравится город Ленинград?
Лица, с восторгом и незамедлительно соглашавшиеся подтвердить свою любовь к месту его постоянной прописки, тут же получали индульгенцию за все примерещившиеся ему грехи. Путающиеся в определениях чистосердечные простаки попадали в опалу.
Мне же от души высказывались от нужных и гостеприимных хозяев претензии:
– Чего ты возишь к нам дурогонов? Без них лиха хватает…
Дорога в ад устлана благими намерениями, точно. В два рыбных хозяйства после наших визитов дороги мне перекрылись навсегда. И на начальников тамошней милиции по горячим неформальным вопросам отныне приходилось выпрыгивать через людей из областного ГУВД, некогда дальновидно слинявших туда из нашей вечно бьющейся в судорогах кадровых перемен конторы.
Питерские переселенцы покуда жили в гостинице МВД, оплачиваемой конторой, рассчитывая на безвозмездное получение от государства квартир в столице. На выходные убывали к семьям в свой туманный Питер, опять-таки – за казенный счет, якобы в командировку. А в понедельник в аэропорт неслись черные стремительные машины, дабы перевезти прибывших с северо-запада начальников на место их столичного воцарения, к новым делам, к могучим свершениям, к построению великого будущего страны.
Однажды по нетрезвому, но беспрекословному повелению Евграфьева мне пришлось встречать его в аэропорту, и я уяснил, что не только из нашего, но из многих иных ведомств мчались в эти утренние часы машины на встречу рейса определенного назначения и категории.
Кастрыкин же прибывал на службу, овеянный несокрушимой решимостью, надменностью и – совершенно неуемный в своих инквизиторских инициативах. Личному составу женского пола было предписано являться на работу либо в мундирах, либо в брючных костюмах, по факту обнаружения пивной бутылки в одном из туалетов проводилось служебное расследование, лицам с усами и с бородами предлагалось их категорически сбрить. Попал под выговор Шлюпин, недоплативший в генеральской столовой за обед девять рублей и сославшийся на отсутствие в кошельке мелочи.
По деятельности Филиппенко велось скрупулезное следствие. Работу крепкого хозяйственника внимательно изучили, подняв все его договоры с коммерческими организациями, оказывающими услуги управлению, руководство организаций кололи на признания в «откатах» и в послушании к вымогательству. Трясли начальников милиции в области, куда переправлялись деньги и средства в расчете на назначение нашего бывшего тыловика их боссом, дабы тот пришел на обеспеченные материальные позиции. Словом – бушевало празднество карательного заказа!
Недаром по пьянке Евграфьев поведал мне, что у нашего шефа, с его подачи ко мне внезапно подобревшего, на даче под Питером, бывшем загородным домом шефа НКВД их области, отстроенном еще в достопамятных тридцатых годах прошлого столетия, стальные, в полсантиметра, полы. Такие не прогниют. И по таким, кося глазом и, закидывая голову дурашливо и горделиво, вещал он, будут ходить люди, что на века.
На века… И где он, этот прошлый хозяин дома, капэсэсовец из бывшего Чека?.. В какой безымянной могиле покоится его простреленный пулей соратников череп?
Внезапно мне позвонил Филиппенко. Спросил, может ли говорить свободно: то есть не прослушивается ли телефон?
– Гони напрямую… – сказал я. – Чего нам терять…
– Я слышал, ты в контакте с новым руководством… – промямлил он. – Договорись, Юра, а то с валидола не слезаю: пусть отстанут, я сдам все дела прокурора известной тебе области и начальника ГУВД. Там страшное месиво! Там такое! Все вскрою, все изложу… Но чтобы – отлипли, а? Прошу не запросто так, в накладе не будешь…
– Но там же твой братец в делах…
– Братец… вывернется. Думаю…
– Ну, хорошо…
Я положил трубку. Усмехнулся. Да, парень дошел до края. И не хватало мне озвучивать его подлые предложения, нарываться лишний раз, нашел доброхота.
Евграфьев тем временем посвящал меня в тайное, стратегией Кастрыкина одухотворенное: все ключевые должности в конторе должны занять люди, преданные питерской Системе, выходцы из нее, а я же, милостью Кастрыкина, читай – Евграфьева, остаюсь на прежней позиции как редчайшее исключение. Этакий полицай из местных, нанятый оккупантами, доверенный держиморда, должный быть благодарным и послушным прихлебателем.
